Глеб Василькович

Глеб Василькович
Князь Белозерский
1238 — 1278
Предшественник:	Образование княжества
Преемник:	Михаил Глебович
Князь Ростовский
1277 — 1278
Предшественник:	Борис Василькович
Преемник:	Дмитрий Борисович
Вероисповедание:	православие
Рождение:	1237(1237)
Смерть:	13 декабря 1278(1278-12-13) Ростов
Место погребения:	Ростовский собор, перезахоронен в Спасской обители
Род:	Рюриковичи
Отец:	Василько Константинович
Мать:	Мария Михайловна
Супруга:	дочь хана Сартака Феодора
Дети:	сыновья: Демьян, Михаил дочь: Мария

Глеб Василькович (1237 — 13 декабря 1278) — первый князь Белозерский (1238—1278), князь Ростовский (1277—1278), основатель Спасо-Каменного монастыря. Женат на внучке Батыя, благодаря чему имел в русских землях большое влияние.

Биография

Сын ростовского князя Василька Константиновича; родился в 1237 году. В следующем, 1238 году, был убит монголо-татарами его отец, и по одному летописному известию князь Глеб «сел на Белоозере»; несомненно, это известие означает только то, что Белоозеро было предназначено ему в удел, а сам он, за малолетством, жил при матери, княгине Марии Михайловне, в Ростове, или, как говорит летопись, с братом Борисом, по уходе Батыя, «сел на Ростовское княжение».

Уже будучи 7-ми лет от роду (1244 год), он сопровождал брата в Орду для утверждения за ними ханом Батыем их наследственных уделов, и Белоозеро было укреплено за Глебом. В 1249 году, по-видимому, один, без брата, который был в Орде в 1245 году, Глеб ездил в Орду к сыну Батыя — Сартаку, по всей вероятности для представления и для нового утверждения в правах на удел, так как Батый совершенно отказался от дел и ханом фактически был Сартак, тот отпустил его «с честью». В том же году Глеб провожал в Ярославль тело Василия Всеволодовича, князя Ярославского, скончавшегося во Владимире.

В 1251 году князь Глеб в первый раз поехал в свой удел на Белоозеро и поселился там. Но, живя там, Глеб не порывал связи с Ростовом, часто наезжая в него. В 1253 году он был в Ростове на освящении Борисоглебской церкви.

В 1257 году ездил в Орду с братом своим Борисом и там женился на татарской княжне, названной в крещении Феодорой, и в том же году возвратился в Ростов; «и бысть в Ростове радость велика о Глебове приезде». В 1259 году, вместе с братом и матерью, он принимал и чествовал в Ростове князя Александра Невского, проезжавшего из Новгорода во Владимир. В 1261 году, вместе с Александром Невским и братом, он назначил, по благословению митрополита, богоявленского архимандрита Игнатия в помощники Ростовскому епископу Кириллу.

В 1268 году Глеб снова ездил в Орду и вернулся оттуда больным, а в следующем году присутствовал в Юрьеве-Польском при кончине князя Дмитрия Святославовича. В 1271 году он вновь ездил в Орду; в его отсутствии умерла его мать, а в 1273 году, 20 декабря, скончалась и его жена, которая была погребена в Ростовской церкви Пресвятой Богородицы. В 1276 году Глеб присутствовал в Костроме на похоронах великого князя Василия Ярославича, а в следующем году, вместе с другими русскими князьями, он принимал участие в военной экспедиции хана Менгу-Тимура на кавказских ясов. Русские князья оказали большую помощь татарам: сожгли город ясов Тетяков и забрали большой полон. В благодарность за это хан богато одарил князей и отпустил их с честью.

В этом же году, по смерти брата своего Бориса, Глеб занял Ростовское княжество, соединив под своей властью Ростов и Белоозеро. Возвратившись 13 июня 1278 из Орды после похода, Глеб в 1278 году женил своего сына Михаила на дочери Ярославского князя Фёдора Ростиславовича и в том же году послал его в Орду, где готовились к походу в Болгарию, против явившегося там самозванца, бывшего свинопаса и известного в греческих летописях под именем Лахана, который уверял народ, что он освободит его от ига Монгольского.

Летописи с похвалой отзываются о Глебе, как князе богобоязненном, кротком и щедром, почитавшем монашеский чин, не гордом, ревнивом к церковному благолепию. «От юности своея, — говорит Троицкая летопись, — по нахождении поганых татар, нача служити им и многих хрестьяны обидимыя от них избави и печальные утешая, и брашна своего и пития нещадно требующим подавая… и многы церкви созда и украси иконами и книгами». С именем Глеба связано возникновение монастырей в Белозерском крае; им основаны (по легенде): около 1260 года Спасо-Каменный монастырь, на небольшом островке Кубенского озера, по случаю чудесного спасения от бури на озере; и в 1251 году Устьшехонский-Троицкий на Устье монастырь, в благодарность за чудесное исцеление сына его Михаила от слепоты.

Князь Глеб замечателен ещё и тем, что первый в России возымел мысль об искусственных водяных сообщениях; местные (Ростовские) летописи рассказывают, что однажды он плыл из Белоозера в Устюг и, выйдя из Кубенского озера рекою Сухоной, заметил, что эта река образует недалеко от озера круглую излучину версты на две от прямого пути, между тем, как прямо, поперёк, расстояние было бы не более, как на «вержение камня». Князь Глеб приказал перекопать этот перешеек, — и река пошла по каналу, который с тех пор стал называться «Княже-Глебовою простью»; такой же канал он сделал и на реке Вологде.

13 декабря 1278 года, после 7-дневной болезни, князь Глеб «тихо и кротко испусти душю» в Ростове; он был погребён в соборной Ростовской церкви епископом Игнатием, рядом с супругою и братом; но спустя 9 недель Игнатий, неизвестно почему, велел «изринуть его поругана и бесчестна из церкви соборные в полнощь и повеле просто закопати его в земле у Св. Спаса в Княгинине монастыри». За этот поступок епископ Игнатий был отлучён митрополитом Кириллом от священнослужения, но затем прощён по ходатайству ростовского князя Дмитрия Борисовича.

По родословным у князя Глеба были различные сыновья: одни родословные дают ему в сыновья Демьяна и Михаила, другие — ещё Василия и Романа; третьи — Демьяна, Василия и Михаила или Василия и Михаила; с уверенностью можно говорить только о Демьяне, Михаиле и, отчасти, — Василии, известных по летописям; остальные являются лицами сомнительными.

Источники

• Виноградов. А. Ростовские и Белозерские удельные князья // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Литература

Художественная

• Дёмин Л. М. Глеб Белозерский: Исторический роман. — М.: АСТ, 2003. — 426 с. — (Рюриковичи). — 6 000 экз. — ISBN 5-17-018873-0; ISBN 5-271-06632-0.

Ссылки

• [www.rons.ru/zaizev-iastrebi.htm ЯСТРЕБЫ БОЖЬЕГО ВОИНСТВА] \\ альманах «Третий Рим» 2001 г.

Отрывок, характеризующий Глеб Василькович

Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.