Глазунов, Иван Петрович

Иван Петрович Глазунов
Род деятельности:	издатель
Дата рождения:	20 июня 1762(1762-06-20)
Место рождения:	Серпухов
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	4 июля 1831(1831-07-04) (69 лет)
Место смерти:	Санкт-Петербург

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Иван Петрович Глазунов (1762—1831) — русский издатель и книготорговец, брат основателя книжного дома Глазуновых, Матвея Петровича, и продолжатель его дела.

Биография

Иван Глазунов родился 20 июня 1762 года в городе Серпухове.

Первоначально помогал брату Матвею в его московской лавке на Спасском мосту, основанной около 1782 года, а в 1783 или 1784 году стал заведовать его лавкой в Санкт-Петербурге.

В 1785 году он записался в петербургские купцы и начал самостоятельно торговать в той же лавке, а с 1788 году в открытой им самим лавке в Аничковом доме князя Г. А. Потемкина, где позднее разместилась публичная библиотека, не порывая при этом прежних торговых связей с Москвой. Первое время торговля у него была мелочного характера и состояла в покупке частных библиотек и распродаже их в розницу.

С 1790 года Иван Петрович Глазунов начал заниматься издательством (одними из первых его изданий были «Театр чрезвычайных происшествий», «Путь ко спасению» Эмина и «Письмовник» Курганова) и в скором времени открыл ещё две торговые точки, а в 1803 году и свою типографию с новейшим оборудованием, благодаря чему она с первых своих работ стала наравне с типографиями иностранцев, существовавшими уже много лет.

И. П. Глазунов был любимым комиссионером княгини Дашковой и по её поручению занялся печатанием последней трагедии Княжнина «Вадим», что доставило ему много неприятностей, так как книга по выходе в свет была по приказанию Екатерины II конфискована.

Обороты книжной торговли Глазунова постепенно увеличивались и в 1804 году в одной только лавке в доме Публичной библиотеки годовой оборот доходил до 70000 рублей асс.

В 1808 году он открыл в купленном им у графа Шереметева доме на Никольской улице Москвы книжную лавку, которой потом стал заведовать старший сын его Пётр.

В 1806 году Глазунов стал комиссионером Московского университета.

Отечественная война 1812 года нанесла огромный урон торговле Глазунова, но с 1815 года дело вновь оживилось.

С 1827 года Иван Петрович Глазунов — комиссионер Петербургской академии наук.

За 40 лет своей издательской деятельности он выпустил в свет 178 изданий, в том числе 41 по изящной словесности (в частности, в 1816—1819 гг. издание сочинений Озерова), 37 по истории, 17 по богословию, 16 по педагогике, 15 по географии, 8 по правоведению, среди последних — монументальнее многотомное издание «Памятника законов», печатавшееся под наблюдением Глазунова в сенатской типографии; 31 августа 1825 года, после поднесения Государю одного из томов «Памятника», Глазунова была Высочайше пожалована «для поощрения к продолжению сего издания» золотая медаль на Владимирской ленте с надписью «За полезное».

Иван Петрович Глазунов умер 4 июля 1831 года в городе Санкт-Петербурге от холеры и был погребён на Волковом кладбище.

Помимо Петра, его дело продолжил и сын Илья со своими сыновьями Александром, Иваном и Константином.

Литература

• «Краткий обзор книжной торговли и издательской деятельности Глазуновых за сто лет, 1782—1882 гг.», СПб., 1883 (переиздано 1903 г.);
• Лисовский Н. М. Глазуновы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• «Книжная торговля Глазуновых» («Библиограф» 1892 г., № 8—9).

Ссылки

• [nasledie.turgenev.ru/265 Издатели Глазуновы].

Отрывок, характеризующий Глазунов, Иван Петрович

Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.