Гнедин, Евгений Александрович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Евгений Александрович Гнедин †
Имя при рождении:

Евгений Александрович Гельфанд

Род деятельности:

дипломат, писатель

Евгений Александрович Гнедин (ур. Гельфанд, 1898—1983) — советский дипломат, писатель, журналист, участник диссидентского движения.



Биография

Сын известного деятеля российской и германской социал-демократии Александра Львовича Парвуса (1869—1924) и Татьяны Наумовны Берман (?-1917). Родился в Дрездене, привезён матерью в Россию в 1904 году. В 1916 году окончил среднюю школу в Одессе и поступил на медицинский факультет Новороссийского университета.

В марте 1919 года принимал участие в партизанской борьбе с Белым Движением.

Советский дипломат

С 1922 г. по 1930 г. работает в Народном комиссариате иностранных дел, в том числе заведующим подотделом торговой политики и старшим референтом по Германии. С 1931 — член ВКП(б).

С 1927 г. по февраль 1935 г. — заместитель заведующего иностранным отделом «Известий ЦИК СССР».

С февраля 1935 г. по июнь 1937 г. — первый секретарь посольства СССР в Берлине.

С июня 1937 г. по май 1939 г. — заведующий отделом печати НКИД СССР, на печально знаменитых московских процессах цензурировал сообщения иностранных корреспондентов.

Арест

Арестован в 1939 году. Несмотря на то, что во время следствия неоднократно подвергался пыткам[1], не признал себя виновным в предъявленных обвинениях и не дал ложных показаний на М.М. Литвинова.

Более года содержался в Сухановской тюрьме. После окончания следствия, в 1941 году, был приговорён к 10 годам лишения свободы и «вечной» ссылке.

16 июля 1953 года после ареста Берия написал письмо в Президиум ЦК КПСС, в котором рассказал о том, как его пытали в кабинете Берия[2].

Реабилитирован в октябре 1955 года, восстановлен в КПСС.

Диссидент

С 1956 года активно занимался журналистско-публицистической и правозащитной деятельностью. Был другом[3] А.Д. Сахарова. Активно пропагандировал идею конвергенции советского общества, мирного сосуществования двух систем. На него за это обрушился вал критики и угроз. В знак протеста в 1979 году он вышел из КПСС.[4] Автор воспоминаний.

Умер 14 августа 1983 года в Москве, в Боткинской больнице.

Семья

Книги

  • «От плана Дауэса к плану Юнга», — М., «Московский рабочий», 1929, (под псевд. Номад; в соавторстве с Политикусом).
  • «Международные договоры СССР», — М., Госиздат, б/д.
  • «Разоружение — узел международных противоречий», — М., Соцэкгиз, 1934.
  • «Что происходит в Европе?», — М., ОГИЗ, 1938, (под псевд. Е. Александров)
  • «Социал-реформизм и колониальный вопрос», — М., Соцэкгиз, 1961 (совместно с Т. Скоровым и А. Степановым).
  • «Из истории отношений между СССР и фашистской Германией» (документы и современные комментарии), — Нью-Йорк, «Хроника», 1977.
  • «Катастрофа и второе рождение», серия «Библиотека самиздата» 8, Амстердам, Фонд имени Герцена, 1977. (Опубликовано частично под названием «Себя не потерять»/фрагменты мемуаров/ — «Новый мир», 1988, 7)
  • «Выход из лабиринта» (предисл. А. Сахарова), — New York, Chalidze publ., 1982. — 120 с.

Напишите отзыв о статье "Гнедин, Евгений Александрович"

Ссылки

  • [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=author&i=1383 На сайте центра Сахарова]
  • [rpp.nm.ru/photo/gnedin.jpg Фотопортрет с матерью — Татьяной Берман (Борисов, фотоателье Л. Ш. Бермана, 1907)]

Примечания

  1. [www.memo.ru/history/diss/books/gnedin/Chapter8.htm#_VPID_16 В тюремном тупике. Сухановские будни]; «Выход из лабиринта», — Нью-Йорк, Чалидзе Пабликейшн, 1982
  2. [istmat.info/node/27469 Письмо Е.Гнедина в Президиум ЦК КПСС. 16 июля 1953 г.]
  3. bibliotekar.ru/saharov/21.htm А.Д. Сахаров. Воспоминания. ГЛАВА 2. 1968 год: Пражская весна. «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе»
  4. [fantlab.ru/article429 Интервью Т.Е. Гнединой]

Литература

  • В. М. Гефтер, М. М. Кораллов [www.memo.ru/history/diss/books/gnedin/index.htm Выход из лабиринта. Евгений Александрович Гнедин и о нем. Мемуары, дневники, письма.]


Отрывок, характеризующий Гнедин, Евгений Александрович

Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.