Глейр, Марк Габриэль Шарль

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Марк Габриэль Шарль Глейр

Автопортрет, 1874
Имя при рождении:

Marc Gabriel Charles Gleyre

Дата рождения:

2 мая 1806(1806-05-02)

Дата смерти:

5 мая 1874(1874-05-05) (68 лет)

Гражданство:

Франция Франция

Жанр:

историческая живопись

Стиль:

академизм

Влияние на:

Альфред Сислей
Огюст Ренуар
Клод Моне
Джеймс Уистлер
Луи Шутценбергер
Дэниел Риджуэй Найт
Эдвард Лэмсон Генри

Награды:

1843 серебряная медаль на Парижской выставке 1843 г.

Работы на Викискладе

Марк Габриэль Шарль Глейр (фр. Marc Gabriel Charles Gleyre; 2 мая 1806 — 5 мая 1874) — швейцарский художник и педагог, представитель академизма.





Биография

Осиротев восьми или девяти лет от роду, Шарль Глейр был увезён дядей в Лион и отдан в фабричную школу. В середине 1820-х годов он прибыл в Париж и несколько лет усиленно изучал живопись в мастерской Эрсана, затем почти на десять лет покинул Францию (1828). Несколько лет Глейр провёл в Италии, где развил своё дарование изучением и копированием произведений старинных мастеров, а также писанием этюдов с натуры. В Италии он сблизился, в частности, с Орасом Верне и Луи-Леопольдом Робером, а затем отправился в Грецию и дальше на восток, побывав в Египте, Ливане, Сирии. Природа и народный быт этих стран доставили ему богатый запас материалов для последующих его картин.

Вернувшись в Париж в 1834 году, он вскоре стал известным и занял видное место среди представителей романтическо-идеального направления во французской живописи. В своих картинах воспроизводил народные сцены, типы и костюмы посещенных им стран; писал также пейзажи, мифологические, исторические и религиозные сюжеты, а иногда и портреты. Первая его картина, привлёкшая к себе внимание, появилась в 1840 году («Видение святого Иоанна»). За ней последовал «Вечер» (1843) — масштабная аллегория, получившая серебряную медаль на Парижской выставке и известная в дальнейшем под названием «Утраченные иллюзии[en]».

Несмотря на определённый успех, Глейр мало участвовал в дальнейшем в конкурсных выставках. Он отличался исключительной требовательностью к себе, работал над картинами подолгу, однако оставил в общей сложности, согласно посмертному каталогу, 683 работы — включая этюды и рисунки, среди которых, в частности, портрет Гейне, использованный для гравюры в журнале «Revue des Deux Mondes» (апрель 1852). Среди наиболее значительных работ в наследии Глейра — картины «Земной рай» (о которой восторженно отзывался Ипполит Тэн), «Потоп», «Одиссей и Навсикая», «Блудный сын» и другие полотна на античные и библейские сюжеты.

Глейр также был известен как педагог. В середине 1840-х годов Поль Деларош передал ему своих учеников. В студии Глейра в разное время занимались Сислей, Ренуар, Моне, Уистлер, Пику и другие выдающиеся художники.

Картины

Главные его картины:

  • «Апостол Иоанн на острове Патмосе» (1840);
  • аллегорическая композиция «Вечер» (1843, находится в Лувре);
  • «Поэт, перед которым проносятся в сновидении мечты его юности»,
  • «Апостолы, отправляющиеся на проповедь Евангелия» (1845);
  • «Нимфа Эхо»,
  • «Пляска вакханок» (1849);
  • «Геркулес у ног Омфалы» (1868, едва ли не лучшая из всех работ художника, находится в Невшательском музее);
  • «Пенфей, преследуемый менадами»

Напишите отзыв о статье "Глейр, Марк Габриэль Шарль"

Литература

Ссылки

Отрывок, характеризующий Глейр, Марк Габриэль Шарль

– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…