Главная южная линия

Эта статья — о железнодорожной линии в Новой Зеландии. О железнодорожной линии в Новом Южном Уэльсе, Австралия см. Главная южная линия (Новый Южный Уэльс).

Главная южная линия Main South Line
Общая информация
Страна	Новая Зеландия Новая Зеландия
Расположение	Южный остров Новой Зеландии
Тип	железнодорожная линия
Состояние	действующая
Конечные станции	Порт Литтелтона, Инверкаргилл
Количество станций	159
Обслуживание
Дата открытия	22 января 1879
Подчинение	ONTRACK
Технические данные
Протяжённость	601.4 километра
Ширина колеи	1067 мм
Тип электрификации	1500 В переменного тока (от Литтелтона до Крайстчерча)

Схема линии
условные обозначения
0.0 Порт Литтелтона, бывший паром в Веллингтон 2595 м Литтелтонский железнодорожный тоннель ответвление на Ферримидскую историческую ж. д. 9.8 Крайстчерч Мурхауз-авеню Главная северная линия Вокзал Крайстчерча 14.3 Миддлтон Пром. линия Хорнби (бывш. ветка Саусбридж) 31.9 Роллстон линия Мидленд 317 м р. Селуин 1744 м р. Ракайя ветка Метвен 93.9 Ашбертон р. Ашбертон Равнинная винтажная ж. д. (бывш. ветка Маунт-Сомерс) р. Рангитата ветка Фейрли 170.0 Тимару ветка Уаимате 914 м р. Уаитаки ветка Куроу 250.3 Оамару ветка Оамару ветки Нгапара и Токарахи ветка Моераки ветка Шэг-пойнт ветки Данбэк и Макареао 314.0 Палмерстон ветка Порт Чалмерс 377.9 Данидин Железная дорога центрального Отаго ветка Роксборо линия Каитангата 437 м р. Клута 461.4 Балклута ветка Катлинс-ривер ветка Тапануи ветка Уаикака р. Матаура линия Уаимеа Плейнс 537.2 Гор ветка Уайндэм ветка Уаирио (ветка Кингстон) 601.4 Инверкаргилл ветка Блафф

Главная южная линия (англ. Main South Line) — железнодорожная линия, часть Главной железнодорожной магистрали Южного острова, проходящая в юго-западном направлении от Литтелтона в Новой Зеландии через Крайстчерч и далее вдоль восточного побережья Южного острова через Данидин до Инверкаргилла. Это одна из важнейших и старейших железнодорожных линий в Новой Зеландии; её строительство началось в 1860-х годах. В Крайстчерче она соединяется с другой частью Главной железнодорожной магистрали Южного острова, Главной северной линией, идущей до Пиктона.

Сооружение линии

Сооружение Главной южной линии было проведено в два этапа: от Крайстчерча через южную часть Кентербери до Данидина, административного центра региона Отаго, и от Данидина до Инверкаргилла. Линия улучшила транспортные коммуникации в южном Отаго и Саутленде. Сооружение первого участка линии началось в 1865 году, а целиком линия была закончена 22 января 1879 года.

Участок Крайстчерч — Данидин

Администрация провинции Кентербери построила и открыла первую общественную железную дорогу в Новой Зеландии, Ферримидскую железную дорогу, 1 декабря 1863 года. Нужна была линия, идущая на юг, и соединяющая южный Кентербери, северный Отаго и Данидин. 24 мая 1865 года началось строительство Большой Кентерберийской Южной железной дороги. Железные дороги провинции Кентербери были ширококолейными, с шириной колеи 1600 мм, что значительно превышает ширину колеи в 1067 мм, ставшей позже стандартной в Новой Зеландии. Первая секция железной дороги до Роллстона была открыта 13 октября 1866 года. Рассматривалось строительство трёх вариантов линии после Роллстона:

• маршрут, проходящий в основном по острову, вдали от побережья, и пересекающий крупные реки в узких местах.
• железнодорожная линия вдоль побережья.
• компромисс между этими двумя вариантами, при котором железнодорожная линия в основном придерживалась бы прямого маршрута между городами, пересекая основные реки в наиболее удобных точках, и отчасти следовала вдоль линии побережья.

В итоге был выбран третий вариант и линия начала строиться через довольно бесплодные местами равнины Кентербери по направлению к Ракаия. К тому времени, когда в октябре 1867 года линия достигла Селуина, в 35 км от Крайстчерча, у администрации провинции закончились средства, и сооружение линии было временно приостановлено.

В 1870 году Джулиус Фогель анонсировал свои «Великие общественные работы», и объявил высшим приоритетом окончание строительства железнодорожной линии между Крайстчерчем и Данидином. В Парламентском акте, регламентирующем использование на территории Новой Зеландии железнодорожной колеи шириной 1067 мм, для Кентербери было сделано исключение, разрешающее расширить колею до 1600 мм. 29 мая 1873 был открыт мост через реку Ракаия, по которому проходил железнодорожный путь. Вскоре после этого, администрация провинции признала необходимость в унификации и немного позже широкая колея была заменена стандартной.

Строительство велось не только к югу от Крайстчерча и к северу от Данидина, но и из промежуточных портов Тимару и Оамару в обоих направлениях. Строительство продолжалось в 1870-х годах, и 4 февраля 1876 года Крайстчерч был связан с Тимару. Почти год спустя, 1 февраля 1877 года, линия от Крайстчерча до Оамару в северном Отаго была полностью завершена.

С южной стороны, в Данидине, 1 января 1873 года была открыта железнодорожная линия Порт Чалмерс (англ. Port Chalmers Railway), первая линия с шириной колеи 1067 мм в Новой Зеландии. По большей части она стала составляющей Главной южной линии, а её строительство было продолжено дальше к северу от узлового пункта в Сойерс-Бей. Последние два километра этой линии стали впоследствии частью ветки Порт Чалмерс (англ. Port Chalmers Branch). Строителям пришлось столкнуться с большими перепадами высот около Данидина, поэтому строительство затянулось. По этой причине соединение линии, строящейся из Данидина, с линией, идущей к югу из Крайстчерча через Оамару, состоялось в Гудвуде, на полпути между Палмерстоном и Уаикоуаити, в 310 километрах от Крайстчерча и всего в 57 километрах к северу от Данидина. Строительство линии к югу от Оамару включало в себя сооружение двух коротких попутных веток, Моераки и Шэг-пойнт. 7 сентября 1878 года маршрут между Крайстчерчем и Данидином был полностью открыт.

Участок Данидин — Инверкаргилл

В 1871 году железные дороги Данидина и Клуты были одними из первых железных дорог, построенных под эгидой «Великих общественных работ» Фогеля, и их сооружение велось достаточно быстро. Это были первые железнодорожные линии с шириной колеи 1067 мм, а первый участок к югу от Данидина был открыт в Абботсфорде 1 июля 1874 года. 1 сентября 1875 года было открыто движение до Балклуты, города в нижнем течении реки Клута, в 84 километрах от Данидина.

Со стороны Инверкаргилла строительство также велось достаточно быстро, и железнодорожная линия достигла города Гор 30 августа 1875 года. Отсюда до Балклуты для завершения строительства маршрута Данидин — Инверкаргилл возникла необходимость в проведении тяжёлых земляных работ, ввиду холмистой местности, и строительство было завершено 22 января 1879 года. Учитывая открытый 7 сентября 1878 года участок от Данидина до Крайстчерча, появилось железнодорожное сообщение на всём пути от Инверкаргилла до Крайстчерча, а строительство Главной южной линии было завершено.

Операции

Перевозка пассажиров

На протяжении большей части истории железных дорог в Новой Зеландии, услуги по перевозке пассажиров между Крайстчерчем и Данидином были флагманом всей железной дороги. Когда в ноябре 1904 года поезда стали ходить между Крайстчерчем и Инверкаргиллом, пассажирские перевозки на участке Данидин — Инверкаргилл, по сути были дополнением к пассажирским перевозкам по маршруту Крайстчерч — Данидин. Когда линия только была построена, в конце XIX века, от Крайстчерча до Данидина поезда добирались за 11 часов. В то время локомотивами обычно служили паровозы J или Rogers K, за исключением холмистого участка в Оамару, где использовались паровозы T. В 1906 году появились паровозы A, преодолевавшие тот же маршрут за 8 часов, а в 1915 году они были заменены паровозами на перегретом паре A^B.

Паровозы J и J^A, появившиеся в 1939 и в 1946 году соответственно, были последними и преодолевали маршрут от Крайстчерча до Данидина за 7 часов 9 минут в составе экспресса South Island Limited. В свою лучшую пору эти экспрессы славились своей скоростью, которую они развивали, пересекая равнины Кентербери по участку около Ракаия, получившим название «гоночный трек». 1 декабря 1970 года они были заменены другими экспрессами, The Southerner (с англ. — «Южанин»), с дизель-электрическими локомотивами DJ. Последние паровозы Новой Зеландии продолжали работать в составе пятничных и воскресных ночных экспрессов. Необычным было и то, что в отличие от других стран, где паровозы доживали свой век на тихих, второстепенных ветках, в Новой Зеландии паровозы до последних дней буксировали известные пассажирские экспрессы. Отчасти это произошло потому, что вагоны поездов были с паровым отоплением от паровозного котла, однако отопительная техника развивалась, и 26 октября 1971 года был отправлен последний экспресс из Крайстчерча в Инверкаргилл, буксируемый паровозом.

Экспресс The Southerner преодолевал маршрут от Крайстчерча до Данидина за 6 часов 14 минут, быстрее чем «South Island Limited». А после того как стали использоваться два тепловоза DJ к северу от Оамару, и три к югу, на весь маршрут стало уходить 5 часов 55 минут. Отчасти этого результата удалось добиться за счёт того, что Southerner не перевозил почту, в то время как «South Island Limited» тратил время на её погрузку.

В то время, когда действовали второстепенные ветки, на Главной южной линии можно было увидеть множество местных пассажирских и грузопассажирских поездов, однако эти поезда были постепенно отменены к середине XX века. Вечерняя автомотриса, действовавшая в середине XX века, и преодолевавшая маршрут от Крайстчерча до Данидина за 6 часов 10 минут, была отменена в апреле 1976 года. На Главной южной линии около Данидина действовали пригородные поезда, отправлявшиеся к северу до порта Чалмерс и к югу до Мосгила. Эти пригородные поезда буксировались паровозами A^B, B и B^A, а автомотрисы использовались до 1967 года. В 1968 году в составе пригородных поездов появились тепловозы DJ, DI и DSC. Услуги пассажирских перевозок до порта Чалмерс оказывались ещё на протяжении 11 лет, и были отменены в конце 1979 года, а вслед за ними, в декабре 1982 года, были отменены и пассажирские перевозки до Мосгила. В период с 1908 по 1914 годы линия до Мосгила была двухпутной, но затем снова стала однопутной.

10 февраля 2002 года пассажирский поезд «The Southerner» был отменён ввиду нерентабельности. В настоящее время действуют только два регулярных пассажирских сервиса, использующих незначительные участки Главной южной линии: между Крайстчерчем и Роллстоном, а затем по Midland Line до Греймута, ходит поезд TranzAlpine; а на вокзале Данидина останавливаются только туристические пассажирские поезда компании Taieri Gorge Railway.

Перевозка грузов

До 1960-х годов для грузовых перевозок в основном использовались второстепенные ветки Главной южной линии, на которых множество грузовых поездов курсировали между районами и их крупными городами или портами, такими как: Крайстчерч (Литтелтон), Тимару, Оамару, Данидин (порт Чалмерс) и Инверкаргилл (Блафф). Примером организации местных грузоперевозок может служить участок Данидин — Инверкаргилл. Здесь к северу от Клинтона было проложено пять второстепенных веток, по которым поезда ходили между Данидином и портом Чалмерс, в то время как к югу от Клинтона по четырём веткам поезда ходили до Инвергаргилла и Блаффа. С отменой этих местных маршрутов в 1950-х годах и закрытием веток в 1960-х, а также с развитием морских контейнерных перевозок увеличилось количество дальнемагистральных перевозок грузов между основными городами.

Сегодня, чтобы соответствовать требованиям современного бизнеса и конкурировать с автомобильным транспортом, объём грузоперевозок продолжает увеличиваться, а основной грузооборот приходится на сыпучие грузы крупных клиентов. Несмотря на то, что пассажирские перевозки по Главной южной линии уже практически не осуществляются, развивается дальнемагистральная перевозка грузов железнодорожным транспортом, а Главная южная линия остаётся важным звеном в транспортной инфраструктуре Новой Зеландии.

Список второстепенных линий и ответвлений

На Главной южной линии существует множество ответвлений и второстепенных веток, многие из которых ныне закрыты:

ветка Блафф (открыта для грузоперевозок) ветка Катлинс-ривер (первые 4 километра открыты в качестве промышленной линии Finegand Industrial Siding) ветки Данбэк и Макареао ветка Фейрли ветка Фернхилл линия Каитангата ветка Кингстон (начальный участок открыт для грузоперевозок в составе ветки Уаирио) ветка Куроу ветка Метвен линия Мидленд (от Роллстона до Греймута открыта для пассажирских и грузовых перевозок) ветка Моераки ветка Маунт-Сомерс ветки Нгапара и Токарахи ветка Оушен-бич железная дорога центрального Отаго (первые 64 километра открыты для пассажирских перевозок: первые 4 километра используются как промышленные подъездные пути, а оставшиеся 60 километров принадлежат компании Taieri Gorge Railway)

ветка Аутрем ветка порт Чалмерс (открыта для грузоперевозок) ветка Роксборо ветка Шег-пойнт ветка Саутбридж (начальный участок открыт для грузоперевозок в качестве промышленной линии Hornby Industrial Line) ветка Тапануи ветка Токануи ветка Уаикака ветка Уаимате линия Уаимеа-Плейнс ветка Уолтон-парк ветка Уайндэм

См. также

• Главная северная линия

Примечания

Литература

• Geoffrey B. Churchman, Tony Hurst. [books.google.ru/books?id=6S_rAAAACAAJ&dq=The+Railways+of+New+Zealand:+A+Journey+Through+History&hl=ru&sa=X&ei=4E0yUfOsFYik4gSgiYBo&ved=0CDEQ6AEwAA The Railways of New Zealand: A Journey Through History]. — Transpress New Zealand, 2001. — P. 224. — ISBN 0908876203, 9780908876204.
• David Bruce Leitch. [www.amazon.com/Steam-Steel-Splendour-David-Leitch/dp/1869501411 Steam, Steel and Splendour]. — HarperCollins New Zealand, 1994. — P. 144. — ISBN 1869501411, 9781869501419.
• David Bruce Leitch, Brian F. Scott. Exploring New Zealand's ghost railways. — Grantham House, 1998. — P. 127. — ISBN 1869340485, 9781869340483.
• Cooper, Neill J. Vulcan Railcars in New Zealand. — New Zealand Railway & Locomotive Society Inc., 1981. — ISBN 0908573294, 9780908573295.
• Bob Stott, Eric Heath. [www.amazon.com/Classic-Steam-Locomotives-Zealand-Vol/dp/1869340361 Classic Steam Locomotives of New Zealand]. — Grantham House Publishing, 1994. — 72 p. — ISBN 1869340361, 978-1869340360.

Отрывок, характеризующий Главная южная линия

Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.