Глусское гетто

Гетто в Глуске
Памятник на Мыслочанской горе узникам Глусского гетто
Тип	открытое
Местонахождение	Глуск Могилёвской области
Период существования	лето — декабрь 1941 года
Гетто в Глуске на Викискладе

Гетто в Глу́ске (лето — декабрь 1941) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев города Глуска Могилёвской области в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

Оккупация Глуска и создание гетто

В 1939 (1938) году в Глуске жили 1 935 евреев из 5 125 жителей — 37,76 % всех горожан.

Вовремя уйти из местечка, находящегося вдали от железной дороги и от хороших дорог смогли, в основном, только молодые и сильные, а обременённые маленькими детьми и стариками-родителями остались под оккупацией.

Глуск был захвачен немецкими войсками 28 июня 1941 года, и оккупация продолжалась 3 года — до 27 июня 1944 года.

Первое, что сделали немцы после захвата Глуска, — собрали всех евреев и велели пришить к одежде спереди и сзади желтые нашивки.

Реализуя гитлеровскую программу уничтожения евреев, немцы организовали в местечке гетто. Гетто в Глуске было открытого типа — без ограждения, и евреи оставались жить в своих домах в условиях множества ограничений и запретов, наложенных на них под угрозой смерти.

Оккупанты сразу организовали в местечке лагерь для принудительных работ, и евреев обязали являться туда ежедневно, лишь вечером отпуская домой. За уклонение от явки на работу наказанием был расстрел.

Условия в гетто

При малейшем неповиновении евреев расстреливали на месте. Первой жертвой среди евреев стал рабочий парка по имени Шлёма, который что-то возразил немцам.

В магазин евреям было запрещено ходить. Продовольственные карточки в самом начале оккупации немцы давали всем жителям, но евреям вскоре перестали давать. Кормились евреи со своих огородов.

Всё время существования гетто немцы требовали у евреев разнообразные «контрибуции».

Осенью 1941 года появились сведения о переселении евреев в закрытое гетто — в разрушенную бывшую польскую крепость на валу возле костела. Немцы предупредили, что с собой будет позволено взять только самое необходимое. Евреи даже ходили смотреть, где их разместят и готовились к переселению, но однажды приехал из Бобруйска немецкий офицер и сказал, что переселения не будет.

Уничтожение гетто

Все евреи Глусска были расстреляны 9, 10 и 11 (12, 13 и 14) декабря 1941 года.

9 (2) декабря в 6 часов утра объявили приказ всем евреям явиться с документами и ценными вещами к комендатуре на площадь. Город был оцеплен местными коллаборационистами. Стало известно, что в 2 часа ночи немцы подняли глускую пожарную команду и послали её рыть могилы для евреев. Траншеи на Мыслочанской (по названию близлежащей деревни Мыслотино) горе копали военнопленные, которых после этого расстреляли. Полицаи стали ходить по домам и выгонять евреев. Дома, где жили евреи, даже не были помечены, потому что полицаи и так знали всех в местечке.

Собрав всех евреев на площади в центре Глуска, приехавшая накануне зондеркоманда погрузила женщин и детей в машины, отвезла в карьер на Мыслотянской горе рядом с местечком и расстреляла. Мужчин автоматчики с собаками повели на расстрел в сторону Мыслотянской горы. А ещё часть евреев, около 500 человек, повели на расстрел почти в самый центр города — на Костельский вал около костёла.

«Акции» (таким эвфемизмом гитлеровцы называли организованные ими массовые убийства) осуществляли немцы — зондеркоманда, примерно человек 10-15, прибывшие накануне.

Перед расстрелом женщин раздевали, насиловали и убивали голыми.

Тех, кто не пришёл в первый день на площадь или сумел скрыться, искали — полицаи обыскивали дома, и кого находили, отводили в комендатуру. Их расстреляли в последующие два дня — около 70 человек.

Всего в Глуске были убиты около 3 000 тысяч евреев.

По показаниям свидетелей и согласно акту ЧГК по Глусскому району от 21 апреля 1945 года, осенью 1943 года и в начале 1944 года нацисты, уничтожая следы преступлений, заставили военнопленных выкапывать и сжигать тела убитых глусских евреев. Самих военнопленных затем тоже расстреляли.

Случаи спасения

В Глусском районе шесть человек были удостоены почетного звания «Праведник народов мира» от израильского мемориального института «Яд Вашем» «в знак глубочайшей признательности за помощь, оказанную еврейскому народу в годы Второй мировой войны».

• Архипцева Надежда, Волчек (Архипцева) Любовь и Слабко (Белицкая) Ольга спасли в Глусске Шульман Ольгу;
• Бабак Мария спасла в Глусске Рубинсона Менделя, Кацман Хаю с детьми, Штейн (Меклер) Эмму и её мать;
• Красневская Анна и Анисим спасли в деревне Городище Хархурина Михаила.

Память

Сохранились имена только 1014 (1005) евреев, убитых в Глуске ([www.angelfire.com/or/yizkor/glussk22.html фрагмент из списка]).

После войны в Глуске открыли мемориальный комплекс воинской славы без упоминания о жертвах геноцида евреев.

На Мыслочанской горе в 1958 году родственники убитых во время Катастрофы евреев поставили свой памятник с табличкой: «Вечная память гражданам (еврейской национальности), советским военнопленным и партизанам, зверски замученным немецко-фашистскими извергами в 1941—1944 гг. От граждан г.п. Глуска».

На еврейском кладбище Глуска также стоит небольшой памятник на месте перезахоронения в начале 1960-х годов праха евреев, убитых на Костельном валу. На табличке на иврите написаны слова памяти погибшим.

В 2010 году на Мыслочанской горе был открыт новый памятник с надписями «Мыслочанская гора — адрес горя и боли. Место массового уничтожения 3 тысяч глусских евреев» и «9 декабря 1941 года. Трагедия зимнего дня — эхо в наших сердцах». Шесть колонн памятника в виде разорванной довоенной семейной фотографии символизируют 6 миллионов убитых во времена Холокоста евреев.

15 мая 2005 года в Бруклине, в Мемориальном парке Холокоста возле Эммонс-авеню (Sheepshead Bay), состоялось открытие Камня памяти евреев Глуска с табличкой на русском и английском языках: «В память о тысячах евреев, зверски расстрелянных нацистами в гетто местечка Глуск (Беларусь) в декабре 1941 г.».

Писатель Симха Кустанович издал в Нью-Йорке две книги о погибших евреях Глуска: «Глуск — боль моя» и «Глуск — мой штетл».

Источники

• Адамушко В. И., Бирюкова О. В., Крюк В. П., Кудрякова Г. А. Справочник о местах принудительного содержания гражданского населения на оккупированной территории Беларуси 1941-1944. — Мн.: Национальный архив Республики Беларусь, Государственный комитет по архивам и делопроизводству Республики Беларусь, 2001. — 158 с. — 2000 экз. — ISBN 985-6372-19-4.
• [rujen.ru/index.php/%D0%93%D0%BB%D1%83%D1%81%D0%BA Глуск] — статья из Российской еврейской энциклопедии;
• [narb.by Национальный архив Республики Беларусь] (НАРБ). — фонд 845, опись 1, дело 60, лист 25; фонд 4683, опись 3, дело 765, лист 97.

Ссылки

• Б. Роланд. [www.mishpoha.org/n18/18a13.shtml «…К отеческим гробам»], журнал «Мишпоха», № 18

Литература

• «Памяць. Глускі раён». Мінск, Белта, 1999
• Смиловицкий Л. Л. [drive.google.com/file/d/0B6aCed1Z3JywSFpZRkJXaHp0YXc/view?usp=sharing Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944]. — Тель-Авив: Библиотека Матвея Черного, 2000. — 432 с. — ISBN 965-7094-24-0.
• Ицхак Арад. Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941—1944). Сборник документов и материалов, Иерусалим, издательство Яд ва-Шем, 1991, ISBN 9653080105
• Черноглазова Р. А., Хеер Х. Трагедия евреев Белоруссии в 1941— 1944 гг.: сборник материалов и документов. — Изд. 2-е, испр. и доп.. — Мн.: Э. С. Гальперин, 1997. — 398 с. — 1000 экз. — ISBN 985627902X.

Отрывок, характеризующий Глусское гетто

Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.


На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.
Граф Орлов Денисов с казаками (самый незначительный отряд из всех других) один попал на свое место и в свое время. Отряд этот остановился у крайней опушки леса, на тропинке из деревни Стромиловой в Дмитровское.
Перед зарею задремавшего графа Орлова разбудили. Привели перебежчика из французского лагеря. Это был польский унтер офицер корпуса Понятовского. Унтер офицер этот по польски объяснил, что он перебежал потому, что его обидели по службе, что ему давно бы пора быть офицером, что он храбрее всех и потому бросил их и хочет их наказать. Он говорил, что Мюрат ночует в версте от них и что, ежели ему дадут сто человек конвою, он живьем возьмет его. Граф Орлов Денисов посоветовался с своими товарищами. Предложение было слишком лестно, чтобы отказаться. Все вызывались ехать, все советовали попытаться. После многих споров и соображений генерал майор Греков с двумя казачьими полками решился ехать с унтер офицером.