Глинские

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Глинские

Глинский

Описание герба: см. текст >>>

Титул:

князья

Часть родословной книги:

VI


Подданство:
Великое княжество Литовское
Великое княжество Московское
Речь Посполитая
Царство Польское

Гли́нские — угасший литовский княжеский род, предположительно, ордынского происхождения.

В 1508 году Глинскими был поднят мятеж, окончившийся их поражением и вынужденным отъездом на московскую службу. Представительницей рода была московская правительница Елена Глинская — мать Ивана Грозного.

Не следует путать с польским дворянским родом Глиньских, который существует и поныне.





Происхождение

Название рода объясняется тем, что в XV веке его представители владели городом Глинском (в настоящее время село Глинск Роменского района Сумской области, Украина)[1]. По московским представлениям, семейство это относилось к числу худородных; в Государевом родословце для рассказа о нём оставлено только пустое место.[2] Первый Глинский, надёжно зафиксированный источниками, — князь Борис, который в 1437 году присягал на верность польскому королю Владиславу III.[3]

В Келейной книге и Синодальном списке, составленных много позже смерти последнего Глинского, род прослежен от темника Мамая, сын которого якобы выехал из Крыма и создал в приграничье между Золотой Ордой и великим княжеством Литовским автономное княжество:

И после Донскаго побоища Мамаев сын Мансур-Кият (Маркисуат) Князь зарубил три городы Глинеск, [да] Полдову (Полтаву), [да] Глеченицу (Глиницу) дети же Мансур-киятовы (Мансуркиатовы) меньшой сын Скидер (Скидырь) [Князь] поймал [поимав] стадо коней и верблюдов и покочевал в Перекопы, а большой сын [его] Алекса (Олеско) [Князь, а] остался на тех градех преждереченных [городех].

Генеалогия

Княжество Глинское

Составители родословцев сообщают, что сей Алекса (или Лексад), приняв крещение, получил в удел от Витовта города Глинск и Полтаву. Из этого следует, что в полвека, прошедшие за Куликовской битвой, они умудрились вписать четыре поколения Мамаевых потомков. В этом известии позволительно видеть типичную родословную легенду, когда основателем рода называется наудачу выхваченное из летописей имя (в данном случае татарское — налицо влияние сарматизма). В родословце также повествуется о том, как предки Глинских спасли Витовта после разгрома на Ворскле, правда, существует вероятность, что и этот красочный рассказ «сфальсифицирован»[3].

Реальность легенды о происхождении Глинских от Мамая принимает историк А. А. Шенников[4]. В подтверждение своего мнения он ссылается на неназванную «русскую летопись», которая одного из Глинских, Ивана Малого, именует Мамаем, а также приводит письмо Шейх-Ахмеда к братьям Глинским (1501), в котором тот обращается к ним «Кияты князья Мамаевы истинные дети», якобы «апеллируя к ещё не угасшему татарскому этническому самосознанию Глинских»[3].

Гипотетическое литовско-татарское княжество на территории современных Черкасской и Полтавской областей Шенников относит к группе пограничных государственных образований юго-востока Руси, в которых при «срастании славянской и тюркской частей населения» шло складывание казачества. Он высказывает догадку о том, что «князья тут были более похожи на казачьих атаманов, чем на настоящих феодалов»[3]. Типичным представителем этих татаро-литовских князей, видимо, был Богдан Глинский, в 1500 году взятый русскими в плен под Путивлем.

Семейство Михаила Глинского

Своей известностью род Глинских обязан князю Михаилу Львовичу (1470—1534). Он воспитывался при дворе немецкого императора, принял католичество, участвовал в Итальянских войнах. При вступлении на престол короля Сигизмунда Глинский поднял мятеж, но, потерпев поражение, бежал в Москву.

После брака племянницы Михаила Глинского, Елены, с великим князем Василием Ивановичем (1526) значение рода чрезвычайно возросло, а после смерти Василия в 1533 года они стали фактическими правителями Московского государства. Против них при дворе составилась партия во главе с Шуйскими, которые и подняли против них московскую чернь после пожара 1547 года. На этом господство Глинских в Русском государстве пришло к концу. Оставшиеся в живых после восстания Глинские (из которых наиболее известен Михаил Васильевич) потомства не оставили, и московская ветвь (по мужской линии) рода пресеклась.

Описание герба

Глинские пользовались собственным гербом, который происходит от татарской родовой тамги, и символизирует княжескую власть.

В красном поле княжеский престол, над ним скипетр, которого рукоятка, имеющая вид креста, образует третью, среднюю ногу престола. Такой герб принадлежал литовским князьям Глинским, имевшим удел в Северии. Ср. герб Огинских[5]. Герб Глинских внесён в Часть 2 Гербовника дворянских родов Царства Польского, стр. 47.

См. также

Напишите отзыв о статье "Глинские"

Примечания

  1. Глинские // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.М., 1896—1918.
  2. [www.kawelmacher.ru/science_kavelmakher15.htm В. В. Кавельмахер. К ИСТОРИИ ПОСТРОЙКИ ИМЕНИННОЙ ЦЕРКВИ ИВАНА ГРОЗНОГО В СЕЛЕ ДЬЯКОВЕ]
  3. 1 2 3 4 Шенников А. А. [www.zarusskiy.org/history/2008/06/29/mamay/ Княжество потомков Мамая] // Депонировано в ИНИОН. — 7380. Л., 1981. С.20-22
  4. «Княжество потомков Мамая (к проблемам запустения Юго-Восточной Руси в XIV—XV веках)». Деп. в ИНИОН АН СССР 15.04.81. № 7380"
  5. Лакиер А.Б. § 91, № 44 // [www.heraldrybooks.ru/text.php?id=7 Русская геральдика]. — 1855.

Литература

  • Полн. собр. р. лет. IV, 309—310; VI, 272; Царст. кн. 142 и сл.;
  • Сказания кн. Курбского; Карамзин VIII, 59, пр. 164, 459.
  • Долгоруков П. В. Российская родословная книга. — СПб.: Тип. 3 Отд. Собств. Е. И. В. Канцелярии, 1857. — Т. 4. — С. 358.
  • Глинские, княжеский род // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Шенников А.А. [zarusskiy.org/history/2008/06/29/mamay/ Княжество потомков Мамая] // Депонировано в ИНИОН. — Л., 1981. — № 7380. — С. 20—22.
  • Сміщук Олександр [www.pres-centr.ck.ua/person/5215/ Мамай – татарський хан і український козак] // Газета "Прес Центр". — Черкаси, 2007 від 05.09.. — Вып. №36 (111).
  • Gajl T. [gajl.wielcy.pl/herby_nazwiska.php?lang=en&herb=glinski Polish Armorial Middle Ages to 20th Century]. — Gdańsk: L&L, 2007. — ISBN 978-83-60597-10-1. (польск.)

Отрывок, характеризующий Глинские

Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.