Гловер, Ричард (поэт)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Ричард Гловер
Richard Glover
Род деятельности:

поэт, прозаик, политик

Язык произведений:

английский

Ричард Гловер (англ. Richard Glover; 1712—1785) — английский поэт, писатель и политический деятель.



Биография

Ричард Гловер родился 1712 году в городе Лондоне. Получил образование в Cheam School. Будучи по профессии купцом, с 1760 до 1768 года был членом Палаты общин[1][2].

В 1737 году он напечатал большую поэму «Леонид» — описание защиты греками Фермопил, рельефно выдвигающее превосходство свободы над рабством[1][3][4].

В 1739 году появилась поэма Говера «London», которая, будучи направлена против испанцев, заклятых врагов Англии, имела громадный успех на родине поэта[1].

Очень популярным было и стихотворение «Admiral Hosier’s Ghost», тоже воинственно-патриотического содержания[1][5].

Трагедии Гловера «Воadicea» (1753) и «Medea» (1761) пользовались у современников куда меньшим успехом.

Ричард Гловер умер 25 ноября 1785 года[1].

После смерти поэта, появилась его поэма «Atheniad», оказавшаяся продолжением «Леонида»; она охватывает период войны от смерти Леонида до битвы при Платее. По отзывам некоторых литературных критиков, по своим литературным достоинствам поэма эта стоит ещё выше первой части «Leonidas»[1].

Напишите отзыв о статье "Гловер, Ричард (поэт)"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 Гловер, Ричард // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  2. Glover, Richard (DNB00)  (англ.)
  3. [books.google.ru/books?id=WKUDAAAAQAAJ&redir_esc=y Richard Glover. «Leonidas».]  (англ.)
  4. A Short Biographical Dictionary of English Literature/Glover, Richard  (англ.)
  5. Admiral Hosier's Ghost  (англ.)

Литература

Отрывок, характеризующий Гловер, Ричард (поэт)

– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.