Глинкова гвардия

Гли́нкова гва́рдия (словацк. Hlinkova garda — Глинкова Гарда) (HG) — полувоенная организация Словацкой Народной Партии в 1938—1945, своё наименование получила в честь Андрея Глинки.

История

После Первой мировой войны и распада Австро-Венгрии Словакия была включена в состав Первой Чехословацкой Республики, созданной при поддержке Антанты. Словацкие националисты во главе с Андреем Глинкой стремились к независимости от Чехии. Для достижения своих целей они создали Глинкову словацкую народную партию. В рамках партии в 1923 году была создана полувоенная организация Родобрана. Она была распущена властями Чехословакии в 1927 году. Родобрана была предшественником Глинковой гвардии. После Мюнхенского соглашения о разделе Чехословакии Глинкова партия активизировала сепаратистскую деятельность, в частности 10 октября 1938 года партия провозгласила в Жилине автономию Словакии.

Глинкова гвардия была создана 8 октября 1938 года, первым командиром стал Карол Сидор.

Обязанности

Хотя в качестве повода к основанию была указана «военная подготовка молодёжи», очень скоро ГГ стала реальной силой в Словакии. Она стала нести полицейские обязанности и проводить силовые акции против евреев, чехов, цыган и коммунистов.

В частности, после Первого Венского арбитража в начале ноября 1938 года Глинкова гвардия занималась депортацией евреев южной Словакии на территорию, передаваемую Венгрии.

Максимальной численности примерно в 100 тысяч членов организация достигла после Словацко-венгерской войны 1939 года.

В 1939 командиром ГГ стал словацкий фашист Александр Мах, осуждённый впоследствии как военный преступник. С 1941 года члены ГК проходили тренировки в лагерях СС в Германии. В 1942 ГГ проводила «ариизацию имущества» с высылкой евреев в Освенцим. В августе 1944 года во время Словацкого Народного Восстания немецкие войска использовали ГГ в боях против словацких партизан. ГГ была распущена в 1945 году, многие члены были осуждены.

Литература

• Jelinek, Yeshayahu (1971). «Storm-Troopers in Slovakia: The Rodobrana and the Hlinka Guard». Journal of Contemporary History 6 (3): 97–119.
• Peter Sokolovič. [www.upn.gov.sk/publikacie_web/hlinkova-garda.pdf Hlinkova garda 1938 – 1945]. — Bratislava: Ústav pamäti národa, 2009. — 559 p. — (Edícia Monografie). — ISBN 9788089335107.

Ссылки

• [web.archive.org/web/20070628154613/www.sr1939-45.szm.sk/garda/hgarda.htm Словацкое фашистское государство в 1939-45]
• [youtube.com/watch?v=Pieseň Hlinkovej gardy - Kamaráti, na stráž! Видео] на YouTube
• [en.valka.cz/viewtopic.php/t/63849 HLINKOVA GARDA II]. en.valka.cz. — форма и знаки различия. Проверено 23 февраля 2013. [www.webcitation.org/6EilndaSf Архивировано из первоисточника 26 февраля 2013].

Отрывок, характеризующий Глинкова гвардия

В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.