Глотов, Александр Яковлевич

Александр Яковлевич Глотов
Род деятельности:	изобретатель, писатель
Дата рождения:	2 мая 1779(1779-05-02)
Место рождения:	Воронежская губерния
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	1825(1825)
Награды и премии:

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Александр Яковлевич Глотов (1779—1825) — офицер Русского императорского флота, изобретатель, рационализатор, автор ряда трудов по морской тематике.

Биография

Александр Глотов родился 2 мая 1779 года в Воронежской губернии; из дворян. 12 июня 1790 года его определили в Морской кадетский корпус, где он был 1 мая 1794 года произведён в гардемарины. Особенное усердие и прилежание его обратили вскоре на себя внимание начальства, и Готов в начале 1795 года получил чин капрала и затем сержанта.

В 1794 году поступил на корабль «Победоносец» под флагом адмирала российского флота Василия Яковлевича Чичагова. В 1794—1797 гг. был ежегодно в плавании на Балтийском море. 1 мая 1797 года Александр Яковлевич Глотов был произведён в мичманы; и в этом звании был в кампании у Красной Горки.

С 1789 по 1800 год он находился при Кронштадтском порте, в 1800—1803 гг. ежегодно совершал походы по Финскому заливу, а в 1803 году состоял при порте города Санкт-Петербурга.

С производством в лейтенанты (10 марта 1804 года) Глотов вновь был причислен к порту Кронштадта, где и оставался до 1805 года, когда морская служба его кончилась: 16 октября он был причислен к Государственному Адмиралтейскому департаменту и назначен смотрителем модель-камеры и музея и был переименован в классный чин.

В 1806 году он был назначен комиссионером экспедиции исправления Ревельского порта, сохраняя и прежде возложенные на него должности.

Ещё с малолетства наблюдалась в нем большая склонность к механике, и теперь, в совершенстве ознакомившись с морским делом, Глотов приложил свои способности к этой специальности. Так, в 1807 году он окончил модель 44-пушечного фрегата в полном вооружении и представил её в общее собрание департамента, которое нашло необходимым препроводить эту модель к министру морских сил, при особой рекомендации, находя её достойной для поднесения государю. В этом же году 31 декабря А. Я. Глотов получил чин 8-го класса.

В следующем году ему предписано было явиться в экспедицию исправления Кронштадтского порта, для постройки телеграфа по южному берегу Кронштадтской губы. Составленный для этого план был одобрен, и Глотов приступил к постройке его и дома на Красной Горке, в 30 верстах от Кронштадта.

В 1809 году он был назначен комиссионером экспедиции исправления Кронштадтского порта, от которой неоднократно получал различные поручения и благодарность за успешное исполнение их. В том же году Глотов представил в Адмиралтейский департамент составленную им рукопись «Обозрение принадлежностей корабля», которая не была напечатана, хотя департамент и нашел её полезной. Вторично эта рукопись была представлена, вероятно с изменениями и дополнениями, под заглавием «Изъяснение принадлежностей к вооружению корабля» в 1816 году и была напечатана в Санкт-Петербурге по Высочайшему повелению в количестве 1200 экземпляров с обращением их в пользу автора. По изданию книги, за оказанные труды и усердие к службе, Глотов был награждён орденом Святого Владимира 4-й степени, а за поднесение экземпляров этого сочинения Императорской фамилии он получил подарки.

От должности комиссионера экспедиции Ревельского порта он был освобождён в 1810 году, а осенью следующего года ему была поручена доставка 11000 бревен и других материалов, для постройки батарей в Кронштадте.

В 1816 году Александр Яковлевич Глотов был произведен в чин 7-го класса.

В 1818 году он был назначен заведующим модельной мастерской, и, кроме того, ему было поручено привести в порядок все вещи, принадлежащие музею Адмиралтейского департамента. За весьма успешное выполнение этой работы А. Глотов в следующем году был награждён орденом Святой Анны 2-й степени.

В 1820 году он издал свои труды озаглавленные «Способ спасать экипаж при крушении корабля или судна» и «Способ поднимать утонувшие грузы». Указанные в них автором способы спасать экипаж при кораблекрушении и поднимать утонувшие грузы Адмиралтейская коллегия положила ввести в употребление, и для поднятия утонувших грузов был устроен плашкоут с поворотным краном. Способ устроения нахтоуза с рефлекторами, предложенный Глотовым двумя годами позже в труде «Способ устроения нахтоуза с рефлекторами, служащими к отражению света при управлении кораблем по компасу ночью», был также одобрен Адмиралтейским департаментом; в том же году Глотову, по представлению министра морских сил, было удвоено денежное содержание, получаемое им при Адмиралтейском департаменте Морского министерства Российской империи, а в 1821 году он был назначен почётным членом Адмиралтейского департамента и произведен в чин 6-го класса.

Помимо этого он был членом Санкт-Петербургского общества любителей наук, словесности и художеств и Вольно-экономического общества.

Александр Яковлевич Глотов умер в 1825 году, состоя в чине 5-го класса.

В рукописи после смерти А. Я. Глотова осталось много трудов, в том числе материалы для истории русского флота и «Морской словотолкователь», над которым автор трудился более 15 лет. Этот труд — полная морская энциклопедия; в нем помещены все слова, относящиеся к мореплаванию, кораблестроению, математике, артиллерии и др. наукам, имеющим отношение к морскому делу. Первая буква А уже была переведена Глотовым на 10 языков. В своем предисловии автор выражает сожаление о том, что моряки по разному пишут морские технические слова, для предотвращения чего он объясняет происхождение русского морского языка и подводит его под некоторые общие правила, с целью ввести однообразие в письме и выговоре слов.

Избранная библиография

• «Обозрение принадлежностей корабля» (1809);
• «Изъяснение принадлежностей к вооружению корабля» (1816);
• «Способ спасать экипаж при крушении корабля или судна» (СПб., 1820 г.);
• «Способ поднимать утонувшие грузы» (СПб. 1820 г.);
• «Способ заменять потерянный кораблем руль и новый способ устроения рулей» (Санкт-Петербург. 1822 г.);
• «Способ устроения нахтоуза с рефлекторами, служащими к отражению света при управлении кораблем по компасу ночью» (СПб. 1822 г.)
• «О компасах XIX столетия»;
• «Письмо к издателю» («Сын Отечества» 1816 год,№№ 44, 47 и 49; по поводу статьи «Воспоминание о плавании российского флота под командою вице-адмирала Сенявина»);
• «Чесменский бой» («Отечественные записки», ч. 3);
• «Гангоутское сражение, увенчавшее Российский флот первою победою на море» («Отечественные записки», ч. 6 и 7).

Литература

• Венгеров, «Источники словаря русских пис. и ученых»;
• Геннади, «Справочный словарь русских ученых и писателей»;
• «Записки гидрографического департамента», 1856 г., часть III, стр. 452;
• «Морской сборник» 1857 г., том 28, № 3.

Отрывок, характеризующий Глотов, Александр Яковлевич

Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.