Главная северная линия

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Главная северная линия
Main North Line
Общая информация
Страна

Новая Зеландия Новая Зеландия

Расположение

Южный остров Новой Зеландии

Тип

железнодорожная линия

Состояние

действующая

Конечные станции

Аддингтон (Крайстчерч)[en], Пиктон[en], Марлборо

Количество станций

65 (всего), 18 (действующих)

Обслуживание
Дата открытия

29 апреля 1872

Подчинение

ONTRACK[en]

Технические данные
Протяжённость

348.04 километров

Ширина колеи

1067 мм

Схема линии

Главная северная линия (англ. Main North Line) — железнодорожная линия, часть Главной железнодорожной магистрали Южного острова[en], проходящая к северу от Крайстчерча в Новой Зеландии до восточного побережья Южного острова через Каикоуру и Бленем до Пиктона[en]. Она является основным звеном в Новозеландской национальной железнодорожной сети[en]. Линия соединяется с ролкерными паромами, идущими от Пиктона до Веллингтона. Эта линия стала самым продолжительным железнодорожным проектом в истории Новой Зеландии. Первый участок был построен в 1870-х годах, а закончена линия была к 1945 году.





Сооружение линии

Первое предложение о сооружении железнодорожной линии, напоминающей нынешнюю Главную северную линию, было сделано в 1861 году. Это предложение по сооружению линии, связывающей Крайстчерч и Бленем было представлено Совету провинции Марлборо[en] в апреле 1861 года. В октябре того же года, национальным правительством[en] был подписан акт о Пиктонской железной дороге, одобряющий строительство железнодорожной линии от Пиктона до реки Уаирау[en], под контролем Совета провинции Марлборо[1]. Тем не менее, вслед за политическим решением никаких работ по строительству линии в 1860-х годах предпринято не было. В 1870-х годах началось продление сети железных дорог провинции Кентербери[en] к северу от Крайстчерча, через Каиапои и Рангиору. В 1876 году линия была продлена до Эмберли[en], а в 1880 году — до Уаипара[en]. На этом этапе колея сети железных дорог Кентербери была сужена до ширины 1067 мм, а сама сеть перешла под контроль национального правительства. На противоположном конце линии велось строительство в Марлборо, где в итоге было открыто движение между Бленемом и Пиктоном. Нельсон также стремились соединить с национальной сетью железных дорог. Рассматривались варианты строительства основной линии через восточное побережье или побочной ветки, и первая часть участка Нельсон[en] была открыта в 1877 году.

В 1880-х годах работы застопорились ввиду того, что развернулись дебаты по поводу дальнейшего маршрута линии. В 1880 году Королевская комиссия по состоянию железных дорог в Новой Зеландии посчитала, что строительство линии вдоль восточного побережья было преждевременным, но, возможно, необходимым в будущем. В то же время представители регионов Кентербери, Марлборо, Нельсон, и западного побережья отстаивали предложения, которые лучше всего подходили их интересам. В Кентербери медленно развивалась местная «Великая северная железная дорога[en]», которая шла внутри острова от Уаипара и достигла Уаикари[en] в 1882 году, Медбери[en] в 1884 году, и Кулвердена[en] в 1886 году. Кроме того, в 1882 году была создана Комиссия по расширению сети железных дорог Среднего острова (в то время Южный остров назывался Средним) для изучения предложений по строительству линии в северном направлении, в том числе по следующим маршрутам:

Интересы Марлборо способствовали развитию предложения о строительстве линии вдоль побережья, вследствие чего были начаты работы по продлению железнодорожной линии к югу от Бленема. В Кентербери продолжалось вялое строительство линии в северном направлении, и когда в 1886 году линия достигла Кулвердена, он стал конечной станцией основной линии на восточном побережье. Примерно после 15 лет бездействия, в начале 20 века, начались работы по строительству ветки вдоль побережья к северу от Уаипара. В 1902 году эта линия достигла Скаргилла, в 1905 году — Этелтона, в 1907 году — Дометта, в 1910 году — Чевиота[en]. В 1912 году линия пересекла реку Уаиау[en], через которую был построен мост длиной 706 метров, и по линии было открыто движение до Парнассуса. В течение следующих двух лет велось строительство линии от Парнассуса по долине реки Лидер[en], где было проложено около трёх километров пути, подготовлено несколько километров балластного слоя[en], выполнены работы по отводу потока реки Хукхемсниви-Крик[en] и начались работы по строительству моста через реку Лидер. Планировалось, что линия пройдёт до Каикоуры по ряду речных долин, таких как: Конвей[en] и Чаруелл[en]. Однако с началом Первой мировой войны строительство было заморожено, а линия после Парнассуса — демонтирована. С другой стороны, к югу от Бленема, линия прошла через Седдон[en] и Уорд[en], но с началом войны строительство было приостановлено в районе Уарануи[en].

Не все работы были приостановлены в течение войны. Компания по продлению линии от Кулвердена до Уаиау[en] была успешной, и сооружение линии продолжалось в течение войны, а движение до Уаиау было открыто 15 декабря 1919 года. Это обнадёжило сторонников маршрута, проходящего по внутренней части острова, и привело к подготовке 3 километров пути от Уаиау до Каикоуры, но в итоге из этого начинания ничего не получилось, и Уаиау осталась конечной станцией. В 1920-х годах в строительстве линии произошёл незначительный прогресс, в то время как продолжалось оспаривание доводов различных групп интересов, правительства и экспертных заключений. На этом этапе возможно было продолжение линии по любому маршруту — по долине Лидер или через Топхаус, но примерно в это же время начал формироваться маршрут из Парнассуса, проходивший восточнее долины Лидер, который и стал современным маршрутом.

В конце 1920-х годов к югу от Уарануи строительство было возобновлено вдоль линии побережья, но вскоре с наступлением Великой депрессии процесс строительства вновь остановился. Давление общественности по поводу возобновления работ было сильным, и как только в экономике наметились улучшения, в 1936 году правительством были отданы распоряжения о завершении строительства линии в течение четырёх лет. В 1939 году было открыто движение по линии до Хундали[en], но наступившая Вторая мировая война снова вызвала задержки в строительстве, и за четыре года линию достроить не удалось. Тем не менее, в течение войны строительство продолжалось, и вскоре после войны северная и южная части линии встретились в Каикоуре. Движение по главной северной линии от Крайстчерча до Пиктона было официально открыто 15 декабря 1945 года.

Операции

За несколько десятилетий до того, как соединились северный и южный отрезки линии, на Кентерберийском участке движение поездов было открыто до конечной станции в Кулвердене, даже после того, как линия по побережью достигла Парнассуса. Наиболее важным пассажирским поездом был Culverden Express[en], при этом вагоны до Парнассуса отцеплялись в Уаипара. Экспресс был дополнен более медленными грузопассажирскими поездами[en]*. Когда в 1919 году ветка Уаиау[en] достигла Уаиау, был добавлен один грузовой поезд между Крайстчерчем и Кулверденом, а пассажирский поезд ходил дважды в день; эти услуги оказывались три раза в неделю. На участке Главной северной линии между Крайстчерчем и Рангиорой обращались пригородные поезда с Оксфордской ветки[en] и ветки Эйретон[en].

В середине 1920-х годов Парнассус стал конечной станцией, а грузовые вагоны отцеплялись в Уаипара и доставлялись в Кулверден. Примерно в это же время на поезде была опробована схема раскраски «Midland Red», которая затем использовалась на пассажирских поездах вплоть до 1990-х годов.

В 1930 году Королевская комиссия по железнодорожному транспорту Новой Зеландии постановила, что все пассажирские перевозки на южной и северной секциях должны осуществляться грузопассажирскими поездами, но это не было положительно воспринято общественностью. Тем не менее, 29 января 1939 года пассажирские перевозки на линии Уаиау были отменены.

Когда линия была закончена, между Крайстчерчем и Пиктоном был запущен Picton Express[en]. Десятилетием позже на маршруте между Крайстчерчем и Пиктоном появились 88-местные[en] автомотрисы RM[en].

Живописные окрестности маршрута, особенно в районе Каикоуры, привели к созданию туристического поезда Coastal Pacific. Этот экспресс преодолевает расстояние между Крайстчерчем и Пиктоном за 5 часов 20 минут. Он был запущен 25 сентября 1988 года и позже был переименован в TranzCoastal. Летом 1994 — 1995 годов в дополнение к нему был запущен Lynx Express[en], преодолевающий тот же маршрут быстрее, и спроектированный совместимым с быстроходным паромом Lynx, отправляющимся из Пиктона. Проект оказался неудачным, и в последующие годы не использовался. TranzCoastal был отменён после землетрясения в феврале 2011 года, и был возобновлён в августе того же года под своим первоначальным названием, Coastal Pacific.

Второстепенные ветки

Главная северная линия встречается с Главной южной линией в Аддингтоне, пригороде Крайстчерча. В отличие от Главной южной линии, от Главной северной линии отходят всего лишь несколько второстепенных веток:

В 1960 году начались работы по строительству линии, соединяющей Нельсон и Бленем, но смена правительства повлекла за собой изменение приоритетов и этот проект был заморожен. В настоящее время с Главной северной линией действующие второстепенные линии не соединяются. Первые 13 километров ветки Уаиау были восстановлены как железная дорога Уека-Пасс[en], которая соединяется с Главной северной линией в Уаипара.

Напишите отзыв о статье "Главная северная линия"

Примечания

  1. [paperspast.natlib.govt.nz/cgi-bin/paperspast?a=d&srpos=52&cl=search&d=NENZC18611023.2.19&e=-------en--51----0picton+railway-all The Picton railway act, 1861] (англ.). — Nelson Examiner and New Zealand Chronicle, 23 October 1861. — Fasc. Volume XX. — P. 4.

Литература

  • Geoffrey B. Churchman, Tony Hurst. [books.google.ru/books/about/The_Railways_of_New_Zealand.html?id=6S_rAAAACAAJ&redir_esc=y The Railways of New Zealand: A Journey Through History]. — 2. — Transpress New Zealand, 2001. — P. 224. — ISBN 0908876203, 9780908876204.
  • David Bruce Leitch, Brian F. Scott. Exploring New Zealand's ghost railways. — Grantham House, 1995. — P. 127. — ISBN 1869340485, 9781869340483.

Отрывок, характеризующий Главная северная линия

Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.


Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.