Гладиатор

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Гладиа́тор (лат. gladiator — «меченосец», от gladius — «меч», «гладиус») — боец в Древнем Риме, который сражался с подобными себе на забаву публики на специальных аренах.





История

Основной причиной возникновения гладиаторских игр являлся заимствованный у этрусков погребальный обряд, подобный древней борьбе сумо в Японии. Потенциальные жертвы человеческих жертвоприношений — не только рабы, но и свободные — должны были с мечами в руках сражаться около могилы, и, таким образом, погибал слабый, а сильный оставался в живых, вызывая восторг присутствующих. Многие рабы добровольно старались попасть в школу гладиаторов, так как сражаясь на арене и завоевывая уважение публики, они могли завоевать себе свободу. Нередко рабы затевали драки между собой, чтобы таким образом показать свою силу перед центурионами. В школе гладиаторов новичков ожидали суровые тренировки, многие не справлялись с тяжелой нагрузкой.

В 106 году до нашей. эры. гладиаторские игры вводятся в число публичных зрелищ. Отныне государство возлагает на своих магистратов заботу об их устроении. Гладиаторские игры становятся и в столице, и по всей стране любимейшим зрелищем, и это быстро берут в расчёт те, кто хочет выдвинуться. Цезарь в 65 г. до н. э. дал игры, в которых приняли участие 320 пар гладиаторов. Враги его испугались: страшны были не только эти вооружённые молодцы; страшно было то, что роскошные игры стали верным средством приобрести расположение народа и обеспечить себе голоса на выборах. В 63 г до н. э. по предложению Цицерона был принят закон, запрещавший кандидату в магистраты в течение двух лет до выборов «давать гладиаторов». Никто, однако, не мог запретить частному лицу «дать» их под предлогом поминок по своему родственнику, особенно если последний завещал своему наследнику устроить игры.

В 63 году нашей эры император Нерон издал указ, разрешающий участвовать свободным женщинам в гладиаторских турнирах. В 66 году Нерон устраивает в городе Путеолы дорогостоящее представление в честь армянского царя Тиридата первого, в котором участвовали эфиопы, в том числе женщины. А император Домициан в 89 году выводит на арену гладиаторов-карликов.

Гладиаторские бои в Западной Римской империи были запрещены в 404 году нашей эры, когда в Римской империи установилось христианство, не столько как уступка арианам и ригористам, возражавшим против сцен насилия и даже убийств и самоубийств, а вследствие того, что при выборах епископов гладиаторы, подобно современным поп-звёздам, влияли на выборы, а гладиаторские школы использовались для применения насилия одними кандидатами и их сторонниками в отношении других[1].

После того, как гладиаторские бои стали просто развлечением, были основаны школы гладиаторов. 90 % гладиаторов оставались в живых, только 10 % погибали по чистой случайности. Раненым гладиаторам оказывалась очень хорошая медицинская помощь, римские врачи славились своим умением лечить резаные раны, а также они оказывали хорошую помощь пострадавшему при переломе, операции они проводили с наркозом (использовали опиум), но при внутренних кровотечениях они ничего не могли сделать и гладиатор умирал. После одного боя гладиатор получал вознаграждение, сопоставимое с жалованием римского солдата за год, а за две победы гладиатор мог позволить себе отдельную комнату в школе гладиаторов и статуэтку для молитв. Гладиаторские бои проводились с участием судьи. Бывалые гладиаторы могли быть завербованы в армию и принимать участие в походах. В армии они так же получали все необходимое: медицинскую помощь, питание, оружие, броню.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2812 дней]

Жест пальцем

В случае, когда гладиатор был ранен и не мог сражаться, он поднимал указательный палец вверх, таким образом прося публику решить его участь. В зависимости от мнения толпы, победитель должен был добить лежащего или оставить его в живых, если тот заслужил жизнь доблестным сопротивлением. В играх, проводившихся в самом Риме, толпа «голосовала» при помощи жестов, которые со временем менялись. Если гладиатор смог впечатлить публику своей воинской удалью, его могли помиловать. Знатные римляне, устраивающие бои, могли помиловать гладиатора, но сохранять жизнь каждого гладиатора для них было позорно, так как их могли посчитать скупыми.

Хотя распространено мнение, что «поднятый палец» означал «Жизнь», а опущенный — «Смерть» (в таком виде жесты используются сейчас для одобрения и осуждения), на большинстве античных игр вне зависимости от направления оттопыренный палец означал «смерть», символизируя добивающий меч, а «Жизнь» обозначал просто спрятанный большой палец в кулак, символизируя меч в ножнах. Не последнюю роль играли и крики с пожеланиями. Убеждение, что жизнь или смерть побежденному гладиатору толпа древнеримской черни даровала поворотом большого пальца вверх или вниз, возникло после появления картины «Pollice Verso» художника Жана-Леона Жерома на основе не совсем правильно интерпретированного латинского текста.[2].

Также многие исследователи[кто?] приходят к выводу, что император не опускал палец вниз, а выставлял вбок и, согнув руку, касался им шеи. Дело в том, что победивший гладиатор опускал поверженного на колени и в случае смертного приговора вонзал клинок глубоко вертикально вниз в шею, за ключицей, пронзая сердце. Таким образом император буквально указывал, куда нужно наносить удар.

Классификация боев

Гладиаторские морские сражения назывались навмахиями.

Классификация гладиаторов

  • Андабат (от греческого слова «άναβαται» — «поднятый, находящийся на возвышении») Были одеты в кольчуги, как восточная кавалерия (катафракты), и шлемы с забралами без прорезей для глаз. Андабаты сражались друг с другом практически так же, как рыцари на средневековых рыцарских турнирах, но без возможности видеть друг друга.
  • Бестиарий: Вооружённые дротиком или кинжалом, эти бойцы изначально были не гладиаторами, а преступниками (ноксиями), приговорёнными к сражению с хищными животными, с большой вероятностью гибели приговорённого. Позднее бестиарии стали хорошо тренированными гладиаторами, специализирующимися на боях с различными экзотическими хищниками при помощи дротиков. Бои были организованы таким образом, что звери имели мало шансов одержать победу над бестиарием.
  • Бустуарий: Эти гладиаторы сражались в честь умершего на ритуальных играх во время похоронного обряда.
  • Димахер (от греческого «διμάχαιρος» — «носящий два кинжала»). Использовали два меча, по одному в каждой руке[3]. Сражались без шлема и щита. Одеты были в короткую мягкую тунику, руки и ноги перебинтованы тугими повязками, иногда носили поножи.
  • Эквит («всадник»): В ранних описаниях эти легко вооружённые гладиаторы были одеты в чешуйчатые доспехи, носили средних размеров круглый кавалерийский щит (parma equestris), шлем с полями, без гребня, но с двумя декоративными кистями. Во времена Империи они носили доспех для предплечья (манику) на правой руке, тунику без рукавов (что отличало их от других гладиаторов, сражавшихся с обнажённым торсом), и пояс. Эквиты начинали бой верхом на коне, но после того, как они метали своё копьё (хасту), они спешивались и продолжали бой коротким мечом (гладиусом). Обычно эквиты сражались только с другими эквитами.[4]
  • Галл: Были экипированы копьём, шлемом и небольшим галльским щитом.
  • Эсседарий («боец на колеснице», от латинского названия кельтской колесницы — «esseda»). Возможно, впервые были привезены в Рим Юлием Цезарем из Британии. Эсседарии упоминаются во многих описаниях начиная с I века н. э. Так как не существует никаких изображений эсседариев, ничего не известно об их вооружении и манере ведения боя.[3]
  • Гопломах (от греческого «οπλομάχος» — «вооружённый боец»): Они были одеты в стёганую, похожую на брюки одежду для ног, возможно сшитую из парусины, набедренную повязку, пояс, поножи, доспех для предплечья (манику) на правой руке, и шлем с полями и со стилизованным грифоном на гребне, который мог быть украшен кистью из перьев на верхушке и одиночными перьями с каждой стороны. Были вооружены гладиусом и большим легионерским щитом, сделанным из одного листа толстой бронзы (сохранились образцы из Помпеи). Их выставляли на схватки против мурмиллонов или фракийцев. Возможно, гопломахи произошли от более ранних самнитов после того, как стало «неполиткорректно» использовать название народа, ставшего дружественным римлянам.[5]
  • Лаквеарий («боец с лассо»): Лаквеарии могли быть разновидностью ретиариев, которые старались поймать своих соперников с помощью лассо (laqueus) вместо сети.[3]
  • Мурмиллон: Носили шлем со стилизованной рыбой на гребне (от латинского «murmillos» — «морская рыба»), а также доспех для предплечья (манику), набедренную повязку и пояс, поножу на правой ноге, толстые обмотки, закрывающие верх ступни, и очень короткие латы с выемкой для набивки на верху ступни. Мурмиллоны были вооружены гладиусом (40-50 см в длину) и большим прямоугольным щитом римских легионеров (scutum). Их выставляли на бои против фракийцев, ретиариев, иногда также против гопломахов.[6]
  • Пегниарий: Использовали кнут, дубину и щит, который был прикреплён к левой руке ремнями.
  • Провокатор («соискатель»): Их обмундирование могло быть различным, в зависимости от характера игр. Их изображали одетыми в набедренную повязку, пояс, длинную поножу на левой ноге, манику на правой руке, и шлем с козырьком, без полей и гребня, но с перьями на каждой стороне. Они были единственными гладиаторами, защищёнными кирасой (cardiophylax), которая сначала была прямоугольной, затем часто скруглённой. Вооружением провокаторов были гладиус и большой прямоугольный щит. Выставлялись на бои с самнитами или другими провокаторами.[7]
  • Ретиарий («боец с [ruskemping.ru/kastinogovaya-union-network-in-history-part-1.html сетью]»): Появились на заре Империи. Были вооружены трезубцем, кинжалом и сетью. Кроме набедренной повязки, поддерживаемой широким поясом (balteus) и большого доспеха на левом плечевом суставе, у ретиария не было никакой одежды, в том числе и шлема. Иногда для защиты шеи и нижней части лица использовался металлический щиток (galerus). Существовали ретиарии, игравшие на арене женские роли («retiarius tunicatus»), которые отличались от обычных ретиариев тем, что были одеты в тунику.[8] Ретиарии обычно сражались с секуторами, но иногда и с мурмиллонами. .[9]
  • Рудиарий: Гладиаторы, заслужившие освобождение (награждённые деревянным мечом, называемым rudis), но решившие остаться гладиаторами. Не все рудиарии продолжали сражаться на арене, среди них существовала особая иерархия: они могли быть тренерами, помощниками, судьями, бойцами и т. д. Рудиарии-бойцы были очень популярны среди публики, так как они обладали огромным опытом и от них можно было ждать настоящего шоу.
  • Сагиттарий: Конные лучники, вооружённые гибким луком, способным запустить стрелу на дальнюю дистанцию.
  • Самнит: Самниты, древний тип тяжело вооружённых бойцов, исчезнувший в ранний имперский период, своим названием указывал на происхождение гладиаторских боёв. Исторические самниты были влиятельным союзом италийских племён, проживавшим в регионе Кампания к югу от Рима, против которых римляне вели войны в период с 326 по 291 до н. э. Снаряжением самнитов были большой прямоугольный щит (scutum), украшенный перьями шлем, короткий меч, и, возможно, поножа на левой ноге.[10]
  • Секутор: Этот тип бойцов специально предназначался для схваток с ретиариями. Секуторы были разновидностью мурмиллонов и были экипированы аналогичными латами и оружием, включая средний овальный щит и гладиус. Их шлем, впрочем, закрывал всё лицо, кроме двух отверстий для глаз, дабы защитить лицо от острого трезубца их соперника. Шлем был практически круглый и гладкий, чтобы сеть ретиария не могла зацепиться за него.[11]
  • Скиссор («тот, кто режет», «режущий») — гладиатор, который был вооружен коротким мечом (гладиус) и вместо щита имел режущее оружие, напоминавшее ножницы (по сути два малых меча, имевшие одну рукоятку) или, при другом раскладе, надевал на левую руку железный полый стержень с острым горизонтальным наконечником. Этим режущим оружием скиссор наносил удары, которые приводили к несерьёзным ранам соперника, однако раны очень кровоточили (разрезались несколько сосудов, что, естественно, вызывало фонтаны крови). В остальном скиссор был подобен секутору, если не считать ещё и дополнительной защиты правой руки (от плеча до локтя), которая состояла из множества железных пластин, скрепленных меж собой прочными кожаными шнурками. Шлем и защитная амуниция у секуторов и скиссоров были одинаковыми:
  • Тертиарий (также назывались «Suppositicius» — «заменяющие»): В некоторых соревнованиях участвовали три гладиатора. Сначала первые двое сражались друг с другом, потом победитель этой схватки сражался с третьим, которого и называли тертиарием. Тертиарии также выходили на замену, если заявленный на схватку гладиатор по тем или иным причинам не мог выйти на арену.
  • Фракиец: Фракийцы экипировались теми же доспехами, что и гопломахи. Они имели большой шлем, закрывающий всю голову и украшенный стилизованным грифоном на лбу или на передней части гребня (грифон был символом богини возмездия Немезиды), маленький круглый или приплюснутый щит (parmula), и две большие поножи. Их оружием был фракийский изогнутый меч (sicca, длиной около 34 см). Они обычно сражались с мурмиллонами или гопломахами.[11]
  • Венатор: Специализировались на показательных охотах на животных, не сражаясь с ними в ближнем бою, как бестиарии. Также венаторы выполняли трюки с животными: клали руку в пасть льва; ездили верхом на верблюде, держа рядом львов на поводке; заставляли слона ходить по канату (Seneca Ep. 85.41). Строго говоря, венаторы не были гладиаторами, однако их выступления являлись частью гладиаторских боёв.
  • Прегенарий: Выступали в начале соревнований, чтобы «разогреть» толпу. Они использовали деревянные мечи (rudis) и обматывали тканью тело. Их схватки происходили под аккомпанемент цимбал, труб и водяных органов (hydraulis).

Сохранившиеся арены

Также сохранились арены гладиаторских боёв в различных городах Италии и на территории многих средиземноморских стран.

Известные гладиаторы

Гладиаторские бои в других странах

У ацтеков проводились бои, в которых предназначенный в жертву отбивался при помощи мнимого оружия от четырёх вооружённых настоящим оружием воинов, которые вели бой, будто предназначенный в жертву действительно вооружён (Источник: Г. Г. Ершова «Древняя Америка: полёт во времени и пространстве»).

Гладиаторы в кинематографе

Гладиаторы в культуре

См. также

Напишите отзыв о статье "Гладиатор"

Примечания

  1. Амадей Тьерри. Ересиархи V века. Несторий и Евтихий. ч. 1
  2. Игорь Буккер. [www.pravda.ru/science/useful/02-12-2011/1100088-pollice_verso-0/ Мог ли даровать жизнь гладиатору поднятый вверх большой палец?]. Правда.Ру. Проверено 3 февраля 2016.
  3. 1 2 3 Marcus Junkelmann, 'Familia Gladiatoria: «The Heroes of the Amphitheatre»' in The Power of Spectacle in Ancient Rome: Gladiators and Caesars, ed. by Eckart Köhne and Cornelia Ewigleben (Berkeley and Los Angeles, 2000), стр. 63
  4. Marcus Junkelmann, 'Familia Gladiatoria: «The Heroes of the Amphitheatre»' in The Power of Spectacle in Ancient Rome: Gladiators and Caesars, ed. by Eckart Köhne and Cornelia Ewigleben (Berkeley and Los Angeles, 2000), стр. 37 и 47—48
  5. Marcus Junkelmann, 'Familia Gladiatoria: «The Heroes of the Amphitheatre»' in The Power of Spectacle in Ancient Rome: Gladiators and Caesars, ed. by Eckart Köhne and Cornelia Ewigleben (Berkeley and Los Angeles, 2000), стр. 52—53
  6. Marcus Junkelmann, 'Familia Gladiatoria: «The Heroes of the Amphitheatre»' in The Power of Spectacle in Ancient Rome: Gladiators and Caesars, ed. by Eckart Köhne and Cornelia Ewigleben (Berkeley and Los Angeles, 2000), стр. 48—51
  7. Marcus Junkelmann, 'Familia Gladiatoria: «The Heroes of the Amphitheatre»' in The Power of Spectacle in Ancient Rome: Gladiators and Caesars, ed. by Eckart Köhne and Cornelia Ewigleben (Berkeley and Los Angeles, 2000), стр. 37 и 57—59
  8. «The Retiarius Tunicatus of Suetonius, Juvenal, and Petronius» (1989) by Steven M. Cerutti and L. Richardson, Jr. The American Journal of Philology, 110, P589-594
  9. Marcus Junkelmann, 'Familia Gladiatoria: «The Heroes of the Amphitheatre»' in The Power of Spectacle in Ancient Rome: Gladiators and Caesars, ed. by Eckart Köhne and Cornelia Ewigleben (Berkeley and Los Angeles, 2000), стр. 59—61
  10. Marcus Junkelmann, 'Familia Gladiatoria: «The Heroes of the Amphitheatre»' in The Power of Spectacle in Ancient Rome: Gladiators and Caesars, ed. by Eckart Köhne and Cornelia Ewigleben (Berkeley and Los Angeles, 2000), стр. 37
  11. 1 2 Marcus Junkelmann, 'Familia Gladiatoria: «The Heroes of the Amphitheatre»' in The Power of Spectacle in Ancient Rome: Gladiators and Caesars, ed. by Eckart Köhne and Cornelia Ewigleben (Berkeley and Los Angeles, 2000), стр. 61—63
  12. в романе Джованньоли «Спартак» ошибочно названы германцами, хотя по хроникам — галлы (полномасштабная война с германцами (с притоком германских рабов) развернулась спустя годы после смерти Спартака, уже при Августе)</small>
  13. [www.ancientrome.ru/antlitr/sha/kommod.htm Элий Лампридий. Коммод Антонин (пер. С. П. Кондратьева под ред. А. И. Доватура)] (опубл. в кн.: Властелины Рима, М., Наука, 1992).

Литература

  • [ec-dejavu.ru/g/Gladiator.html А. Ф. Лосев. Гладиаторские бои] // Лосев А. Ф. Эллинистически-римская эстетика I—II в. н. э. М., 1979, с. 45-55
  • Волошин Д. А. [antik-yar.ru/events/cl-civ-2011/papers/voloshinda Гладиаторские бои как политическое массовое зрелище и средство «социальной дрессуры» (Рим эпохи Империи).]

Ссылки

  • Хопкинс К. [www.historytoday.com/keith-hopkins/murderous-games-gladiatorial-contests-ancient-rome Murderous Games: Gladiatorial Contests in Ancient Rome] // History Today, Volume 33, Issue 6, June 1983  (англ.)

Отрывок, характеризующий Гладиатор



Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.