Глазков, Николай Иванович

Николай Иванович Глазков
Николай Иванович Глазков
Дата рождения:	30 января 1919(1919-01-30)
Место рождения:	село Лысково, Нижегородская область
Дата смерти:	1 октября 1979(1979-10-01) (60 лет)
Место смерти:	Москва
Гражданство:	РСФСР РСФСР→
Род деятельности:	поэт, переводчик
Язык произведений:	русский

Никола́й Ива́нович Глазко́в (30 января 1919, село Лысково Нижегородской губернии — 1 октября 1979, Москва) — советский поэт, переводчик.

Биография

Родился в семье юриста Ивана Николаевича Глазкова (род. в 1894) и учителя немецкого языка Ларисы Александровны Глазковой. В 1923 его семья переехала в Москву. Отец, юрист Московской городской коллегии защитников, был арестован 18 марта 1938 года и 4 июня того же года расстрелян.

Стихи писал с 1932 года. С 1938 учился на филологическом факультете Московского государственного педагогического института. В армию не призывался по состоянию здоровья.

В 1939 вместе с Юлианом Долгиным основал неофутуристическое литературное течение «небывализм» и выпустил два машинописных альманаха, за что в 1940 году был исключен из института.

В 1941 по рекомендации Николая Асеева был принят в Литературный институт, где учился с перерывами до 1946 года.

С 1942 по 1944 работал учителем в селе Чернуха, Горьковской области. В послевоенные годы существовал на зарплату носильщика, грузчика, пильщика дров.

Начиная со второй половины 1950-х годов жил литературным трудом.

В 1955 впервые появляется на киноэкране в двух эпизодических ролях: в фильме Григория Рошаля «Вольница», и фильме-сказке «Илья Муромец».

В 1966 снялся в эпизодической роли «летающего мужика» Ефима в фильме Андрея Тарковского «Андрей Рублёв».

В 1974 на экраны вышел фильм Андрея Кончаловского «Романс о влюблённых», в котором звучит «Песня о птицах», написанная на слова Глазкова. Кроме того, исполнил в этом же фильме эпизодическую роль «старика-матрасника».

Скончался в Москве в 1979 году. Похоронен на Востряковском кладбище.

Творчество

Несмотря на признание таланта Глазкова в профессиональной среде, стихи его длительное время не публиковались из-за полного несоответствия требованиям советской пропаганды и цензуры. Начиная с 1940-х годов, Глазков изготавливал самодельные сборники, ставя на них слово «самсебяиздат», тем самым положив начало такому явлению, как самиздат (см.: Л. Лосев. Крестный отец Самиздата. — «Континент», № 23). В декабре 1959 Глазков напечатался в самиздатовском журнале «Синтаксис» Александра Гинзбурга, и это был последний случай его участия в неофициальной литературной жизни.

Из воспоминаний Росины Глазковой: «…в 1956 году летом поэт В. Д. Фёдоров ездил по своим издательским делам в Калинин. А директором издательства был его однокашник по Литературному институту Александр Парфёнов. И в это же издательство мой муж, поэт Николай Глазков, предложил свою первую книгу стихов. Фёдоров сам вызвался отредактировать книгу и, получив „добро“ от издательства, сделал это тщательно и со вкусом. А Парфёнов вдруг засомневался из каких-то соображений, выпускать ли эту книгу. И тогда Фёдоров заявил ему, что человек во всех ситуациях, как бы они ни были затруднительны, не должен идти на компромисс с обстоятельствами, а раз дал слово, то и надо держать его. Он сказал это очень сурово. И книга вышла. (в 1957 году) А Глазков после этого звал Васю — Фёдоров-первопечатник…» Это была первая книга стихов «Моя эстрада», тиражом 5 тысяч экз.

Начиная с 1957 года, у Глазкова вышло более 10 сборников стихов и переводов, но лучшие его стихи 1930—1950-х годов в эти сборники включены не были, а включенные подвергались значительным цензурным искажениям. И Вольфганг Казак в «Лексиконе русской литературы XX века», и Евгений Евтушенко в антологии «Строфы века» отмечали, что многие публиковавшиеся стихи Глазкова были написаны нарочито небрежно, фактически превращены в пародию на официальную советскую поэзию.

Книги, адекватно представляющие творчество Николая Глазкова, появились лишь в 1980—1990-х годах.

Избранные цитаты

Я на мир взираю из-под столика.
Век двадцатый — век необычайный.
Чем столетье интересней для историка,
Тем для современника печальней…

Господи, вступися за Советы,
Защити страну от высших рас,
Потому что все Твои заветы
Нарушает Гитлер чаще нас.

Оглуши Ты гадов нашей глушью,
А мелькнула чтобы новизна,
Порази врага таким оружьем,
Враг которого ещё не знал.

Мне говорят, что «Окна ТАСС»
Моих стихов полезнее.
Полезен также унитаз,
Но это не поэзия.

Семья

• Первая жена — Лидия Утенкова

• Вторая жена — Росина Моисеевна Глазкова, художница-керамист
  • Сын — Николай Николаевич Глазков

Библиография

• Моя эстрада. Стихи. — Калинин, 1957.
• Зелёный простор. — М.: Советский писатель, 1960.
• Поэтоград. Стихи. — М.: Молодая гвардия, 1962.
• Дороги и звезды. — М.: Советская Россия, 1966.
• Пятая книга. — М.: Советский писатель, 1966.
• Большая Москва. Стихи. — М.: Московский рабочий, 1969.
• Творческие командировки. — М.: Советский писатель, 1970.
• Незнамые реки. — М.: Молодая гвардия, 1975.
• С января до января. — М.: Советская Россия, 1976.
• Вокзал. Стихотворения, поэмы. — М.: Советский писатель, 1976.
• Неповторимость. Стихи. — М.: Советский писатель, 1979.
• Избранные стихи. — М.: ХЛ, 1979.
• Голоса друзей. — М.: ДЛ, 1982.
• Автопортрет: Стихи и поэмы. — М.: Советский писатель, 1984.
• Арбат, 44. — М.: Советская Россия, 1986.
• Избранное. — М.: ХЛ, 1989. — 541 c.
• Тутанхамона видел я в гробу. — М.: Правда, 1990.
• Самые мои стихи. — М.: Слово/Slovo, 1995.
• Краткостишья. — Астрахань: Волга, 1999.
• Хихимора. — М.: Время, 2007.

Литература

• В. Кожинов. Простота и упрощённость // «Литературная газета», 11.02.1970.
• Росина Глазкова. "По соседству" .« Воспоминания о поэте Василии Фёдорове », — Кемеровское книжное издательство. 1987., с 99-106
• П. Вегин. «Арбат, 44» // «Октябрь» № 3, 1989.
• Н. Старшинов. «Сужу о друге по вершинам» // «Смена» № 4. 1989.
• Воспоминания о Николае Глазкове. — М., 1989.
• Е. Перемышлев. Николай Иванович Глазков — великий русский гуманист и путешественник // «Октябрь» № 1, 1992. С. 193—208.
• А. Базлаков. Коля Глазков // «Арион» № 2, 1996.
• Т. Бек. «Но и природу я не постиг, как не постиг смерть» // «Новый мир» № 2, 1997. С. 102.
• Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. — М. : РИК «Культура», 1996. — XVIII, 491, [1] с. — 5000 экз. — ISBN 5-8334-0019-8.</span>. С. 105.
• Константин Ваншенкин. Писательский Клуб. — М.: Вагриус, 1998. С. 262—266.
• Л. Лосев. Крестный отец самиздата // Л. Лосев. Собранное. — Екатеринбург: У-Фактория, 2000. С. 571—574.
• И. Винокурова. [magazines.russ.ru/voplit/2000/3/vinok.html Последние футуристы: «Небывалисты» и их лидер Николай Глазков] // «Вопросы литературы», № 3, 2000.
• И. Винокурова. [magazines.russ.ru/voplit/2003/1/vinok.html На Новинском бульваре (Николай Глазков и Г. А. Глинка)] // «Вопросы литературы», № 1, 2003.
• И. Винокурова. «Всего лишь гений…» Судьба Николая Глазкова. — М.: Время, 2006.
• А. Бойников. Поэт Николай Глазков и Тверской край // Тверская история и наука России: Каргинские краеведческие чтения. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2011. Вып. 4. С. 58–63.

Ссылки

• [www.rvb.ru/np/publication/01text/01/07glazkov.htm Николай Глазков] на сайте «Неофициальная поэзия»
• [www.vekperevoda.com/1900/nglazkov.htm Николай Глазков] на сайте «Век перевода»
• [litera.ru/stixiya/authors/glazkov.html Страница на сайте «Стихия»]
• [www.ironicpoetry.ru/autors/04-g/glazkov/index.html Николай Глазков на сайте иронической и юмористической поэзии]
• [fomafert.narod.ru/kniga.htm Мемориальный знак «Проспект Глазкова»]
• [fomafert.narod.ru/rasput.htm Н.Глазков. Распутица (поэма)]

Отрывок, характеризующий Глазков, Николай Иванович

Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.