Гнедов, Василиск
Поделись знанием:
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
(перенаправлено с «Гнедов, Василий Иванович»)
| Василиск Гнедов | |
 Василиск Гнедов в 1960 году | |
| Имя при рождении: |
Василий Иванович Гнедов |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: |
слобода Маньково-Берёзовская, Донецкий округ, область Войско Донское |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Род деятельности: | |
| Годы творчества: | |
| Направление: | |
| Дебют: |
«Гостинец сентиментам» |
Васили́ск Гне́дов (настоящее имя — Васи́лий Ива́нович Гне́дов; 6 марта 1890, слобода Маньково-Берёзовская, область Войска Донского — 5 ноября 1978, Херсон) — русский поэт-авангардист, один из лидеров движения эгофутуристов.
Содержание
Биография
Василий Гнедов родился в семье мещанина и крестьянки. Учился сначала в земской школе, затем в начальном училище в станице Каменской и в средне-техническом училище в Ростове-на-Дону, из последнего класса которого был исключён.
В 1912 году приехал в Петербург, вскоре сошёлся с эгофутуристами. Участвовал в выпуске нескольких сборников эгофутуристов. В 1913 году в издательстве «Петербургский глашатай» вышли две книги стихов Гнедова — «Гостинец сентиментам» и «Смерть искусству: пятнадцать (15) поэм»; в 1914 — «Книга Великих» (совместно с П. Широковым). С 1914 года Гнедов сблизился с кубофутуристами, в 1917—1918 совместно с некоторыми из них (В. Хлебников, В. В. Маяковский, В. В. Каменский) участвовал в выступлениях и диспутах, но так и не примкнул к их движению.
В 1915—1916 участвовал в Первой мировой войне, в 1917 — в обеих российских революциях (с 1925 состоял в ВКП(б)). С 1921 г. отошёл от литературных дел (не перестав писать стихи), работал инженером.
В 1936 году был репрессирован и около 20 лет провёл в лагерях.
Творчество
Гнедов известен по своим заумным стихотворениям, что стилистически приближает его к кубофутуризму. Эпатаж был неотъемлемой деталью творчества Гнедова. Скандальную известность ему принесла «Поэма конца», которой заканчивалась книга «Смерть искусству»: в ней не было ни одного знака (в печатном виде она представляла собой белую страницу с названием), а при чтении её вслух Гнедов, по свидетельству Владимира Пяста, делал только один жест рукой, не произнося ни слова:К этому финалу постепенно вели всё более и более укорачивающиеся «поэмы» сборника «Смерть искусству», среди которых были такие тексты, как «Буба. Буба. Буба», «У—» и «Ю» (предпоследняя).«Слов она (поэма) не имела и вся состояла только из одного жеста руки, поднимаемой перед волосами, и резко опускаемой вниз, а затем вправо вбок. Этот жест, нечто вроде крюка, и был всею поэмой»[1].
В дальнейших стихотворениях Гнедов отходит от заумных приёмов; стихотворения, написанные после освобождения из лагеря в последние годы, опубликованы лишь в 1990-е. Ему также принадлежат созданные до революции «эгофутурнi пiснi» на украинском языке — первые футуристические опыты в украинской поэзии (их отмечал Микола Зеров).
Напишите отзыв о статье "Гнедов, Василиск"
Литература
- Закржевский А. Рыцари безумия. — Киев, 1914. — (6-я глава целиком посвящена В. Гнедову).
- Гнедов В. Смерть искусству: Пятнадцать поэм. — СПб.: Петербургский глашатай, 1915.
- Сигов С. В. Эго-футурналия Василиска Гнедова // Russian Literature. — XXI (1987).- P. 115—123
- Сигов С. Игорь Северянин и Василиск Гнедов // О Игоре Северянине: Научная конференция к столетию поэта. — Череповец, 1987. — С. 36-38
- Айги Г. Четверо из неизданной антологии. 1. Василиск Гнедов (1890—1978) // В мире книг. — 1989. — № 2 (См. также в книге: Айги Г. Разговор на расстоянии. — СПб.: Лимбус Пресс, 2001. — С. 198—200)
- Гнедов В. Эгофутурналия без смертного колпака: Стихотворения и рисунки / Предисл., подг. текста и примеч. С. Сигея. — <Ейск>: Меотида , 1991.
- Гнедов В. Собрание стихотворений / Вступ. ст., подг. текста и комм. С. Сигея. — Тренто: Департамент Истории Европейской Цивилизации Университет Тренто, 1992.
- Гнедов В. Смерть искусству: Пятнадцать поэм / Подг. текста и комм. Д. Кузьмина. — М.: АРГО-РИСК, 1996.
- Гнедов В. Крючком до неба / В иллюстрах и комментариях С. Сигея. — Madrid: Ediciones del Hebreo Errante, 2003.
- Харджиев Н. И. Памяти Василиска Гнедова // Харджиев Н. И. От Маяковского до Кручёных: Избранные работы о русском футуризме / Сост. С. Кудрявцева. — М.: Гилея, 2006. — С. 342—344.
Примечания
- ↑ Пяст В. Встречи / В. Пяст; Вступ. ст., подгот. текста, коммент. Р. Тименчика. — М.: Новое литературное обозрение, 1997. С. 56
Отрывок, характеризующий Гнедов, Василиск
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
