Гликадзи-Арвелер, Элени

Элени Гликадзи-Арвелер
Награды и премии:

Элени Гликадзи-Арвелер (греч. Ελένη Γλύκατζη-Αρβελέρ, фр. Hélène Ahrweiler; 29 августа 1926, Афины, Королевство Греция) — греческая историк византинист и университетский профессор. Является первой женщиной, возглавившей факультет истории университета Сорбонна в 1967 году и стала первой женщиной-ректором этого университета за 700 лет его истории, в 1976 году. В 2008 году в ходе телевизионного шоу «Великие греки» вошла в сотню великих греков всех времён, под номером 86. Вошла в Список Послов доброй воли ЮНИСЕФ.

Биография

Родилась в Афинах 29 августа 1926 года в семье греческих беженцев из Малой Азии. Семейное происхождение во многом определило её дальнейшие интересы как историка. Закончила Философский факультет (Афинский университет). В годы тройной германо-итало-болгарской оккупации Греции приняла участие в Сопротивлении, в рядах Национальной Всегреческой Организации Молодёжи (ЭПОН), в одной ячейке со ставшим известным в дальнейшем греческим композитором Маносом Хадзидакисом. По завершении учёбы работала исследователем в Центре Малоазийских исследований -Афины. Переехала в Париж в 1953 году для продолжения учёбы в École pratique des hautes études, где получила степень доктора истории . Через 2 года пребывания во Франции была принята в Национальный центр научных исследований Франции (CNRS). В 1964 году получила титул директора Центра и в 1967 году профессора Сорбонны, одновременно получила титул Docteur des Lettres. Была директором Центра Истории и Культуры Византии и Христианской археологии.

В 1970—1973 гг. Университет Париж 1 Пантеон-Сорбонна избрал её на пост заместителя ректора, а в 1976—1981 гг. на пост ректора. Арвелер стала первой женщиной на этом посту за всю историю университета.

Здесь она познакомилась и вышла замуж за офицера французской армии Jacques Ahrweiler, с которым родила одну дочь . В 1982 году президент Франции Франсуа Миттеран назначил её ректором Парижской Академии и канцлером всех Парижских университетов. На этом посту Элени Арвелер оставалась до 1989 года. С февраля 1989 года по август 1991 года она была назначена президентом в Центр Помпиду.

Является, кроме прочего, президентом Комитета этики при Национальном центре научных исследований (Франция), Европейского Культурного Центра Дельфы (Греция) и почётным президентом Международной ассоциации Византийских исследований.

Её работы в основном относятся к области византинистики. Среди самых значительных её работ следует отметить «Исследования о правлении Византийской империи в 9-м и 10-м веках» (1960), «Византия и море» (1966), «Исследования о организации правления и общественной структуре Византии» (1971), «Византия, страна и территории» (1976), «Политическая идеология Византийской империи» (1976) , «Византийская география», «Историческая география средиземноморского мира». Арвелер известна своими либеральными взглядами и взглядами на свободу изъявления идей. Как она сама заявила в одном из своих интервью: «Я никогда не позволила, будучи президентом университета Сорбонны, вход в учреждение полицейского без моего личного присутствия».

Элени Гликадзи-Арвелер считается сегодня одной из самых выдающихся университетских личностей, особенно в византинистике, с большим числом лекций и выступлений в Греции и за её пределами. Среди её книг также отмечены «Смирна между двумя турецкими оккупациями» (1975), «Диаспора в Византии» (1995), «Создание Европы» (2000), «Почему Византия» (2010) .

Награды и почётные звания

Арвелер является членом -корреспондентом следующих академий: Британская академия, Афинская академия наук, Berlin-Brandenburg Academy of Sciences and Humanities, Болгарская академия наук, и ассоциированным членом Королевской Академии наук и искусств Бельгии. Арвелер носит ряд почётных учёных степеней, и получила следующие награды-звания от французского правительства:

• Орден Почётного легиона — командор
• Орден «За заслуги» (Франция) — кавалер Большого креста
• Орден Академических пальм — командор
• Орден Искусств и литературы — командор

Также в 1984 году Арвелер была награждена Олимпийским орденом.

Отрывок, характеризующий Гликадзи-Арвелер, Элени

Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»