Гнедовский, Борис Васильевич

Борис Васильевич Гнедовский
Основные сведения
Работы и достижения
Архитектурный стиль	русское деревянное зодчество
Градостроительные проекты	восстановление Петрозаводска
Реставрация памятников	Кижи, Ростовский Кремль, Малые Корелы, Музей-заповедник Шушенское

Борис Васильевич Гнедо́вский (1914—1998) — архитектор, реставратор, исследователь народного деревянного зодчества России.

Биография

Ранние годы: Сибирь и Ленинград

Мать Клавдия Евгеньевна Гнедовская, одна из первых женщин врачей, окончившая в 1913 году Томский университет и успевшая проработать около года в глухом таёжном «медвежьем углу» Енисейской губернии, считала своим долгом в условиях войны как можно быстрее включиться во врачебную практику. Через три недели после рождения сына, с 22 августа 1914 года, она уже была ординатором (помощником главного хирурга) в Курском лазарете для раненых. Курск стал официальным местом рождения Гнедовского, ибо зарегистрировать его в Петербурге она не успела. Вернувшись через полтора года в Петроград, она в июле 1917 года была вынуждена уехать с сыном в родной Томск. Здесь, сначала в Томске, затем в Омске прошли детство и юность Гнедовского (1917—1932). Сибирь дала ему спортивную закалку (зимой — дальние лыжные пробеги, летом — быстротечный Иртыш с двумя рядами островов на стремнине). Сибирь предопределила его крепкое здоровье, выносливость и неиссякаемый заряд душевной энергии. Они помогли ему выстоять на тяжёлых дорогах Отечественной войны, пережить неприятности мирного времени.

В Сибири начался путь Гнедовского в архитектуру: последовав примеру родного дяди В. Е. Гнедовского, он окончил три курса Омского архитектурно-промышленного техникума им. М. В. Врубеля, затем в 1933 году поступил на архитектурный факультет Института им. И. Е. Репина Академии Художеств в Ленинграде. Полюбил он пригороды с их прекрасными парками. Освоившись с учёбой, он расширил круг занятий: стал слушателем вечернего музыкального университета, бывал в театрах, на факультете организовал диспуты на актуальные темы культуры, выпускал «листки искусства» — рецензии на новые кинофильмы и спектакли, посещал студию рисунка художника Рудакова… Одновременно занимался спортом: бокс и лыжи, волейбол и плавание. Открытый характер помог ему приобрести большой круг приятелей, чувство студенческого братства сохранял он всю жизнь.

В мастерской учителя — академика Л. В Руднева — в 1939 году Гнедовский «на отлично» защитил диплом «Приморский парк в Сочи» и получил звание архитектора-художника. На защите был отмечен его интерес к ландшафтной архитектуре и вопросам планировки больших пространств.

Финская война 1939 года коснулась его лишь слегка. Он был включен в состав отряда лыжников, которые должны были взаимодействовать с регулярными войсками Красной армии. Однако, когда отряд подвергся внезапному обстрелу, его вернули в город. А «дыхание войны», возможно, сказалось на недооформленном виде дипломных чертежей.

Первой работой в Архитектурно-планировочном отделе Ленсовета стал проект парка в Стрельне; затем он предполагал участвовать в конкурсном проекте реконструкции центра города. В начале 1940 г. его приняли в члены Союза архитекторов СССР. Но уже в феврале он был призван в армию.

Великая Отечественная война

Семь армейских лет — важная страница в биографии Гнедовского. Почти полтора довоенных года и Отечественная война 1941—1945 гг. в значительной степени отражены в его письмах матери в Омск. При всей своей краткости, вызванной общими требованиями военной цензуры, а иногда и внешними обстоятельствами, эти письма ярко отражают этапы войны на том участке фронта, где служил Гнедовский. «Волею судеб» этим участком оказалась Белоруссия, и даже больше — его пути пролегали по тем землям, где жили его предки в конце XVIII—XIX вв.

Первый день войны он встретил в Минске. Самым тяжелым временем за всю жизнь он считал те две недели, когда он пешком добирался до Смоленска, догоняя свою часть: бомбежки, угроза расстрела как «диверсанта», контузия, полевой военный госпиталь.

"Времени почти нет. Сплошная дорога. Мосты, взорванные и не взорванные, гати через болота, объезды и одиноко торчащие трубы пожарищ… Не успеваю приехать в мой штаб, как на мою голову валятся телеграммы: «Немедленно выехать туда-то, обследовать то-то». Из другого письма: «После войны мне не придется краснеть ни перед кем… в Орше я был вместе с нашими передовыми частями, в Борисове на следующий день, в Минске в день его взятия…» Памятью о тех днях служат 4 медали, среди которых «За боевые заслуги».

«Я очень истосковался по своей основной профессии… Как-то я буду работать? Не ослабла ли рука? Не придется ли учиться с начала?» И вновь в другом письме: «…с ужасом думаешь о том, что отвык от серьёзной работы, что большинство штатской архитектурной молодёжи уже „обошло“ тебя, далеко ушло в своем развитии». Не удалось несколько попыток демобилизации, несмотря на ходатайства Комитета по делам архитектуры. «Чины у меня большие… это печально, так как снижает шансы на успех», — объяснял он матери.

Пройдя путь от рядового до инженер-майора, Гнедовский в армии приобрел опыт организации строительных работ в экстремальных условиях. Это пригодилось ему потом, при архнадзоре на объектах мастерской Л. В Руднева, при руководстве коллективами в Ростове, Ярославле, Шушенском.

Возвращение в архитектуру: мастерская Руднева и восстановление Петрозаводска

Восстанавливать профессионализм Гнедовский стал в мастерской своего учителя Л. В Руднева в институте Центрвоенпроект. В 1947—1950 гг. он участвовал в проектировании и контроле за ходом строительства таких крупных объектов, как Дом правительства в Баку, Дворец культуры и науки в Варшаве, здание Министерства обороны на Фрунзенской набережной в Москве, Центральная спортивная база вооруженных сил…

Летом 1947 г. по заказу Управления по делам архитектуры Карелии они совместно с Л. М. Лисенко выполнили архитектурно-археологический обмер всемирно-известных памятников — Спасо-Преображенской и Покровской церквей Кижского погоста. Для Гнедовского эта работа стала важным этапом в изучении срубных конструкций, он впервые столкнулся с логикой построения сложных венчаний древних русских храмов. Важную роль в этой работе сыграла его знакомство с потомственным кижским плотником М. К. Мышевым.

В 1947 году по заказу Научно-исследовательского музея Ленинградской Академии художеств Гнедовский выполнил копии обмерных чертежей Спасо-Преображенской церкви в качестве экспозиционных (в отмывке и без указания размеров). Шесть листов обмера церкви, как и чертежи дипломного проекта 1939 году (7 листов) хранятся в архиве музея.

В течение трёх летних отпусков Гнедовский участвовал в обследовании памятников деревянного зодчества, а в 1950 году перешёл на постоянную работу в местную научно-реставрационную мастерскую, окончательно определив свой дальнейший профессиональный путь.

В период работы в Карелии Гнедовский в последний раз обратился к той области архитектуры, которую ценил в нём Л. В. Руднев, определив его в письме от 1945 году как «талантливого и серьёзного архитектора, компетентного в вопросах градостроительства». Результатом его глубокого изучения «архитектурной биографии» Петрозаводска стал ряд статей в местной печати и проект реконструкции «Площади В. И. Ленина» — историко-архитектурного ансамбля.

Карело-Финская ССР (1947—1952)

Основное внимание Гнедовского было сосредоточено на обследовании, фиксации и разработке проектов реставрации памятников народного деревянного зодчества — храмов, жилых усадеб, хозяйственных построек.

Гнедовским выполнены проекты реставрации двух древнейших храмов в Карелии — церкви Флора и Лавра в селе Мегрега (вблизи Олонца) 1613 года и церкви Петра и Павла (Богоявления) в селе Чёлмужи (на восточном побережье Повенецкой губы Онего) 1605 года. В музее-заповеднике Кижи стоят два памятника карельской архитектуры — дом Яковлева и амбар из деревни Коккойла, выявленные Гнедовским в период экспедиций.

За 5 лет работы в Карелии Гнедовский собрал большой графический материал, который представил в ноябре 1952 г. на заседании сектора истории архитектуры Института истории искусств АН СССР. Присутствовавшие И. Э. Грабарь, И. В. Маковецкий, М. А. Ильин и другие учёные отмечали, что «памятники Карелии впервые подверглись детальному обследованию, на основании которого представляется возможным поставить вопрос о наличии национальных карельских элементов в архитектуре». Предлагалось продолжить эту работу и подготовить к печати.

В 1952 году он покидает Карелию.

Ярославль (1953—1960)

В феврале-марте 1953 года он едет в Архангельск и знакомится с В. А. Лапиным, инициатором создания музея под открытым небом.

«В 1953 году над Ростовом-Ярославским пронесся смерч небывалой силы. Были сброшены в озеро Неро церковные главы, сорваны крыши вместе со стропилами. Бесценные фрески оказались незащищенными перед лицом непогоды. Комитет по делам архитектуры объявил своего рода «междугородное реставрационное ополчение». В распоряжении Ярославской специальной научно-реставрационной и производственной мастерской (ЯСНРПМ) было направлено около 100 кровельщиков и плотников. И я был назначен руководителем работ. Но уже в ближайшее время выяснилось, что ЯСНРПМ плохо оснащенная, не в силах решать возникшие перед ней «ростовский задачи». Ярославский обком КПСС … предложил мне (на время аварийной работы в Ростове) принять на себя руководство. Дав согласие на год, я «застрял» в Ярославле на шесть лет».

Под руководством Гнедовского ЯСНРПМ в течение двух-трех лет выросла в специализированную организацию с собственной производственной базой, где трудились мастера разного профиля.

Первоочередные противоаварийные работы по Ростовскому кремлю переросли в капитальную реставрацию. Объектами реставрации в Ярославле стали ансамбль Спасского монастыря, Гостиный двор завершались работы по фасадам Богоявленской церкви, шли ремонтно-реставрационные работы по памятникам центра города, готовящегося отметить своё 950-летие. Параллельно работали строительные участки в Угличе, Переславле, Тутаеве… По инициативе Гнедовского ЯСНРПМ провела две научно-практические конференции в 1959 году — в Доме архитектора в Москве. Научная и архитектурная общественность была хорошо знакома с работами мастерской.

Первые заказы на проектную документацию и руководство реставрацией таких памятников Гнедовский получил из управление культуры соседних с Ярославлем областей, затем их круг расширился. Перечислим «поименно» объекты, которыми Гнедовский занимался в Ярославле. Всего за 1954—1960 годы их было 5.

Спасо-Преображенская церковь села Спас-Вёжи, 1628—1713 годы (Костромская область). В 1954—1955 годах Гнедовским были выполнены исследования, архитектурно-археологические домеры конструкций, проект реставрации и руководство работами по перевозке памятника на территорию Ипатьевского монастыря с полной реставрацией. Автор впоследствии писал:

«… Памятник производит неизгладимое, почти ошеломляющее впечатление, подобно кораблю с высоко поднятыми парусами паря над окружающим его свободным пространством монастырского двора. Композиция храма предельно проста: повышенный четверик и трапезная окружены висящей на консолях галереей и вместе с алтарным прирубом увенчаны крутыми клинчатыми кровлями. Их коньки подняты буквально на пределе технических возможностей срубных конструкций. Именно эти кровли, а отчасти и сваи, придают сооружению уникальный характер. Спасо-Преображенская церковь – своего рода итог многовекового развития наиболее традиционного клетского типа храмов с двускатными кровлями».

Простояв в стенах Ипатьевского монастыря почти полстолетия, она сгорела 4 сентября 2002 года.

Церковь Ризоположения из села Бородава, 1485 год (Вологодская область). Ранняя дата строительства памятника, одного из древнейших сохранившихся, требовала особенно бережного отношения, поэтому в 1955 году Гнедовским было выполнено предварительное обследование. В отчете он дал глубокую характеристику как объемному решению, так и особенностям «почерка» строителей храма. Памятник, по его словам,

«символизирует собой значительное усложнение клетского типа храма, далеко ушедшего вперед по сравнению с архаичными памятниками, подобными Муромской часовне… Сочетание объемов, где повышенная центральная часть не находит своего выражения (не читается) в плане, в истории русского зодчества почти нигде не встречается. … Попадая в трапезную через монументальную косящатую дверь, невольно поражаешься несоответствию интерьера тем представлениям, которые мы обычно имеем о внутреннем пространстве более или менее древних памятников. Здесь нет бревен «в два обхвата»… нет никакого ощущения «русской дорики» - архаичности, которую воспевали многочисленные стилизаторы».

Памятник с 1958 года стоит в стенах Кирилло-Белозерского монастыря, отреставрированный под руководством Гнедовского.

Церковь Иоанна Богослова на Ишне, 1686—1687 годы (Ярославская область). Как только в Кремле освободилась часть плотников, он организовал здесь ремонтно-реставрационные работы. По обмерам, выполненным А. В. Ополовниковым, был изготовлен макет, воплотивший в себе проект реконструкции.

Осенью 1957 года по заказу Пермской реставрационной мастерской он обмерил и составил проект реставрации Спасо-Преображенской церкви в селе Янидор Чердынского района Пермского края. Впоследствии проект был осуществлен Г. К. Канторовичем при перевозке памятника в музей деревянного зодчества в Хохловке.

В 1958 году им было обследовано сооружение в городе Слободском — памятник древнерусского деревянного зодчества начала XVII века башня-часовня Михаила Архангела.

Москва: ЦНРМ

В 1961 г. Гнедовский перешёл на работу в Центральные научно-реставрационные мастерские Госстроя РСФСР (ЦНРМ) в Москве.

«Ярославское дело»

16 октября 1965 года в газете «Советская культура» вышла статья «Ярославские неурядицы». В ней резко критиковалась реставрация ансамбля Ростовского кремля и церкви Иоанна Предтечи в Ярославле.

Гнедовский направил главному редактору «Советской культуры» и в высший орган по охране памятников — Научно-методический совет Министерства культуры СССР протест с предложениями: «Предвзятая оскорбительная трактовка вопроса Ю. Бычковым целиком направлена против коллектива ярославских реставраторов… не постеснявшегося в угоду внешней „хлесткости“ погрешить против истины… Судьба древнерусских стенописей — результат сложной совокупности причин, из которых на первом месте стоит длительный период небрежения к памятникам. Выяснение этих причин может быть результатом обсуждения вопроса на профессиональном уровне Научно-методического совета…» Одновременно в Ярославле был составлен «Акт проверки фактов, изложенных в статье», со ссылками на документы, подтверждавшими, что все работы в Ростове велись в соответствии с решениями Научно-методического совета.

Заседание Судебной коллегии по уголовным делам Яроблсуда состоялось 15-23 сентября 1966 года. Приговор гласил: «Устанавливается преступная халатность при организации реставрационных работ по памятнику архитектуры церкви Иоанна Предтечи в Ярославле», Б. В. Гнедовский и В. В. Насонов признаются виновными по статье 172 УК РСФСР", обоим «дали» по 1 году исправительных работ по месту работы с удержанием 20 % заработка (у Насонова с учётом трёх детей — 10 %).

Кировская область

Крепостная башня с надвратной часовней Михаила Архангела, в г. Слободском, 1610—1614 гг. (Кировская обл.) «Познакомившись» с ней ещё в 1958 г., Гнедовский посвятил исследованию её архитектуры и проектированию реставрации, а затем и руководству производством работ несколько лет. При раскрытии от поздних наслоений памятник ответил на многие вопросы: были найдены волоковые и косящатые окна, дверь на галерею, следы галереи, фрагменты восьмискатного завершения, части перекрытия проездной арки по первому ярусу… Оставалось решить какими будут венчающая главка и крыльцо на галерею. Из трех вариантов реконструкции он выбрал наиболее лаконичное решение: отказаться от постамента под главкой и от двух симметричных крылец, с учётом того, что памятник строился прежде всего как фортификационное сооружение, а время его возведения было очень неспокойным в этом крае, где действовали вооруженные отряды.

Восстановленный в середине 1960-х годов памятник, по решению Министерства культуры СССР, станет экспонатом проходившей в Париже выставки «Великие традиции русской деревянной скульптуры с древнейших времен до наших дней».

Успенская церковь Александро-Куштского монатыря, находившаяся на грани обрушения по ветхости, в 1962 г. была обмерена. В литературе она упоминалась как древнейший памятник шатрового типа на крестчатом плане. Однако, здесь автора ждало разочарование — шатер оказался достаточно поздним. Зато удалось выявить фрагменты храма XV в., уцелевшие в пожаре начала XVI в., а также определить модульную систему, применявшуюся при перестройках XVI и XVII вв., обнаружить детали древнего декоративного убранства и храмозданной надписи. После реставрации в стенах Спасо-Прилуцкого монастыря (Вологда). Подробный отчет по исследованию и пояснительная записка по проекту реставрации не опубликованы.

Церковь Ильи Пророка в Белозерске, 1690, реставрированный на рубеже 1960—1970-х гг. по проекту и под руководством Гнедовского. Образец ярусного типа храма, отличается простыми формами, сближающими его с окружающей рядовой застройкой. Его ценность заключается главным образом в том, что он служит высотным ориентиром в панораме города.

В Спасской (Никольской) церкви в селе нижний Починок на реке Моломе (Кировская обл.) 1667, 1716 гг. Гнедовский восстанавливал крыльцо, обрушившееся за несколько лет до этого.

В творческом наследии Гнедовского 1950-х — начала 1970-х годов — более десятка исследованных деревянных храмов XV—XVIII веков, в числе которых: клетские с клинчатыми кровлями, шатровые, ярусные, с восьмискатными покрытием.

«Русские плотники хорошо знали конструктивные, технологические и эстетические свойства различных пород дерева. Их изобретением был, например, лемех, обладающий особой долговечностью и великолепными декоративными свойствами. Подобно создателям классической архитектуры, они разрабатывали свою систему «оптических поправок»: это и легка кривизна или ступенчатость высоких кровельных скатов, лишающие силуэт здания излишней жесткости; и округлая отеска внутренних граней проемов, придающая им пластичность; и чуть вспарушенный потолок, создающий иллюзию большей высоты помещения»

, — этот вывод автор сделал на основании многолетних наблюдений.

Малые Корелы (начало)

В июле 1966 года Гнедовский на научной конференции в Архангельске «Памятники культуры Русского Севера» выступил с докладом «Памятники деревянного зодчества Пинежского, Каргопольского, Ленского районов Архангельской области как объекты экспозиции музея под открытым небом». В 1968 году он докладывал в Министерстве культуры РСФСР свои предложения по общей концепции музея и предварительному генплану.

«На географической карте отчетливо видно, как территорию Архангельско области, равную по площади нескольким европейским государствам, рассекают синие полосы. Это великие северные реки: Онега, Северная Двина, с притоками Пинегой и Вагой, Мезень, Печора. Разделенные глухими лесами, земли вдоль течения этих рек веками находились в условиях естественной природной изоляции. Славянские поселенцы, выходцы из Новгорода, Ростова, Твери, Москвы принесли в этот суровый край свои обычаи, технические навыки, свою художественную культуру. Сложились отдельные архитектурно-художественные школы. Они развивались в общем русле древнерусского искусства, но каждая имела свои местные особенности… Именно это разнообразие архитектурных форм различных регионов и определяет структуру музея. Он разделен на секторы…»

С 1968 года первым стал Каргопольско-Онежский сектор.

Шушенское

С Гнедовского и Насонова «по амнистии» была снята судимость и замминистра культуры СССР (В. И. Попов) и замминистра культуры РСФСР (В. М. Стриганов) поручили Гнедовскому возглавить работу по организации обновленных музеев В. И. Ленина.

Ему было поручено участие в создании мемориального комплекса в Ульяновске, реставрация деревянных домов Ульяновых, усадеб музеев В. И. Ленина в селе Шушенском Красноярского края — создание музея-заповедника в пределах центральной части села. «[В Шушенском] …на территории двух смежных кварталов во времена В. И. Ленина стояло 29 изб 8 флигелей и около 100 надворных построек… к 1968-69 гг. сохранилось 17 изб, 3 флигеля и 12 надворных построек. Большинство из них перестроены… появилось много новых сооружений. Исчезли почти все старые ворота и заплоты … По берегу реки Шуши к дому Петровой вела набережная с железобетонными балюстрадами, цветочными дорожками… высажены фруктовые деревья, сирень… В домах Зырянова и Петровой гладкая штукатурка стен и потолков, белая окраска окон, дверей, регистры парового отопления, современные люстры исказили облик крестьянского жилища, нарушился „эффект присутствия“, казалось бы совершенно обязательный для мемориальных зданий».

«Обследование этого района в таких масштабах производилось впервые. Оно имело и чисто научное историко-архитектурное значение, так как удалось установить превалирующие типы местных крестьянских жилищ и хозяйственных построек этой интересной, фактически никогда не обследованной территории, изобилующей памятниками народного деревянного зодчества.

… Эти земли сравнительно быстро заселяются выходцами из центральных областей государства, ссыльными. Все они приносят в Сибирь свои вкусы, свои строительные традиции. И тем не менее специфические природные условия Саянских предгорий ускоряют процесс сложения местной архитектурной школы.»

Музей-заповедник Шушенское стал воспроизведением жизни сибирского села на рубеже XIX—XX веков.

Малые Корелы (продолжение)

Два крупнейших в России музея под открытым небом (наряду с Кижами), созданием которых руководил Гнедовский, столь же различны по принципам формирования, как и по срокам строительства. Первая очередь Архангельского музея, который к тому времени уже насчитывал уже более 20 памятников, открылась для посетителей 1 июня 1973 года.

«В нашем понимании музеи под открытым небом — это прежде всего музеи архитектуры, которые образуют прекрасную среду для организации пространства многогранных проявлений духовной и материальной народной культуры. В ансамбле произведений крестьянских зодчих, резчиков, художников, а также предметов прикладного искусства — бытовой и хозяйственной утвари — роль зодчества особенно весома. Оно ведёт заглавную тему музея, отнюдь не подавляя и не заглушая другие его голоса», — эта характеристика Гнедовского впрямую относится к Архангельскому музею деревянного зодчества в Малых Корелах.

Музей построен по принципу размещения памятников на свободной, специально выбранной территории — это музей типа «скансен». «В панораме музея природа, как хорошая оправа, лишь подчеркивает пластику деревянных сооружений. Они же, в свою очередь, оживляют, одухотворяют ландшафт, обогащают его своими силуэтами».

В 1975 году Гнедовский совместно с О. Г. Севан разработали уточненный генплан, который стал основой проектов детальной планировки отдельных секторов. Авторами перевозки и реставрации установленных в музее памятников является целая группа архитекторов. Но есть и авторские работы Гнедовского: это дома Щеголева и Туробова из деревни Ирта, стоящие в Северо-Двинском секторе, и «улица амбаров» в Пинежском секторе.

Гнедовский оставил краткую, но емкую характеристику традиционной сельской застройки Русского Севера. Это «…родина громадных, похожих на дворцы, бревенчатых крестьянских домов, объединяющих под одной крышей жилые и хозяйственные помещения, в том числе скотный двор… Доминантой крестьянской усадьбы всегда было отапливаемое жилое помещение — изба. Конструкция срубных построек позволяет выявить на фасадах расположение помещений, стены которых видны по вертикальным рядам торцов бревен. Поэтому избы обычно классифицируются как четырёхстенки, пятистенки, шестистенки, крестовые.

Как и влучших образцах профессиональной архитектуры, их конструкция не маскируется, лишь частично подвергаясь декоративной обработке. Наружная поверхность бревенчатого сруба избы служит выигрышным фоном для резных деталей, выполняющих не только декоративную, но и функциональную роль… Для тех, кто однажды приобщился к великой художественной культуре Русского Севера, не кажется слишком смелым провозглашение архитектуры „матерью искусств“…не случайно бытует в русском искусстве термин „домовая резьба“, он объединяет в своем понятии филигранную резьбу наличников и прилечин, обобщенную скульптурность венчающих кровлю „коней“, причудливые крючья — „курицы“ консолей, стилизованную резьбу пристенных скамей и опечий».

Архангельский музей деревянного зодчества насчитывает более ста сооружений. В 1980-х годах Гнедовский оставил за собой научно-методическое руководство развитием музея в составе Ученого совета. Детальное проектирование и архитектурный надзор перешёл к О. Г. Севан.

Святилище Реком (Северная Осетия)

Срубные конструкции трех сооружений были в руинированном состоянии, требовалось, прежде всего, определить назначение каждой детали. Одновременно с обмером и исследованием сохранившихся фрагментов, выполнявшимся им совместно с группой архитекторов, приходилось осваивать громадный пласт исторических материалов (литературу, легенды, данные предшествовавших археологических раскопок). Его «путеводной звездой» стали консультации известного кавказоведа доктора наук Е. Г. Пчелиной, которая совместно с архитектором-художником И. П. Щеблыкиным в 1936 году проводила здесь раскопки и реставрацию памятника.

В числе основных особенностей архитектуры Рекома Гнедовский отмечал конструктивные детали, сближающие осетинский памятник с произведениями русского народного зодчества. И сходство «проступает в способах сопряжения углов постройки, в конструкции потолков, в формах резных столбов. Но особенно ярко прослеживается это сходство в устройстве кровель. Разница между ними только в том, что русские плотники использовали для крючьев корневища деревьев, а осетинские — целые стволы. Несмотря на ощутимую разницу в общем художественном облике этих деталей, осетинский вариант кровельных крючьев — по местному, байрагов — находит неожиданный отклик в элементах внутреннего убранства русских памятников: в рисунках резных опечий изб и изогнутых консолей некоторых храмов».

Реставрационные работы по ансамблю Рекома были осуществлены за два года (1971—1972). Но они не коснулись вопросов, связанных с обеспечением его технической сохранности: отсутствовал отвод «верховодки», микроклимат способствовал разрастанию зелени… Через 10 лет Гнедовский отмечал: «…зелень губительна для деревянных конструкций, которые сегодня находятся в аварийном состоянии». Мысль о Рекоме — «змееобразном существе» языческих легенд ещё долго будоражила воображение Гнедовского. В 1983 году он прочитал доклад «Архитектура культовых сооружений Цейского ущелья как исторический источник» на Международном симпозиуме по грузинской культуре в Тбилиси. В 1985 году он отправил в переводе в Грецию статью на эту тему (официально, через советский комитет ИКОМОС). Но все усилия обратить внимание на этот интереснейший памятник остались втуне. Только в издании 2000 года в качестве приложения к основному тексту, касающемуся памятников русского народного деревянного зодчества России, статья о Рекоме была опубликована, но малым тиражом. Основной вывод автора: «скорее всего, архитектура памятника — результат многовекового сотрудничества грузинских и осетинских строителей, своеобразный сплав художественных устремлений многих поколений народных мастеров, отразивший сложную историю этого древнего края».

Москва: Росреставрация

С 1974 по 1987 годы Гнедовский в рамках объединения «Росреставрация» Министерства культуры РСФСР участвовал в организации ряда региональных реставрационных мастерских, возглавил специализированную научно-проектную мастерскую по памятникам деревянного зодчества. Вот как вспоминает о своей работе в эти годы О. Г. Севан: «Моя деятельность в АРМ № 6 по реставрации памятников деревянного зодчества продолжалась с момента её возникновения в 1974 году в тресте „Росреставрация“ с вплоть до 1986 года в институте „Спецпроектирование“. Сегодня уже очевидно, что это был „звездный период“ работы творческой мастерской, специализирующейся не столько на отдельно стоящих „деревяшках“, сколько на музеях под открытым небом. Мастерская была создана по предложению известного архитектора-реставратора Бориса Васильевича Гнедовского, который в те годы был её бессменным руководителем. Именно при нём территория обследуемых и реставрируемых памятников была огромна: Архангельская, Вологодская, Иркутская, Кировская, Пермская, Ульяновская и др. области, а также Кавказский регион. Обладая профессиональными качествами в области реставрации, порядочностью и несомненным обаяние, он был не только руководителем мастерской, но и наставником для своих подчиненных. В нашей совместной работе по формированию музея деревянного зодчества в д. Малые Корелы под Архангельском, как и музея Вологодской области, он доверял и поддерживал любые мои научные и поисковые начинания, был деликатен в своих замечаниях и, что важно для руководителя любого ранга, не мешал и не завидовал в работе. Если мне лично и моим коллегам… удалось продвинуть и реализовать наши проекты, то это во многом было заслугой разумного руководства Б. В. Гнедовского».

В течение 12 лет, с 1976 по 1988 год, Гнедовский был членом советского комитета ИКОМОС — международной организации по вопросам сохранения памятников при ЮНЕСКО.

«Создать лучшее будущее для некоторой части нашего прошлого» — этот девиз ЮНЕСКО стал для Гнедовского конкретной задачей оптимального сохранения памятников народных строителей, которые Венецианской хартией 1964 года «были уравнены в правах с произведениями Большой архитектуры». С другой стороны, на многочисленных конференциях, в обращениях к руководству организацией, отвечающих за сохранность сельских памятников зодчества, он не уставал повторять, что система ценностей, принятая для профессиональной архитектуры, не может быть автоматически перенесена на зодчество народное, «поскольку оно развивалось на основе особой глубоко традиционной эстетики, отличающейся от регламентированной. Объекты народной сельской архитектуры, воплощающие в своей структуре коллективный опыт многих поколений — это анонимная „архитектура без архитектора“… Также мало совпадают понятия их мемориальности стиля, градостроительных особенностей». И далее: «Органический и животворных характер народного зодчества во многом объясняется изначальным единством заказчика, зодчего и исполнителя. Строителями большинства сельских сооружений были сами крестьяне. Наиболее сложные и важные постройки, крепости, мосты, крупные общинные храмы возводили те же выходцы из крестьянской (позднее из посадской) среды, передававшие традиции плотницкого мастерства из поколения в поколение. Мастерство это очень ценилось».

В должности руководителя мастерской или эксперта по поручению Министерств культуры РСФСР и СССР Гнедовский в эти годы дает заключения по проектам музеев под открытым небом Грузии и Мордовии; помогает в подборе участков для музеев Перми и на Вятке; участвует в разработке проектных предложений по организации заповедных зон старой застройки городов (Самары, Ульяновска, Пятигорска, Иркутска, Томска и др.); консультирует работы по реставрации мемориальных памятников, выстроенных из дерева (дом Плеханова в Липецке и др.)

Но особую заботу вызывают у него сельские поселения: «Это последние древние автографы в малоизученной книге народного зодчества, которые тускнеют и истлевают на наших глазах. Не надо быть пророком, чтобы предсказать, что уже в ближайшем будущем человечество будет располагать в лучшем случае зарисовками, фотографиями, обмерами или описаниями отдельных образцов. Но они никогда не заменят утраченного оригинала… Спасти то, что ещё возможно спасти!»

В 1985 году Гнедовский начал готовить издание иллюстрированного альбома, посвященного наиболее известным музеям народной архитектуры и быта, однако, издать его он не успел. (Лишь 2002 году этот текст издан в виде скромной публикации малым тиражом). Рассматривая различные варианты адаптации памятников сельской архитектуры, Гнедовский отмечал: «В нашей практике не получили развития распространённые на Западе музеи так называемого „Локального типа“, когда памятники музеефицируются на их исконных местах. Отстаем мы и в строительстве музеев под открытым небом производственного профиля или посвящённых какой-нибудь отрасли сельского хозяйства. Региональные архитектурно-этнографические музеи стали своего рода стереотипом. Тиражируя их содержание и структуру, мы вольно или невольно способствуем подавлению не только иных форм сохранения и адаптации, но и других форм музеефикации».

В мастерской разрабатывался проект музея солеварения в Соликамске Пермской области, начиналась работа по проектированию туристических баз на основе селений Цмити Дзивгис в Северной Осетии.

Его перу принадлежит более 50 научно-популярных статей и книг, посвященных памятникам Карелии, Ярославля и Ростова, Русского Севера, Вятской земли, Енисейского края.

В 1974 году он публикует статью «К вопросу о происхождении перекрытий „небом“ в древнерусском деревянном зодчестве», включая русские деревянные храмы в контекст истории мировой архитектуры. Ему принадлежит статья о конструктивных особенностях русского деревянного зодчества в составе многотомной «Энциклопедии ремесел», изданной в Париже в 1986 году. Ряд статей о музеях под открытым небом находим мы и в изданиях ИКОМОСа, в польском специализированном журнале. Наконец, в Обзорной информации Государственной библиотеки им. Ленина за 1987 год подведен итог развития темы музеев под открытым небом за предшествующие десятилетия.

В 1988 году Гнедовский участвовал в организации и проведении международного совещания в Кижах. Наряду с обсуждением технических вопросов реставрации конструкции Спасо-Преображенской церкви, он прочитал доклад «Малоизвестные художественные приемы русских народных зодчих». «Что бы ни строили умелые руки народных мастеров — избу, мельницу, храм — все несло на себе отзвук высокого художественного вкуса. Происходило удивительное слияние функционального, технического, художественного начал. Народные мастера России превращали сооружения из дерева в подлинные произведения искусства». Это было его последнее публичное выступление. Оно казалось символичным. Начав изучение народного творчества в Кижах, он через 40 лет здесь же подвел под ним черту — итог своей профессиональной деятельности, ставшей для него смыслом жизни.

Последние десять лет своей жизни он тяжело болел. Первопричиной болезни стала тяжелая контузия, полученная во время Великой Отечественной войны.

Борис Гнедовский скончался в своей квартире в Москве в 1998 году от инсульта.

Библиография

1. История Круглой площади (к 250-летию Петрозаводска). На рубеже, — Петрозаводск, 1952, № 12, с. 61-67.

2. Место рождения Петрозаводска. На рубеже, — Петрозаводск, 1953, № 8, с. 46-53.

3. О насущных вопросах формирования архитектурного облика Петрозаводска. Ленинское знамя, Петрозаводск, 16 августа 1953.

4. Возникновение и развитие ансамбля площади им. 25-летия Октября в Петрозаводске. Архитектура СССР, 1954, № 8, с. 33-35.

5. Ростов Ярославский. Путеводитель по архитектурным памятникам. — Ярославль, 1957. (В соавторстве с В. С. Баниге, В. Г. Брюсовой, Н. Б. Щаповым).

6. Реставрация башенных покрытий Ростовского кремля. Материалы по изучению и реставрации памятников архитектуры Ярославской области. Вып. I. Древний Ростов. — Ярославль, 1958, с. 71-79.

7. Деревянная церковь на реке Ишне. Памятники культуры. Исследование и реставрация. Вып. 1, М., 1959, с. 95-108 (в соавторстве с А. В. Ополовниковым).

8. Клетская Спасо-Преображенская церковь села Спас. Памятники культуры. Исследование и реставрация. Вып. 3, М., 1961, с. 92-109.

9. Зодчество Древней Руси. Альбом. М., Прогресс, 1969. (автор текста и составитель).

10. Мемориальный музей «Сибирская ссылка В. И. Ленина» в Шушенском. На стройках России, 1970, № 1, с. 13-17.

11. Ярославль. Тутаев. М., Искусство, 1971 (2 изд.), 1981 (3 изд.) (в соавторстве с Э. Д. Добровольской).

12. Дорогами земли Вятской. М., Искусство, 1971 (в соавторстве с Э. Д. Добровольской).

13. Musees commemoratifs en URSS. Experience acquise lors de la creation du muse consacre a l’exile siberien de Lenin a Chouchenskoie. ICOMOS Bulletin, 1971, #2, pp. 116—124.

14. Русский Север. Альбом. М., Советская Россия, 1972 (автор текста и составитель).

15. К вопросу о происхождении перекрытий «небом» в древнерусском деревянном зодчестве. Культура Средневековой Руси. Ленинград, 1974, с. 126—130.

16. Из опыта восстановления Шушенского мемориала. Труды НИИ культуры. № 13, М., 1974, с. 23-38.

17. Опыт создания музея «Сибирская ссылка В. И. Ленина» в Шушенском. Реставрация и исследования памятников культуры. Вып. 1, М., 1975, с. 109—113.

18. Les traits particuliers de la reanimation des constructions anciennes en bois ru Nord de la Russie. Momentum. XV—XVI. 1977. pp. 57-60.

19. Вокруг Архангельска. М., Искусство, 1978 (в соавторстве с Э. Д. Добровольской).

20. Архангельский музей-заповедник деревянного зодчества. М., Советская Россия, 1978.

21. Вверх по Енисею. М., Искусство, 1980 (в соавторстве с Э. Д. Добровольской).

22. О создании музеев русской народной архитектуры. Acta scansenologica, Том 2 — Sanok, 1981, s. 73-84.

23. Архитектура культовых сооружений Цейского ущелья как исторический источник (тезисы IV Международного симпозиума по грузинскому искусству). Тбилисти, 1983.

24. Кижи. Альбом. М., Советская Россия, 1985 (автор текста и составитель).

25. Larchitecture en bois dans la Russie du Nord. La charpente et la construction en bois. Encyclopedie des Metries. Tome ¼. Paris. 1986, pp. 181—197.

26. Заповедный Север. Архитектура, искусство, ландшафт. Альбом. М., Советская Россия, 1985 (автор текста и составитель).

27. Музеи под открытым небом в СССР. Развитие принципов формирования структуры. М., 1987. (Серия музейное дело и озхрана памятников. Обзорная информация. Вып. 2. НИО "Информкультура ГБЛ СССР. (В соавторстве с Э. Д. Добровольской).

Посмертные издания

28. Строительные приемы плотников-зодчих на Русском Севере. Из выступления Б. Гнедовского в 1974 г. на семинаре в Кижах. Реставратор. М., 2002, № 5, с. 76-79.

29. Церковь Положения риз в деревне Бородава Кирилловского района Вологодской области. Предисловие М. Н. Шаромазова. Деревянное зодчество: проблемы, реставрация, исследования. Вологда, 2005, с. 51-58. (Публикация научного отчета по исследованию памятника Б. В. Гнедовским в 1955 г.) См.: art-con.ru/node/961

30. Памятники народного деревянного зодчества России в музеях под открытым небом. 12 старейших музеев народного зодчества и быта. М., 2002. (Издание рукописи 1985 г.)

II. Литература

1. А. В. Серегин. Опыт лучших — всем реставрационным мастерским. Бюллетень технической информации Госстроя РСФСР. 1956, № 3-4, с. 30-31. Агалецкая Н. А. Следуйте примеру ярославцев. Бюллетень технической информации Госстроя РСФСР. 1957, № 5, с. 30.

2. Айхенвальд Ю. Неделя в Ярославле. Еженедельник РТ. 1967, № 10, с. 7.

3. А. Т. Беляев, Б. А. Гущин, В. А. Гущина. Гос. историко-архитектурный и этнографический музей-заповедник Кижи. Каталог. Петрозаводск, 1973, с. 10, 11, 20, 21, 25.

4. О. Г. Севан. Малые Корелы. Архитектура СССР, 1990, № 3, с. 95.

5. Л. А. Бостем. Из истории создания Архангельского гос. музея деревянного зодчества. Материалы международной научно-практической конференции «Музей под открытым небом в современных условиях». Архангельск, 1995, с. 5, 6, 9-11, 14-16.

6. Памятники народного деревянного зодчества России в творчестве Бориса Гнедовского. 40 лет в реставрации. 1947—1988. Автор-составитель Э. Д. Добровольская. М., 2000.

7. И. Н. Шургин. Старейшие деревянные памятники России. Русское деревянное зодчество. М., 2001, с. 34, 35, 40.

8. О. Г. Севан. Малые Корелы. Институту Спецпроектреставрация 25 лет. Реставратор, М., 2002, № 1, с. 35.

9. Архитекторы и архитектурные памятники Пермского края. Краткий энциклопедический словарь. Г. К[анторович]. Гнедовский Борис Васильевич. Пермь, 2003, с. 30-31.

10. А. В. Слабуха. Архитекторы приенисейской Сибири. Конец XIX — начало XXI века. Иллюстрированный биографический словарь. Гнедовский Борис Васильевич. М., 2004, с. 73-75.

11. И. А. Смирнов. Музей памятников деревянного зодчества в Кириллове. Деревянное зодчество: проблемы, реставрация, исследования. Вологда, 2005, с. 62, 63.

12. И. Н. Шургин. Деревянная церковь во имя Ильи Пророка в Белозерске. Деревянное зодчество: проблемы, реставрация, исследования. Вологда, 2005, с. 74.

13. «Карелия». Энциклопедия, т. I, Петрозаводск, ПетроПресс, 2007, с. 255—256. Статья: Гнедовский Борис Васильевич.

14. Е. Л. Скопин, Н. В. Кривошеина. Гнедовский Борис Васильевич. Памятники архитектуры, градостроительства и монументального искусства Кировской области. Материалы к своду памятников истории и культуры Кировской области. Вып. 4. Киров, 2010, с. 300, 301.

15. Э. Д. Добровольская. Музей-заповедник «Шушенское». История создания. 1968—1970. Издание музея-заповедника, 2010.

III. Источники

1. Архив семьи

2. Архив НИ музея Академии Художеств (СПб). Сведения 1999 г.

3. Архив Московского общества «Мемориал». Сведения 2004—2005 гг.

Литература

• Памятники народного деревянного зодчества России в творчестве Бориса Гнедовского: 40 лет в реставрации (1947—1988). — М., 2000
• Карелия: энциклопедия: в 3 т. / гл. ред. А. Ф. Титов. Т. 1: А — Й. — Петрозаводск: ИД «ПетроПресс», 2007. С. 255—400 с.: ил., карт. ISBN 978-5-8430-0123-0 (т. 1)

Ссылки

• [kizhi.karelia.ru/info/about/newspaper/119/9256.html Б. В. Гнедовский. К 100-летию со дня рождения]
• [tvr-life.ru/encyclopedia/gg/gnedovskii-boris Б. В. Гнедовский]

Отрывок, характеризующий Гнедовский, Борис Васильевич

И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Эскадрон перешел мост и вышел из под выстрелов, не потеряв ни одного человека. Вслед за ним перешел и второй эскадрон, бывший в цепи, и последние казаки очистили ту сторону.
Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?