Глареан, Генрих

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Генрих Глареан
нем. Heinrich Glarean
Род деятельности:

теоретик музыки, географ, историк, филолог, математик

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Ге́нрих Глареа́н (лат. Glareanus; настоящая фамилия Лорис — Loris, Loritus; июнь 1488, Моллис, кантон Гларус — 28 марта 1563, Фрайбург-в-Брайсгау) — швейцарский гуманист: теоретик музыки, географ, историк, филолог, математик.





Биография

Свой латинский псевдоним Глареан произвёл из названия родного кантона. В 1510 году окончил Кёльнский университет, где изучал философию, богословие, математику и музыку; среди его учителей — богослов и теоретик музыки Иоганн Коклей (1479-1552). За поэтический панегирик в адрес Максимилиана I Габсбурга удостоился императорских наград, в том числе лаврового венка (1512). В 1514 году переехал в Базель, где оставался до 1529 года. Ездил в Италию в 1516 году, во Францию в 1517 году, где познакомился с ведущими гуманистами, в том числе с композитором Жаном Мутоном. С 1529 года профессор поэтики, истории, географии во Фрайбургском университете. Выступал против движения Реформации. Свободно владел греческим языком. Был дружен с Эразмом Роттердамским, который оказал сильнейшее влияние на мировоззрение Глареана, определил характер его восприятия античной философии и культуры.

Научная деятельность

Среди трудов Глареана (на латинском языке, в том числе «Введение в музыку», 1516) особенно знаменит трактат «Додекахорд» (в переводе с греческого языка «Двенадцатиструнник», 1539, издан в 1547). Для Глареана-учёного характерно стремление к точности и однозначности терминологии: «То, что использовалось древними в порядке, главным образом, поэтической вольности — на это, пожалуй, можно закрыть глаза. Но в научном изложении дело обстоит иначе. Словарь научных дисциплин должен быть незыблемым и постоянным, иначе всюду получится сплошная и нескончаемая ошибка»[1].

От всякого, кто заявляет серьёзную претензию на занятия музыкальной наукой, Глареан требовал соблюдения трёх важнейших условий: знание арифметики, знание (хотя бы начальное) греческого языка, владение монохордом:

Я обращаюсь ко всякому юноше <...> желая стать достойным жрецом сей дисциплины, ты должен выполнить три главнейшие условия, без которых ею в совершенстве овладеть невозможно, созерцай ты сколько угодно и превзойди в размышлениях самого Прометея. Первое — это иметь наготове в памяти правила арифметики, из области как теоретической, так и практической. Затем — не быть полнейшим невеждой в греческом языке, ибо терминология этого искусства по большей части греческая. Третье — иметь под рукой какой-либо инструмент, с помощью которого можно было бы также и слухом отмерять все звуки[2].

Центральная по значимости тема трактата «Додекахорд» — учение о ладах. Ссылаясь на античных музыкальных теоретиков (важнейшим авторитетом для Глареана оставался Боэций), Глареан добавил к восьми традиционным церковным ладам (тонам) ещё четыре: ионийский автентический (по свидетельству Глареана, самый распространённый в современной ему музыке), ионийский плагальный, эолийский автентический, эолийский плагальный:

Оригинальные структурные схемы 12 ладов Глареана («Додекахорд», f.82)

Квинто-октавный (для плагальных кварто-октавный) остов (см. на схеме выше) Глареан считал важнейшей структурной особенностью (монодического) лада. Для обозначения специфического для каждого лада заполнения этого остова в процессе развёртывания мелодии он использовал термин phrasis (букв. «ораторский слог, стиль»)[3].

Новаторской была попытка Глареана распространить теорию 12 ладов на одноголосный распев (cantus planus). Однако модальную организацию многоголосия Глареан детально не обсуждает. Многоголосный лад по традиции он определяет по тенору, при этом другие голоса описываются как соотнесённые с тенором, написанные в «родственных» ладах[4]:

Между ладами существует некое тайное родство (occulta cognatio), и один лад происходит от другого — и это вовсе не по прихоти симфонетов[5], а по природе вещей (rerum natura). Мы видели, когда тенор [многоголосного сочинения] установлен в гиподорийском ладу, бас же в дорийском, а часто и в эолийском. <...> Когда тенор фригийский, то бас и кантус часто случаются эолийские, что можно видеть в Плачах Магдалины <...>, а иногда кантус бывает и гипофригийский. <...> Также, когда в теноре миксолидийский лад, кантус и бас в гипомиксолидийском (то есть дорийском по звукоряду)[6] etc.

Новая систематика ладов закрепилась в музыкальной теории (нашла отражение у Джозеффо Царлино, Галла Дресслера и др.) и оказала влияние на инструментальное творчество композиторов эпохи Возрождения (Клаудио Меруло, Андреа Габриели, Джованни Габриели писали токкаты и ричеркары во всех 12 «глареановых» ладах).

Помимо ладового учения «Додекахорд» содержит большое количество ценных исторических свидетельств о современной Глареану музыке (с нотными примерами) — от технически изысканных мотетов и месс франко-фламандских композиторов до «народного» трумшайта.

Напишите отзыв о статье "Глареан, Генрих"

Примечания

  1. Quae sunt veteribus licentia maxime poetica usurpata, ad ea connivendum fortassis esse. Sed non ita in tradendis disciplinis, quarum vocabula inconcussa ac propria esse debent, alioqui inextricabilis ac infinitus ubique nascetur error. Dodec. I.16.
  2. Dodec. I.16. Перевод Б. А. Клейнера.
  3. В таком же смысле современный теоретик гармонии Ю. Н. Холопов употреблял слово «реперкуссия» (не путать с реперкуссой).
  4. В современной теории гармонии типологически родственный тип многоголосной тональной музыки описывается как «политональность».
  5. «Симфонетами» (symphonetae) Глареан называет сочинителей многоголосной музыки.
  6. Dodec. III.13.

Издания и переводы трактатов

  • Helvetiae descriptio («Описание Швейцарии»; Basel 1515)
  • Isagoge in musicen <...> quibusque bonis authoribus latinis et graecis ad studiosorum utilitatem <...> elaborata... (Basel, 1516); англ. перевод: Turrell F.B. The Isagoge in Musicen of Henry Glarean // Journal of Music Theory, III (1959), pp.97–139.
  • De geographia liber («Книга о географии»; Basel 1527)
  • Boethi <...> opera omnia. <...> Glareanus arithmeticam et musicam demonstrationibus et figuris auctiorem redditam suo pristino nitori restituit... Basel, 1546 (Глареан выступил в этом издании как редактор и комментатор «Арифметики» и «Музыки» Боэция).
  • ΔΩΔΕΚΑΧΟΡΔΟΝ (Basel, 1547); факсимиле: New York: Broude Brothers, 1967 (Monuments of Music and Music Literature in Fascimile, II.65); факсимиле: Hildesheim: Olms, 1969; немецкий перевод: Dodecachordon <...> übersetzt und übertragen von Peter Bohn. Leipzig: Breitkopf und Härtel, 1888 (Publikation älterer praktischer und theoretischer Musikwerke, Bd.XVI); английский перевод: Dodecachordon, translated, transcribed, and edited by Clement A. Miller // Musicological Studies and Documents, vol.6 (s.l. 1965); французский перевод: Chr. Meyer, 2003 (см. Ссылки); русский перевод: Б.А. Клейнер, 1994 (см. Литература).
  • De VI arithmeticae practicae speciebus <...> epitome (Parisiis, 1554).
  • In Titum Livium annotationes <...> (Lugduni, 1555; комментарий к Титу Ливию).
  • Musicae epitome sive compendium ex Glareani Dodecachordo (Basle, 1557, репринт: Basel, 1559); факсимиле: Kassel: Barenreiter, 1975.

Литература

  • Meier B. Heinrich Loriti Glareanus als Musiktheoriker // Aufsätze zur Freiburger Wissenschafts- und Universitätsgeschichte (Freiburg, 1960), SS. 65–112.
  • Клейнер Б.А. Глареан и его ладовая система // Из истории теоретического музыкознания. Сб. статей. М.: МГК, 1990, сс. 16-31.
  • Клейнер Б.А. «Додекахорд» Генриха Глареана. К исследованию двенадцатиладовой теории по первоисточнику. Дисс. на соискание уч. степени канд. иск-ведения. М., 1994 [в приложении к диссертации полный русский перевод трактата, без иллюстраций].
  • Fuller S. Defending the Dodecachordon: Ideological Currents in Glarean's Modal Theory // Journal of the American Musicological Society, XLIX (1996), pp. 191–224.
  • Fenlon, Iain / Groote, Inga Mai Heinrich Glarean's books // The intellectual world of a sixteenth-century musical humanist. Cambridge 2013, ISBN 978-1-107-02269-0

Ссылки

  • Додекахорд (текст издания 1547 г., с иллюстрациями): [www.chmtl.indiana.edu/tml/16th/GLADOD1_TEXT.html Книга I], [www.chmtl.indiana.edu/tml/16th/GLADOD2_TEXT.html Книга II], [www.chmtl.indiana.edu/tml/16th/GLADOD3_TEXT.html Книга III]
  • Додекахорд ([www.scribd.com/doc/5329284/Dodecachordon-1547-Glarean факсимиле оригинального издания)]
  • Додекахорд ([machiavel.u-strasbg.fr/musique/ressources/Glarean/_sommaire.htm Фрагменты трактата в переводе Кристиана Мейера на французский язык])
  • [www.univ-nancy2.fr/MOYENAGE/UREEF/MUSICOLOGIE/glarisa.htm Введение в музыку] (текст издания 1516 г., с иллюстрациями)

Отрывок, характеризующий Глареан, Генрих

– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.