Глинский, Михаил Васильевич

Михаил Васильевич Глинский

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Миха́ил Васи́льевич Гли́нский (ум. 1559) — князь, боярин и воевода, сын литовского служилого князя Василия Львовича Глинского-Тёмного и Анны Якшич, брат Елены Глинской, родной дядька великого князя и царя Ивана Васильевича Грозного.

В феврале 1533 года Михаил Глинский присутствовал на свадьбе удельного князя Андрея Ивановича Старицкого (младшего брата Василия III Ивановича) на Евфросинье Андреевне Хованской.

В 1541 году получил высший думный чин конюшего боярина. С 1543 года, после вызванного ими падения Шуйских, вместе с братом Юрием играл главную роль в управлении государством и навлек на себя ненависть народа и бояр.

Князь Андрей Курбский называет князя Михаила Глинского «всему злому начальником». В Царственной Книге сказано: «В те поры Глинские у Государя в приближении и в жаловании (были), а от людей их черным людям насильство и грабеж; они же их от того не унимаху».

В 1544 году — Михаил Глинский был вторым воеводой в Туле, затем отправлен годовать на Каму и в Казань.

В январе 1547 года князь Михаил Васильевич Глинский присутствовал при венчании великого князя московского Ивана Васильевича на царство. Во время церемонии он носил за царем золотую миску с золотыми деньгами, а его брат Юрий Глинский осыпал царя золотыми. В феврале 1547 года на свадьбе царя Иоанна Васильевича с Анастасией Романовной Захарьиной Михаил Глинский был в должности конюшего.

В июне 1547 года за своё корыстолюбие едва не сделался жертвой бунта в Москве, после чего был лишён царём Иваном Васильевичем Грозным чина конюшего. Восставшие москвичи обвинили в пожаре князей Глинских и умертвили в церкви князя Юрия Васильевича. Его брат Михаил вместе с матерью Анной бежали из столицы во Ржев, пожалованный им царём в «кормление».

Устрашенный гибелью своего брата Юрия от рук бунтующих, Михаил Глинский, вместе с другом своим, князем Иваном Ивановичем Турунтаем-Пронским, в ноябре 1547 года бежал из ржевских имений в Литву. Царь Иван Васильевич Грозный, узнав о бегстве своего дяди Михаила и князя Ивана Турунтая Пронского, отправил за ними дворянский отряд под командованием князя Петра Ивановича Шуйского.

Настигнутые по дороге князем Петром Ивановичем Шуйским во ржевских местах «в великих и непроходимых теснотах», они вернулись в Москву, где 11 ноября были арестованы. На допросе князья утверждали, что шли на богомолье в Оковец. Их уличили во лжи, но, извиняя их бегство страхом, простили по просьбе духовенства и бояр.

В 1552 году князь Михаил Васильевич Глинский участвовал в третьем походе царя на Казанское ханство и во взятии Казани. Чтобы лишить осажденных казанцев связи с Крымом и Ногайской ордой, царь Иван Васильевич отправил князя Михаила Глинского с детьми боярскими, стрельцами и казаками на р. Каму, приказав по пути соединиться с отрядами устюжан и вятчан, чтобы занять все перевозы через реки Каму и Вятку. Во время осады Казани Михаил Васильевич Глинский вместе с воеводами Микулинским и Шереметевым были отправлены в погоню за отступающими татарами, пытавшимися бежать из Казани в окрестные леса.

В ноябре 1553 года князь Михаил Глинский присутствовал на свадьбе крещенного казанского царя Симеона Касаевича, ему было велено быть «у царя на цареве дворе».

В 1554-1555 годах Михаил Васильевич Глинский — первый воевода в Казани на «вылазке». Вместе с князем Иваном Фёдоровичем Мстиславским участвовал в усмирении восстания луговых черемис (марийцев).

В 1556 году Михаил Глинский принимал участие в коломенском походе царя Ивана Васильевича Грозного. В 1556-1557 годах Михаил Васильевич был наместником в Новгороде, где заключил перемирие в марте 1557 года со Швецией. Новгородский наместник Михаил Васильевич Глинский получил от царя право сбора судной пошлины с половины Новгорода. Ему принадлежал город Юрьевец Поволжский, крупные имения в ярославском, боровском и переяславском уездах.

В 1558 году, будучи новгородским наместником, боярин князь Михаил Васильевич Глинский, назначенный первым воеводой большого полка, возглавил большой поход на Ливонский орден. В январе 40-тысячная русская армия, в которую входили вспомогательные отряды казанских татар, черемисов, мордвы и кабардинцев, вторглась в Ливонию. Русские полки разорили и выжгли окрестности Нарвы, Нейгаузена, Киремпе, Мариенбурга, Курслава, Ульцена, Дерпта, Везенберга, Фалькенау, Конготы, Лаиса и Пиркеля. Ливонские крестоносцы были разбиты в боях под Дерптом и Везенбергом. Русские войска сильно опустошили Ливонию, захватив огромное количество пленников и большую добычу.

Главный русский воевода Михаил Васильевич Глинский, «столько любил корысть», что после возвращения из Ливонии его воины разоряли на границе псковские деревни и убивали местных жителей. За это по повелению царя у него было отобрано всё награбленное им во время похода. «И царь и великий князь про то на него опалился, и велел обыскати, кого грабили дорогою, и на нем доправити». Михаил Васильевич Глинский был отправлен в отставку и вскоре умер.

У Михаила Васильевича Глинского был единственный сын Иван (ум. 1602), крупный московский сановник, боярин и воевода, последний представитель княжеского рода Глинских в Русском царстве.

Ссылки

• Экземплярский А. В. Глинские, Георгий и Михаил Васильевичи // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• В. Корсакова. Глинский, Михаил Васильевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Глинский, Михаил Васильевич

Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.