Глаголин, Борис Сергеевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Борис Глаголин

1906 год
Имя при рождении:

Борис Сергеевич Гусев

Дата рождения:

23 января 1879(1879-01-23)

Место рождения:

Саратов, Российская империя

Дата смерти:

13 декабря 1948(1948-12-13) (69 лет)

Место смерти:

Голливуд, США

IMDb:

ID 0321688

Борис Сергеевич Глаголин (23 января 1879, Саратов — 13 декабря 1948, Голливуд, Калифорния, США) — русский, американский драматург, режиссёр и артист-новатор, один из первых кинематографистов России, теоретик театра. Настоящая фамилия — Гусев (литературные псевдонимы: Бедный Йорик и Б. Г. и др.). Заслуженный артист УССР (1922).





Биография

Отец артиста, Сергей Сергеевич Гусев (1854—1922), потомственный дворянин, талантливый журналист, сатирик «щедринской» традиции, был знатоком и тонким наблюдателем провинциального быта, — публиковался под псевдонимами Слово-Глаголь, Nota bene и др. (более сорока). Начал он творческую деятельность в саратовской прессе, подолгу жил в Санкт-Петербурге, впоследствии — в Самаре, Одессе, затем, снова и до конца своих дней — в Санкт-Петербурге. На протяжении своей почти 40-летней творческой жизни С. С. Гусев печатал фельетоны, очерки, бытописательные заметки более чем в 40 газетах и др. периодических изданиях. Его перу принадлежит и ряд драматургических опытов. Он был автором, хорошо известным в русской литературной среде, и его талант высоко ценил, в числе других литераторов и журналистов, Н. С. Лесков. Без сомнения, писатель оказал очень большое влияние на развитие, культурный облик и мировоззрение сына.

  • 1894 — выпущен из 9-го трёхлетнего саратовского народного училища.
  • 1896 — окончил 1-е Санкт-Петербургское реальное училище.
  • 1896 — осенью поступил вольнослушателем на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, но вскоре бросил его и поступил на Императорские драматические курсы.

Россия. Начало театральной карьеры

Сценическую деятельность Б. С. Глаголин начал в 1894 году в Очкинском театре Саратова — города с большой и богатой театральной традицией[К 1].

А уже в 1896 году уже в Санкт-Петербурге Б. С. Глаголин выступает в Народном театре за Невской заставой, руководимом Е. П. Карповым, именно Евтихий Павлович рекомендовал Б. Глаголину пойти на Императорские драматические курсы, учеником которых в следующем году он и стал — по классу В. Н. Давыдова, м. п. также саратовца[К 2].

  • Лето 1898 — Псковский народный театр. Среди учеников Петербургских драматических курсов, принимавших участие в Пушкинских торжествах 1899 года в Святых Горах, привлек к себе внимание студент I курса Императорских драматических курсов Борис Гусев. 4 июня в Пскове при открытии сезона в Народном театре в Сергиевском саду он готовился произнести речь после освящения, но поскольку таковое не состоялось — не состоялось и это выступление молодого артиста, однако в следующем году текст был опубликован. В то лето он играл в отрывках из «Евгения Онегина» (Евгений Онегин), в «Борисе Годунове» (Самозванец).

Всем нам ясно громадное значение Народного театра, который может быть народным университетом, храмом, где служат Истине. В славные времена Эсхила и Софокла театр был истинно алтарем богов. Конечно, теперь времена не те, на смену эллинизму явилась христианская цивилизация, но принцип искусства должен оставаться тот же. Современный театр должен поклоняться христианской красоте, должен быть её храмом, с высоты сценических подмостков должны раздаваться заветы Божественного Учителя, о любви к ближнему, о братстве и равенстве всех людей. Пусть в театр пойдут все униженные, оскорбленные в себе, согрешившие в своей совести, и мы успокоим их. Пусть придут к нам и баловни судьбы — мы покажем им страдания окружающих людей, будем взывать к их состраданию, мы скажем им словами Гамлета: «Страшитесь яд бесчувствия считать отрадой!» Театр — высшая школа человечества, школа жизненного опыта… Драматическое искусство — высшее из искусств, так как в нём соединяются все прочие.

— «Опыт театральной рецензии» — «Театр и Искусство» № 34. 1899

  • Лето 1899 — Павловский театр (на сцене Михайловского театра) — Эдмон Ростан «Романтики». Перед Павловским сезоном — благотворительный спектакль в зале Дервиза — эврипидовский «Ипполит». Эртелев переулок — Литературно-артистический кружок.
  • 1901 — экстерном закончил Драматические курсы при Театральной школе.
  • 1902—1903 — заглавная роль в драме А. С. Суворина «Дмитрий самозванец».
  • 1903—1904 — в драме С. А. Найдёнов «Дети Ванюшина»: Алексей — Б. Глаголин[2]

Театр А. С. Суворина

Скандально начал Борис Глаголин карьеру в Суворинском театре (в сезон 1900—1901), вознамерившись превзойти блиставшего тогда П. Н. Орленева[К 3]: 31 декабря 1900 года[3] он дебютировал в роли царя Фёдора Иоанновича, на что пресса отреагировала весьма язвительно, но менее чем через год — вынуждена была уже в отношении его употреблять самые лестные эпитетыК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3119 дней]. Борис Глаголин нашёл такие выразительные средства, которые приблизили образ к «оригиналу» А. К. Толстого, то есть дарование его без сомнения сыграло в этом премьерном успехе немалую роль, что было особенно сложно при закрепившейся за предшественником славой, — признанием удачным созданного П. Н. Орленевым образа, пользовавшегося успехом у зрителей, и что немаловажно для благополучного существования театра как такового… А 15 октября 1900 года на сцене Суворинского театра уже идёт «Том Сойер» — комедия в 2-х действиях Б. С. Глаголина, поставленная им по роману М. Твена. Но не все театральные критики разделяли такое мнение о способностях Б. С. ГлаголинаК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3119 дней].

  • 1904 — летом Б. С. Глаголин выступил как режиссёр, сняв в Луге театр, и дав выдвинуться многим актёрам, в числе которых был и В. П. Лачинов, впоследствии — один из ближайших друзей Б. С. Глаголина.
  • 1904 — В доме торговой фирмы «Братья Елисеевы» открылся новый театральный зал. Труппа Б. С. Глаголина исполнила «Гамлета». Впоследствии здесь играли театры фарса и оперетты. Ныне тут помещается Театр комедии имени Н. П. Акимова.
  • 1904—1905 — зима; литература о театрах миниатюр и кабаре, пользовавшихся огромным успехом начиная с 1910-х, обходит молчанием имя Б. С. Глаголина, между тем, он был одним из первых, кому принадлежала идея реализации этой формы на русской сцене: ещё «зимой он организовал „Домашний театр“ (в помещении редакции „Нового времени“), прообраз всех теперешних кабаре и театров миниатюр».

Критика отмечала, что при огромной популярности артиста, она в немалой степени обусловлена инициировавшимися им закулисными конфликтами и сценическими нововведениями, порой — эпатажными. Так, во время гастролей в Саратове в финале пьесы «Борьба за счастье» он провозгласил со сцены: «Рабочие всех стран, соединяйтесь!», чем привёл в шок администрацию города…

Ажиотаж вызвало исполнение Глаголиным роли Иоанны в шиллеровской «Орлеанской деве» (1908, Суворинский театр, реконструктивная постановка Н. Н. Евреинова), однако впоследствии именно оно относилось к наиболее удачным[4]. Глаголинское исполнение пользовалось неизменным успехом как в столице, так и во время провинциальных гастролей[5]. Свои постановочные решения Евреинов толковал в духе Старинного театра — как попытку восстановить характер спектаклей времён И. К. Ф. Шиллера. В спектакле эти решения выглядели так: «По сцене пробегают три человека в красных костюмах — и полководец удручённо сообщает, что вот бежало всё английское войско. На втором плане пять—шесть статистов проносят разных цветов знамёна и затем лязгают рапирами. Оказывается перед нами решающая битва двух армий»[6].

Театр Литературно-художественного общества (сезон 1905/1906) — Б. С. Глаголин вышел из него в числе других актёров, «оскорблённых несправедливо грубым отношением А. С. Суворина к труппе»[К 4], правда, впоследствии, «покаянно» вернувшись (сезон 1906/07), заставил публику «неистовствовать от восторга», играя в спектакле «Шерлок Холмс», выдержавшем более пятидесяти представлений («хлебная» пьеса Суворинского театра того сезона, переведённая Протопоповым с немецкого, инсценировка рассказов Конан Дойля. Она бы прошла и больше, но М. А. Суворин и Б. С. Глаголин захотели удвоить её успех, сочинив её продолжение (пьеса Б. С. Глаголина и М. А. Суворина «Новые приключения Шерлока Холмса», 1906); внимание публики разделилось и иссякло раньше, чем следовало ожидать. Вернувшись к Суворину Борис Глаголин, играя Холмса, «преображался из стариков в молодых и обратно, действуя ловко, быстро и чётко», и был особенно хорош, по мнению отдельных критиков, в тех сценах, где прикидывался простаком. Критика считала, что Холмс воспринят публикой, как «гений полиции-вседержительницы, разумной, справедливой, неподкупной», что успех спектакля определён «тоской буржуазного общества по порядку», но Глаголин видел в Холмсе не защитника полицейской реакции, а добродушного добровольного борца за порядок и справедливость. Однажды, играя Холмса, он позволил себе антиполицейскую отсебятину: «Знаю я вашу чрезвычайную и усиленную охрану», за что был привлечён к ответственности. Чуть раньше он в печати отстаивал право актёра на подобные поступки: «За отсутствием у нас фактической свободы слова и сходок театр неминуемо должен обратиться в место отсебятин и народных собраний»[7].

  • 1906/1907 — в конце сезона появился «Перелом» Н. Н. Муратова, пьеса, утверждавшая, что новую жизнь должны строить чиновники, миру которых был противопоставлен член Государственной думы — выходец из крестьян, он подбивал деревню на погром усадьбы, во время которой первой погибала княжна, отдавшая крестьянам своё состояние. Гримируясь одним из деятелей 1-й Думы, Б. Глаголин обращал пьесу в пасквиль.
  • 1909/1910 — гвоздь сезона — «Шантеклер» Ростана, окружённый шумом всеевропейской рекламы, поставленный в декорациях, напоминавших «увеличенные копии с рисунков плохих ботанических атласов», и сыгранный с желанием «слишком подлинно реалистически копировать фигуры птиц и животных». Тем не менее, Глаголин в роли Шантеклера, …нашёл «и манеру держаться, и некоторый пафос с петушиным звукоподражанием, задор, лирику».
  • 1909 — артист выступает на французской сцене, он избран почётным членом Драматической ассоциации Ниццы.
  • 1910/11 — самый заметный спектакль сезона — его бенефис, для которого он выбрал «Молодость Людовика XIV» А. Дюма-отца (перевод В. П. Лачинова и А. И. Светлова /А. И. Дубровского/). «Всё же во всём этом есть какой-то наивный романтизм… Притом Глаголин играет, право, недурно, с весёлой грацией нося своё звание юного, доброго и великодушного короля», — как бы нехотя признавал С. А. Ауслендер, сообщая, что на сцене были представлены «и зал Венсеннского дворца и охота, и живые лошади, на которых с опасностью для жизни скачут амазоны и амазонки».

Гонорар Б. С. Глаголина за 12 лет поднялся от 60 р. до 17 тысяч р. В 1911 году он уже имел официальное звание режиссёра. Весной в Суворинском театре под знаком «новых исканий» под руководством Глаголина были устроены «майские спектакли», а осенью того же года «искания» продолжил «глаголинский сезон» с необычным репертуаром и приглашением гастролёров. Первой премьерой, вызвав огромный наплыв зрителей, явилась оперетта-сказка М. Кузмина «Забавы дев», снабжённая, «с одной стороны, всевозможными орнаментами Востока, с другой стороны — намёками на так называемую современность». Используя приёмы театра миниатюр, Глаголин поставил комедию О. Уайльда «Что иногда нужно женщине» (пер. В. П. Лачинова). Он упразднил бутафорию и реквизит (артисты «делали вид, что едят тартинки, поднося ко рту пальцы»), но ввёл в спектакль чучело полосатого тигра на колёсиках и катался на нём верхом. Два спектакля «глаголинского сезона» вызвали серьёзный интерес. Н. А. Попов в декорациях Евсеева показал свою инсценировку сказок Андерсена («Оле—Лук—Ойе»), осуществлённую «при помощи средств негрубых и приёмов лёгких и грациозных». Среди участвовавшей в спектакле молодёжи выделялся М. А. Чехов (по стопам своего наставника — он исполнил травестийную роль горничной Палаши в водевиле Б. С. Глаголина «На автомобиле»). И. Ф. Шмидт по рейнгардтовскому образцу поставил «Усмирение строптивой», выдержав стиль подчёркнутой клоунады.

М. Чехов признаётся, что воздействие «необыкновенной свободы и оригинальности», с которой Глаголин играл Хлестакова, были так велики, что впоследствии, уже сам исполняя эту роль, он «узнал в себе влияние Глаголина». Очень удачным было признано исполнение им роли Петра Верховенского в инсценировке романа Ф. М. Достоевского «Бесы» (постановка В. П. Буренина и М. А. Суворина). Н. Долгов пишет: «Массу характерных черт внёс в передачу Петра Верховенского г. Глаголин, и его интересный рисунок был единодушно отмечен печатью».

Суворинский театр переживал кризис. Не спасали и «глаголинские сезоны». Между фаворитами А. С. Суворина вспыхнул конфликт. Б. Глаголин был уволен (он вернулся в 1913 году, уже после смерти А. С. Суворина). Была предпринята попытка возвратить театр на былые позиции, но старые средства были уже недейственны, неактуальны. Всё чаще мелькали пьесы из военного быта, суворинская публика приучилась любить блеск мундира и позвякиванье шпор…

  • 1912 — имя Б. С. Глаголина включено в английскую театральную энциклопедию, которая удостоила в то время такой чести только тринадцать деятелей русского театра[8].
  • 1913 — Миронова и Глаголин играли «Царевну-лягушку» Беляева, построенную на противопоставлении великосветской среды «с её налётом современного ухарства» и «казачьей чернозёмной силы».
  • 1916/1917 — Б. Глаголин играет Треплева в «Чайке» (постановка С. М. Надеждина, консультант В. Э. Мейерхольд, в роли Заречной — Е. М. Мунт).

Россия. Кинематограф

В марте 1914 года было организовано товарищество «Русская лента». Б. С. Глаголин, режиссёр Малого (Суворинского) театра стал во главе нового предприятия. Кроме того, он наметил ряд собственных постановок по своим же сценариям. Заслуженный артист императорских театров В. Н. Давыдов принял звание «почётного пайщика». Павильон для работы ещё не был готов, поэтому производились только наружные съёмки. 10 марта в Белоостров выезжали артисты императорских театров Уралов и Тиме для участия в съёмках финальной сцены готовящейся драмы. Новая фирма готовилась к съемкам серии картин под общим названием «Галерея современных деятелей»[9].

  • 1914 — 14 мая вышла первая картина «Русской ленты» «Трус». Это первая режиссёрская работа Б. С. Глаголина в кино (в соавторстве с бароном Р. Унгерном), и одна из первых сценарных работ А. И. Куприна (впоследствии писатель от своего сценария отказался)[10].
  • 1914 — фильм «Пётр Хлебник» (по посмертной пьесе Л. Н. Толстого «Петр Мытарь»). «Русская лента». Режиссёр Б. Глаголин. Оператор А. Печковский. В ролях: Б. Глаголин, Е. Валерская, И. Уралов. Фильм не был выпущен на экран цензурой.
  • 1914 — фильм «Дочь Альбиона». По рассказам А. П. Чехова, к десятилетию со дня его смерти.
  • 1914 — «Беззаконие». По рассказам А. П. Чехова, к десятилетию со дня его смерти. В главной роли Кондрат Яковлев.
  • 1914 — 19 октября товарищество «Русская лента» выпустило драму Б. С. Глаголина «Алёша-доброволец» — фильм о мальчике, отправившемся добровольцем на фронт.
  • 1914 — фильм «Русской ленты» по роману П. дю Террайля «Молодость Генриха IV». Режиссёр Б. С. Глаголин.
  • 1915 — фильм «История одной девушки» («Трагедия женских переживаний», «Ты мне больше не дочь») — мелодрама, киноверсия рассказа Андреева «В подвале» (1912) товарищество «Русская лента», режиссёр Б. Глаголин.
  • 1915 — фильм «В лапах профессора-афериста»
  • 1916 — 18 марта «Русской лентой» Б. С. Глаголина выпущен фильм «На что государству нужны деньги» («Патриотический журнал „Русской ленты“»; съёмки А. Печковского под руководством Б. С. Глаголина).
  • 1916 — в марте года фирмой «Русская лента Б. С. Глаголин и К°» по заказу Министерства финансов были отсняты две «кинематографические пьесы» пропагандистского характера — «Заветная кубышка» и «Все для войны». Директор Департамента полиции генерал-майор Е. К. Климович предписывал губернаторам и градоначальникам лично содействовать организации широкого показа этих кинолент, особо подчеркивая, что ввиду «исключительных целей» Святейший Синод дал разрешение на их «повсеместное демонстрирование» даже в последнюю неделю Великого поста. Позже, к концу года, число подобных кинолент значительно возросло.[11]
  • 1917 — «Омытые кровью» (по мотивам повести М. Горького «Коновалов»). Фильм был запрещён цензурой. После Февральской революции 1917 года картина была выпущена на экран с подзаголовком «Драма из жизни Григория Распутина».
  • 1927 — «Кира Киралина», режиссёр Борис Глаголин сценарий — Панаит Истрати.

Новая страна — новый театр

Смелые, экспериментальные и зрелищные постановки, насыщенные яркими находками, выразительными приёмами, зачастую — провокационными, пробуждавшими сознание зрителей к видению и пониманию новой реальности через непривычные формы — таков был язык нового искусства, в чём-то — рефлексивный, в чём-то — соответствующий деструктивности происходящего. Сложные композиционные построения, эффекты, далеко не всегда находят понимание у зрителей, и это конъюнктурно используется противниками новатора для вытеснения его из творческой ниши или вообще — из цеха… Борис Глаголин не был исключением, хоть он и «продержался» дольше других…

Между тем, у артистов, действительно, искренне живущих театром, даже крайне дерзкий в своих экспериментах режиссёр, но также искренне верящий в необходимость этого нового языка, такое понимание всегда находит… О постановках Б. Глаголина в первые годы после революции известно очень мало. Исключение составляет довольно подробно изученная история театральных постановок украинского периода, рассказ о которой пребывает в полном соответствии с воспоминаниями одной из тех, кто вместе с режиссёром перешагнул временной рубеж, разделявший «театр до» и «театр после» — кто был вместе с ним в постановках богемных подвалов Санкт-Петербурга, и кто был участником выживание в новых условиях, тем не менее, продолжавшим верить ему, и продолжавшим участвовать в слагаемом им действе…

«В конце своей жизни, в Париже Ольга (Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина), как правило, не говорила о себе как об актрисе, однако любила рассказывать о своем танцевальном прошлом. Одно из воспоминаний долго её преследовало: во время гастролей в провинции, организованных Глаголиным, — это происходило в начале революции — её каждый вечер спускали на сцену на канате в пятнадцать метров длиной. Этот „нырок“ навсегда остался для неё сущим кошмаром»[12].

  • 1917—1920 — играл в Харьковском драматическом театре.
  • 1919 — с приходом Добровольческой армии был предан военно-полевому суду по обвинению в «красной агитации»[13].
  • 1921—1922 — играл в Одессе, Тифлисе.

Украина

Б. С. Глаголин гастролировал на Украине в начале 1910-х годов как артист и режиссёр Суворинского театра. В 1915 работал в Харькове в театре Н. Н. Синельникова. После 1917-го он находился здесь в качестве члена Всеукраинского театрального комитета, играл в Харькове в поставленных им самим спектаклях, — в Киеве с 1917 по 1920 год, издавал здесь свои книги, а в 1920—1921 годах — в Одессе, Одесской губернии и причерноморье с небольшой агит-труппой.

  • 1924 — Лопе де Вега «Собака на сене» (под названием «Собака садовника»). Театр им. И. Франко Харьков.

Поставил в 1924—1927 на Украине более десятка спектаклей, многие из них повторил. На сцене Одесской госдрамы он дублировал то, что ставил в Харьковском театре им. И. Франко и наоборот. Роман Э. Синклера «Христос из Уэстерн-сити» ставился им дважды под названием «Моб»: сначала — в театре «Красный факел», который тогда дислоцировался на Украине, а затем — в театре им. И. Франко.

  • 1924, ноябрь — «Святая Иоанна» Бернарда Шоу в театре им. И. Франко.
  • 1924 — «Поджигатели» А. В. Луначарского, театр им. И. Франко. Сценография Матвея Драка (по воспоминаниям участников постановки оформление придумывал сам Борис Глаголин).

Высоко над сценой, на четырёх тросах подвешена небольшая площадка, на неё в начале спектакля вскарабкивался подвыпивший жандарм с пьяным арестантом. Держась за тросы, актёры вели пространные диалоги. Действие переносилось на освещенный прожекторами планшет сцены, где появлялась главная героиня Диана, известная кокотка Диана де Сегенкур, содержанка барона Ромодара Соловья из Лужи, которая, согласно советской авантюрной мелодраме, влюбляется в революционера Руделико — Романа Борисовича Агабекова и гибнет от ножа контрреволюционера. При её первом выходе над сценой высвечивалась вывеска «Кафе-ресторан» и огромная бутылка шампанского сама собой откупориваясь, стреляла прямо в зрителя, распространяя аромат настоящего вина — не столько театральные, сколько кабаретно-цирковые приёмы Глаголина заставляли зрителя ощутить вкус буржуазной жизни. …Чтобы вызвать тревогу, зрителей пугали внезапным грохотом в двери. В финале действие мгновенно переносилось с экрана на сцену, на зрителей надвигалась дымовая завеса, в зале между рядами бегали, «воспламеняя» публику, актёры с факелами. Своеобразный «революционный финал» — фейерия мощных мелькающих прожекторов.

  • 1924 — в декабре в Харькове в Первом государственном Театре для детей идёт «Хобо» по роману Э. Синклера «Самуэль-искатель» (музыка Б. К. Яновского). Б. С. Глаголин спектакль подготовил с художником А. В. Хвостенко-Хвостовым.

Инсценировку романа режиссёр сделал сам, кардинально его переработав. Спектакль состоял из 20 эпизодов, во многом Глаголин совершенно отошёл от оригинала, изменив характер главного героя Самуэля, ввел дополнительный персонаж из другого романа Синклера «Джунгли» — Юргиса (главный герой «Джунглей» — эмигрант из бывшей Российской империи, из Белоруссии — Б. Глаголин словно соединял два мира: американский индустриальный мир капитала и мир пролетарского Харькова. Как и позднее в «Мобе», в постановочном решении Б. С. Глаголин, использовал принцип монтажа эпизодов и кинематограф, он буквально разрезал сюжет на части. Спектакль нравился детям. А. В. Хвостенко-Хвостов, использовал фотомонтаж — огромные подвижные панно "с изображением фотографий небоскребов, нарисованных на гранях станков кубической формы. Не следует забывать, что фотография в то время была эквивалентом достоверности. Различные по величине щиты с фотомонтажом, соответствовавшие эпизодам, поднимались и опускались. Смена их вместе с изменением надписей на экране указывала на то, куда переносились события. Установка позволяла разворачивать действие одновременно и попеременно в двух плоскостях: верхней и нижней.

  • 1925 — «Мандат» Н. Р. Эрдмана в Одессе в госдраме (художники Н. И. Данилова и О. Д. Эксельбирт).

«Живописная конструкция в своем основании вращающейся установки имеет целью с одной стороны дать фон мещанской, провинциальной, „карусельной“, церковной, „голубиной“ Руси, с другой — явиться механизированным символом коловращения все возрождающегося мещанства. С третьей — быть удобной площадкой для смены быстро чередующихся картин»[14]

  • 1925, 20 февраля — премьера спектакля «Моб» («Христос в Уэстерн-Сити») по роману Э. Синклера «Меня зовут плотником», театр им. И. Франко (художник А. В. Хвостенко-Хвостова). Эта постановка имела большой резонанс.
  • 1925, октябрь — «Воздушный пирог» Б. С. Ромашова в театре им. И. Франко.
  • 1926 — январь, повтор «Мандата» — Харьков. Театр им. И. Франко (оформление А. Г. Петрицкого).
  • 1927 — февраль «Много шума из ничего» В. Шекспира в Одесской русской драме (1927).

Москва

  • 1923—1924 — работает в Москве в Театре Революции и в Замоскворецком театре. Поставил: «Поджигатели» А. В. Луначарского, «Святая Иоанна» Б. Шоу, и др.
  • 1923, 8 ноября — Москва. Театр Революции: Б. Глаголин играет Антона Прима в детективной мелодраме А. М. Файко «Озеро Люль» [slovo.ws/bio/rus/Faiko_Aleksei_Mihailovich/index.html]. Постановка Вс. Мейерхольда, художник В. Шестаков [www.art.oryol.ru/shestakov_main.htm].
  • 1927 премьера 24 апреля — «Матрац» Б. С. Ромашова в Московском театре Революции (сорежиссёр Борис Ромашов, художник В. А. Шестаков)[15].

Во внешнем порядке постановки Бориса Глаголина этого времени (тенденции были и раньше, ещё в Суворинском) воспринимаются в большей степени как масштабный хеппенинг, мистерия в духе несколько запоздалого дада, нежели как театр футуристической направленности, точнее — это скорее театр эклектики, чем театр синтеза (конструктивистская сценография при пластике представления далёкой от строгого ритмического построения, «инкрустация» традиционных театральных приёмов в контексте экстатической зрелищности, притча в сочетании с эпатажем и т. п.), отсюда — сюрреалистические и экспрессионистские приёмы, но и зачатки театра абсурда, театра парадокса, элементы концепта, перформанса. О синтезе можно говорить только по части уже практиковавшегося слияния в одном представлении разных зрелищных жанров (буффонада, цирк, обереммергау, уличный театр и т. д.), дающих, тем не менее, целостное действо…

Вердикт официоза ожидаем: «…В этот период в искусстве театра намечаются серьёзные противоречия. Ряд его спектаклей, осуществлённых режиссёром Б. Глаголиным („Поджигатели“, „Собака на сене“; „Святая Иоанна“ Шоу и др.), содержат формалистические ошибки, противоречащие основной направленности искусства театра…»[16]

США

В 1927 году уехал на театральную, выставку в Германию, оттуда — в США «для повышения творческой квалификации». Ставил в Нью-Йорке спектакли на русском языке.

Б. С. Глаголин, преподававший курс драматического искусства в Технологическом институте Карнеги 10 мая 1928 года был арестован в Нью-Йорке иммиграционной службой «за незаконное проживание в Соединенных Штатах по истечении срока визы», и отправлен в тюрьму острова Эллис-Айленд. После освобождения под залог безуспешно пытался утвердиться в американском театре и кино, но вынужден был работать в студии по вышивке бархата. Эпизодически публиковал заметки о кино в русскоязычных изданиях Нью-Йорка.

Нетрадиционные глаголинские постановки Шекспира на сцене Еврейского театра в Нью-Йорке вызывали раздражение и скептицизм.

  • 1939 — фильм «Балалайка»; режиссёр Рейнгольд Шанцель, операторы Джозеф Руттенберг и Карл Фэанд, продюсер Лоурес Рейнгартен. В основу сценария Леона Гордона, Чарльза Беннетта и Жаке Деваля положена английская оперетта по книге и лирике Эрика Машвица на музыку Джорджа Посфорда и Бернарда Грюна. В Лондоне оперетта «Балалайка» пользуясь большой популярностью, шла 446 раз. Борис Глаголин в фильме исполняет эпизодическую роль[17].

Только в последнее десятилетие XX века имя Б. Глаголина стало снова привлекать внимание исследователей. Как и Н. Н. Евреинов, он мало интересовал западных литературо- и театроведов (советских — тем более), крайне редко встречаются упоминания его даже в специальной литературе, да и то, разве что — как преподавателя сценического искусства, или — по воспоминаниям Михаила Чехова, — по нескольким фильмам, а ещё — его травести в «Орлеанской деве»… В случае с Б. С. Глаголиным неудавшееся продолжение карьеры на чужбине и, как следствие того — забвение, обусловлены в основном тем, что прибыл он в Америку в ту пору, когда бурные эксцентрически-эпатажные представления, смелые эксперименты были уже не в чести́ — зритель пресытился дадаистскими демаршами, на дворе стояла Великая депрессия, наблюдалась тенденция отката к «классическому», умиротворяющему, «успокоительному» зрелищу, эталоном «правильного театра» была система К. С. Станиславского, в самом неукоснительно строгом её понимании…

Среди учеников Б. Глаголина в США самой заметной фигурой, конечно, был Юджин Лоринг (1911—1982) — прирождённый танцовщик, один из основателей современного американского балета и специфической хореографии американской тематики. Ю. Лоринг работал с Джорджем Баланчиным, Михаилом Фокиным. Он был известным балетмейстером кино, пионером среди поборников включения профессионального танца в университетские образовательные программы. Для его творческого мировоззрения характерно замечательное сочетание мастерства, стиля и сильной драматургии танца, в понимании роли которой об был признателен в первую очередь именно Борису Глаголину, что сам танцовщик неоднократно отмечал. Деятельность Ю. Лоринга (англ. Eugene Loring) способствовала обретению самосознания американской хореографией и наиболее продуктивного пути развития.

Библиография

Борис Сергеевич Глаголин в России был сотрудником изданий: «Журнал Театра», «Заря», «Новое Время», «Новости», «Рампа и Жизнь» и др. Настоящий перечень включает небольшую часть его публикаций на родине, и лишь несколько — в Америке.

Пьесы. Сценарии. Переводы

  • 1898 — «Во сне и наяву». Оригинальная комедия для детей в 3 картинах. Сочинение Б. Гусева — Санкт-Петербург.: Детский театр № 4. Типография П. П. Сойкина. 1898.
  • 1901 — «Том Сойер», комедия в 1 д. по роману Марка Твена.
  • 1902 — «Сказка» в 1 д. по А. Немоевскому.
  • 1902 — «Сказка» в 1 д. отдельное издание.
  • 1902 — «Пьесы из детской жизни». Переделки и вольные переводы: «Том Сойер», комедия в 3 картинах из романа М. Твэна «Приключения Тома»; «Во сне и наяву», комедия в 3-х картинах. «Рыцарь без страха и упрека», героический эпизод в 2-х картинах их биографии Бертрана дю-Гесклена. — 2-е издание, дополненное. — Санкт-Петербург: типография А. С. Суворина
  • 1906 — «Новые приключения Шерлока Холмся» (с М. А. Сувориным).
  • 1907 — «Новые приключения Шерлока Холмся». Пьеса в 4 действиях по Конан-Дойлю. В соавторстве с М. А. Сувориным. Санкт-Петербург.
  • 1909 — «Музей восковых фигур» (с Ю. Беляевым) — постановка.
  • 1909 — «Генрих Наваррский» перевод драмы А. Деверже (в соавторстве с Е. А. Била — постановка). Историческая пьеса в 5 действиях. Москва: С. Ф. Рассохин
  • 1910 — «Генрих Наваррский» — отдельное издание. М.
  • 1910 — «На автомобиле. Voyage de noce» комедия в 1 д.: Из репертуара Театра Литературно-художественного кружка в С.-Петербурге. — Москва: С. Ф. Рассохин. 1911.
  • 1910 — «Музей восковых фигур» драматический эскиз в 2—х картинах (с Г. Бегеэс и С. П. Спиро) — отдельное издание.
  • 1914 — «За кулисами войны», сцены современной жизни в 4 д. и 5 карт.
  • 1914 — «За кулисами войны» — отдельное издание. Петроград
  • 1914 — «Алеша-доброволец» драма—сценарий.

Рецензии. Статьи. Очерки

  • С 1898 — театральный рецензент газеты «Жизнь театра», журнала «Рампа и жизнь», «Театр и искусство».
  • 1899 — «Опыт театральной рецензии» («Театр и искусство», № 34)
  • 1900 — «Новое в сценическом искусстве». СПб
  • 1905 — «О свободе театра». Реферат, прочитанный в Литературно-художественном обществе 1 января 1905 года. Санкт-Петербург: типография А. С. Суворина
  • 1905 — «Несколько слов о детском театре» 2—е издание. Саратов
  • 1905 — «Речь, произнесённая со сцены Саратовского Городского театра 18 октября 1905 г.» Саратов
  • 1906—1907 — редактор журнала «Театр Литературно—художественного общества».
  • 1908 — О рецензентах. СПб.
  • 1911 — редактор—издатель единичного нумерованного выпуска листка Малого театра А. С. Суворина «„Веер“. Не более, как театральный журнал. СПб» (имеет фому раскрытого веера с текстом на обеих сторонах).
  • 1911 — «За кулисами моего театра. Театральные эпизоды». СПб
  • 1913 — Театральные эпизоды. СПб. Сириус
  • 1914 — «Образ императора Павла». СПб.
  • 1914 — Современный театр и кинематограф. Кино—курьер (Петербург).
  • 1917 — «Творческие пути театра». Харьков
  • 1917—1918 — издаёт в Одессе журнал «Театруда»
  • 1918 — «Образ императора Павла». «Колосья». № 17. Харьков
  • 1919 — «Люди труда» «Пути творчества». № Харьков
  • 1919 — Харьковский театр «Пути творчества». № Харьков
  • 1921 — «Детский театр»
  • 1935 — «Грим каждый день». Издательская компания Гутенберг. Мильвоки. 1935 (Every Day Make-Up. Glagolin, Boris S. Gutenberg Publishing Company, Milwaukee, 1935)
  • 1944 — «Слово за Распутина». Из воспоминаний о себе, о постановке пьесы «Заговор Императрицы» в России 1925 года и о «Сказе на смерть Ленина». Послесловие от издателя. Издание Мэри О’Двайер. Сан-Франциско. 61 с 4 илл. 50 экз.
  • 1944 — «На пути ко святой Руси» — текст доклада 7 декабря на Религиозно—философском собрании «Русского центра» в Сан-Франциско. — Изд. Мэри О’Двайер. Сан—Франциско. 1944. 82 с. На правах рукописи. 50 экз.
  • 1946 — Путешествие через Шекспира. 1926—1946. На правх рукописи. Издание Мэри О’Двайер. 50 экземпляров. Голливуд. 1946 (Boris Serge Glagolin, 1879— . Journey Through Shakespeare, 1926—1946. Printed, as a manuscript, by Mary O’Dwyer. Limited to 50 copies. Hollywood, 1946).

Напишите отзыв о статье "Глаголин, Борис Сергеевич"

Комментарии

  1. «Между прочим в сезон 1815 и 1816 года Панчулидзев на свой собственный счёт выстроил в Саратове первый общественный театр в полном смысле этого слова… — это было небольшое деревянное здание, построенное на театральной площади, где в настоящее время помещается сквер сзади Радищевского музея. Театр имел два яруса, амфитеатр и партер. В первом ярусе и амфитеатре помещались ложи, а второй ярус носил название „Парадиза“; в нём против сцены были ложи, а по бокам отдельные места…». В Радищевском музее хранится афиша: «С дозволения начальства на саратовском театре 1817 года Ноября 21 дня в Среду будет представлена „Наталья Боярская дочь“ Героическая драма в 4-х действиях с хорами сочинения Сергея Глинки». В этом представлении были заняты Сарнацкий, Козлов, Колякова, Занегин, Бурдаев, Занегина, Журавлёв, Грим, Фёдоров и Волков, — большая группа статистов: войско, народ, поселяне. «…Спектакль очевидно был любительский, в пользу воинов, пострадавших в отечественную войну». Среди главных действующих лиц были и крепостные. "Вот ещё афиша из того же источника…: «Абониман Но 61-й. Саратов 1832 года В Воскресенье 17 Генваря, на здешнем театре, труппою актёров под управлением г. Соколова представлена будет „Тридцать лет или жизнь игрока“ новая трилогия, разделённая на трое суток, между коих два проходят по 15 лет; соч. Виктора Диконжа (игранная в Париже с 12 июня 1827 года безпрерывно в течение двух месяцев) переведённая с Французского, с принадлежащим к оной пожаром и разрушением хижины Жоржа»" — Штейн В. А. Из театральной старины (По саратовским архивам). «Библиотека Театра и Искусства» Ноябрь. Книга XI. Бесплатное приложение к № 47 журнала «Театр и Искусство». — СПб., 1907. — С. 43—46; «Сад Очкина является одним из первых увеселительных заведений Саратова, с постоянным хором музыки, шансонетных певиц, рассказчиков, куплетистов и т. д. Другой сад — „Эрмитаж“ находится напротив, на Никольской улице, в доме Феокритова, но в „Эрмитаже“ певиц нет, почему, конечно, он (против Очкина) много проигрывает». — Спутник по реке Волге и её притокам Каме и Оке. 1902; 14 января 1888 года в саду Очкина, на месте которого нынче филармония, которая горела, и пожарная часть, которая её тушила, открылся спектаклем «Ревизор» первый драматический театр. — «Общественное мнение», г. Саратов, № 1, (88), январь 2007. Сергей Боровиков[1].
  2. Саратов середины XIX — начала XX веков дал театральному миру и благодарным зрителям, навсегда запечатлев в своих анналах для потомков и последователей В. И. Качалова, М. В. Лентовского, В. Н. Петрову-Званцеву, М. Г. Савину (Подраменцову), Н. И. Собольщикова-Самарина, П. А. Стрепетову, Е. П. Шебуеву-Лебедеву, и многих других выдающихся служителей подмостков. Из иностранных актёров в Саратове в ту пору бывали: Томмазо Сальвинии, Пабло Сарасате, Айра Олдридж, Генрих Венявский и многие другие. Впоследствии Б. Глаголин занимался и по классу Ю. Э. Озаровского.
  3. «Царь Фёдор Иоаннович» — пьеса А. К. Толстого. П. П. Гнедич пишет: «Когда Орленев, человек бесспорно талантливый, на репетициях начал играть его неврастеником, а не блаженненьким, как хотел того автор, — я заметил это Суворину — Ну, конечно, все, что делает Орленев, — чепуха, — сказал он. — Но я его не только оставлю работать в этом направлении, а буду ещё подливать масла в огонь. Публике это понравится гораздо больше, чем царь—юродивый. А нам только этого и надо». — Гнедич П. П. Книга жизни. Воспоминания. 1855—1918. — Л.: Прибой, 1929.
  4. Литературно-художественное общество давно устранилось от управления театром, сохранившим его марку, и Кугель, ссылаясь на то, что большая часть паевого капитала находится в руках Суворина, предлагал остальным пайщикам, «вверив смело судьбу своих паев финансовой опытности и хозяйственным дарованиям А. С. Суворина, снять, однако, фирму которая ни имущественно, ни административно не отвечает действительности». В конце сезона с третью труппы (с тридцатью двумя артистами из восьмидесяти девяти) не были возобновлены контракты, этот шаг не отличался «ни беспристрастием, ни планомерностью». Ведущие актёры (Я. С. Тинский, М. А. Михайлов, Б. С. Глаголин)… покинули театр. Глаголин сделал это особенно шумно… — История русского драматического театра. — Т. 7 (1808—1914). — М.: «Искусство», 1987. — С. 304.

Примечания

  1. Григорий Васильевич Очкин (1835—1902) — известный саратовский предприниматель и коммерсант, более 40 лет состоявший в купеческой гильдии. Он проявил себя и промышленником, и торговцем, и общественным деятелем, и меценатом([www.om-saratov.ru/article/detail.php?ID=1397 Наши даты])
  2. История русского драматического театра. — Т. 7. 1808—1914. — М.: Искусство. 1987. — С. 304, 335, 348, 374—377, 402.
  3. Иванов В. В. Русский Протей. Вступительная статья // Мнемозина: Документы и факты из истории отечественного театра XX века. Выпуск 4 / Редактор-составитель В. В. Иванов. — М.: Индрик, 2009. — С. 13. — 886 с.
  4. Отклики приводятся Б. С. Глаголиным в его книге «За кулисами моего театра. Театральные эпизоды». — СПб., 1911. — С. 190—198.
  5. Ауслендер С. Петербургские театры. — «Аполлон», 1909. — № 1. — С. 26, 27.
  6. «Театр и Искусство». — 1908. — № 19. — С. 335.
  7. История русского драматического театра. — Т. 7 (1808—1914). — М.: «Искусство», 1987. — С. 335.
  8. Who is who in the theatre. — L., 1912. — P. 593.
  9. «Сине-фоно». 1914, № 12, 15 марта
  10. «Сине-фоно», 1914, № 19, 21 июня
  11. [www.bonistikaweb.ru/STATYI/strahov1-2001.htm — Рязанская жизнь. 1916. 15 марта; Биржевые ведомости. 1916, 22 марта (утренний выпуск). — Страхов В. В. К вопросу о финансовой политике царского правительства в годы первой мировой войны. Вестник Рязанского государственного педагогического университета им. С. А. Есенина. 2001. № 1(6). С.69-84]
  12. Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина: Две жизни, две эпохи, два портрета.[www.litkonkurs.ru/projects/doc_view_2prn.php?tid=130724&pid=45]
  13. «Вестник театра». 1919. № 36
  14. Крути И. «Мандат» в Держдраме. Известия. (Вечерний выпуск). [Одесса]. 28. XI. 1925
  15. Московский академический ордена Трудового Красного Знамени театр имени Вл. Маяковского, 1922—1982. / Авт.-сост. В. Я. Дубровский. — 2-е изд. испр. и доп. — М.: Искусство, 1983. — С. 198—199.
  16. Украинский драматически театр им. И. И. Франко. — Театральная энциклопедия. — Т. V. — Издательство «Советская энциклопедия». — К. 344.
  17. [www.jeanetteandnelson.net/films/nelson/ne-balalaika.htm Balalaika (1939)]

Литература

  • В. П. Лачинов, А. М. Брянский. Глаголин и его роли. Отзывы и портреты. (без изд.). СПб. 1912
  • «Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь.» Т.1. «С. Э.». М. 1989
  • «Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь.» Т.2. «Большая Российская Энциклопедия». М. 1992
  • История русского драматического театра. Т.7. 1808—1914. «Искусство». М. 1987, стр. 304, 335, 348, 374—377, 402
  • Двадцатилетие Театра им. А. С. Суворина. Петроград. 1915, стр. 72, 81, 83, 106
  • Веселовская А. И. Эстетика коллажа в украинских спектаклях Бориса Глаголина 1920—х годов. — Русский авангард. 1910—1920-х годов: проблема коллажа. «Наука». М. 2005. С.387-409
  • Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей: В 4 т. — Т.4. М. 1960
  • Библиография периодических изданий России, 1901—1916. Л. [ГПБ]. Т.1. А—З. 1958. С.150 (709), С.584 (2885)
  • Библиография периодических изданий России, 1901—1916. Л. [ГПБ]. Т. 2. Т. 1959. С.352 (8233)
  • Борис Гусев. «Уготованная судьба». «Новый Мир» 1994, № 3 [magazines.russ.ru/novyi_mi/1994/3/dnivosp02.html]
  • Ежегодник Императорских театров. 1913. № 15. В.V. С.26, 32, 42
  • Русский Протей. Письма Б. С. Глаголина А. С. Суворину (1900—1911) и Вс. Э. Мейерхольду (1909—1928). Публ., вст. ст. и коммент. В. В. Иванова // Мнемозина. Документы и факты из истории отечественного театра ХХ века. Вып. 4 / Ред.-сост. В. В. Иванов. М.: Индрик, 2009. С. 10-179.


Отрывок, характеризующий Глаголин, Борис Сергеевич

И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Эскадрон перешел мост и вышел из под выстрелов, не потеряв ни одного человека. Вслед за ним перешел и второй эскадрон, бывший в цепи, и последние казаки очистили ту сторону.
Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.