Гладков, Иван Васильевич

Иван Васильевич Гладков
Дата рождения	27 января 1766(1766-01-27)
Дата смерти	7 августа 1832(1832-08-07) (66 лет)
Место смерти	Санкт-Петербург
Принадлежность	Россия Россия
Род войск	пехота, кавалерия
Звание	генерал-лейтенант
Командовал	Чугуевский казачий полк, Московская полиция, 2-й округ внутренней стражи, 2-й резервный корпус, Санкт-Петербургская полиция
Сражения/войны	Русско-шведская война 1788—1790, Русско-польская война 1792, Война Второй коалиции, Война третьей коалиции, Заграничные походы 1813 и 1814 гг.
Награды и премии	Орден Святого Владимира 4-й ст. (1796), Орден Святой Анны 2-й ст. (1799), Орден Святого Владимира 3-й ст. (1806), Орден Святой Анны 1-й ст. (1817), Орден Святого Владимира 2-й ст. (1820), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1826)

Иван Васильевич Гладков (1766—1832) — сенатор, генерал-лейтенант, Московский и Санкт-Петербургский обер-полицмейстер, командир 2-го резервного корпуса.

Биография

Иван Гладков 27 января 1766 года; происходил из дворян Саратовской губернии (по другим данным — Пензенской или Курской губерний), родился 27 января 1766 года. Записан на службу сначала в артиллерию фурьером 1 января 1774 года, а через год в лейб-гвардии Измайловский полк, 1 января 1780 года произведён в сержанты.

В 1788 году из сержантов гвардии произведён в капитаны и назначен в Санкт-Петербургскую межевую экспедицию землемером 1-го класса. 1 сентября того же года переведён в Белозерский пехотный полк и сформировал в Олонецкой губернии три конно-егерских эскадрона, во главе которых принял участие в русско-шведской войне 1788—1790 годов, за отличие в 1790 году произведён в секунд-майоры.

В 1791 году переведён в Украинский легкоконный полк и в 1792 году во время польской кампании, находясь в корпусе генерала Ферзена, был во всех сражениях, в которых участвовал этот корпус. После взятия Брест-Литовска, Гладков с эскадроном Украинского полка и 30 казаками был послан для доставления Высочайшего рескрипта бывшему Литовскому канцлеру графу Сапеге. Прорвавшись сквозь неприятельскую цепь, он исполнил возложенное на него поручение и через несколько дней возвратился с ответом. Во время кампании 1792 года Гладков получил сильную контузию в правое плечо, после чего стал плохо владеть рукой.

В 1793 году он был командирован генерал-аншефом Кречетниковым с тремя сотнями казаков и эскадроном Украинского полка в Бобруйск для объявления Высочайшего манифеста о присоединении Литвы к России, для приведения к присяге дворянства и духовенства Бобруйского и Мозырского поветов и открытия сеймов, что и исполнил с успехом.

2 июня 1795 года Гладков был произведён в премьер-майоры. С 1795 года по февраль 1796 года он состоял при генерал-губернаторе Белоруссии Тутолмине. 28 июня 1796 года награждён золотой табакеркой и орденом Св. Владимира 4-й степени и 1 декабря того же года назначен в гусарский Линденера полк. 20 августа 1798 году произведён в подполковники и 14 сентября того же года — в полковники, причём был переведён в лейб-гвардии Гусарский полк.

В 1799 и 1800 годах во время войны с французами Гладков находился с десантом в Голландии и в сражении 21 сентября 1799 года командовал особой колонной, причём Таврический гренадерский полк, состоявший в его команде, за взятие на Алкмаарском канале французских батарей получил знамена за храбрость. 25 сентября он командовал авангардом при местечке Бунцлау, где был ранен в левую ногу; 23 октября 1799 года за храбрость награждён орденом Св. Анны 2-й степени.

По возвращении в Россию 27 сентября 1800 года назначен шефом Чугуевского казачьего полка (эту должность занимал до 20 февраля 1805 года), а 6 октября того же года — инспектором по кавалерии Харьковской инспекции; 5 ноября 1800 года произведён в генерал-майоры.

Назначенный 19 сентября 1805 года командиром кавалерийской бригады из Елисаветградского гусарского и Черниговского драгунского полков, Гладков принял участие в войне с Наполеоном, в сражении при Аустерлице прикрывал во время отступления правый фланг армии и получил контузию в правую руку; 24 февраля 1806 года за храбрость награждён орденом Св. Владимира 3-й степени.

С декабря 1806 года он состоял по армии, а 8 декабря 1807 года назначен обер-полицмейстером в Москву. В апреле 1809 года, состоя по армии, был презусом по разным военно-судным делам. 7 января 1811 года назначен окружным генералом 2-го округа внутренней стражи.

В 1812 году И. В. Гладков, назначенный в резервную армию бригадным начальником, сформировал в Твери 9-й, 10-й и 11-й резервные пехотные полки, поступившие затем в действующую армию, и в Ростове — четыре гренадерских и четыре пехотных батальона, с которыми и выступил в Заграничный поход.

В 1813 году назначен командиром 2-го резервного корпуса, который привёл за границу, затем командовал отдельными отрядами и находился при осаде крепости Модлина, отражал неприятельские вылазки, а в октябре из-под Модлина привёл сводные батальоны 7-й, 8-й и 27-й пехотных дивизий к Рейну. В 1814 году Гладков сформировал в шесть недель 20 гвардейских рот, которые затем из герцогства Варшавского привёл в Санкт-Петербург.

В 1815 году Иван Васильевич Гладков был вновь назначен окружным генералом 2-го округа внутренней стражи и в том же году был командирован с батальонами внутренней стражи и жандармами в Костромскую губернию для усмирения крестьян. В 1821 году он усмирял крестьян графа Разумовского в селе Гостилицах.

За время своей службы в должности окружного генерала, Гладков был награждён орденами Св. Анны 1-й степени (в 1817 году) и Св. Владимира 2-й степени (в 1820 году за труды по Тверскому военно-сиротскому отделению). 22 августа 1821 года он назначен Санкт-Петербургским обер-полицмейстером и 20 сентября того же года произведён в генерал-лейтенанты. С 1822 года по 1826 год состоял председателем Попечительного комитета о тюрьмах. В 1826 г. был назначен в Верховный уголовный суд по делу декабристов.

22 июля 1825 года Гладков был назначен сенатором и членом комиссии по построению Исаакиевского собора. Последними наградами, полученными Гладковым, были алмазные украшения к ордену Св. Анны 1-й степени и орден Св. Георгия 4-й степени за беспорочную выслугу 25 лет в офицерских чинах (26 ноября 1826 года, № 3872 по кавалерскому списку Григоровича — Степанова).

Гладков был женат на Марии Сергеевне урождённой Мартыновой (1773—1846) и имел трёх дочерей: Наталью, Екатерину (фрейлина Высочайшего Двора) и Варвару.

Иван Васильевич Гладков умер 7 августа 1832 года, погребён на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры; из списков исключён 19 октября 1832 года.

Источники

• Александрович Е. Гладков, Иван Васильевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Волков С. В. Генералитет Российской империи. Энциклопедический словарь генералов и адмиралов от Петра I до Николая II. Том I. А—К. М., 2009.
• [www.museum.ru/museum/1812/Persons/slovar/sl_g18.html Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812—1815 гг.] // Российский архив : Сб. — М., студия «ТРИТЭ» Н. Михалкова, 1996. — Т. VII. — С. 359.
• Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). СПб., 1869

Отрывок, характеризующий Гладков, Иван Васильевич

Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…