Гней Манлий Вульсон

Гней Манлий Вульсон лат. Gnaeus Manlius Vulso
курульный эдил Римской республики
197 год до н. э.
претор Римской республики
195 год до н. э.
консул Римской республики
189 год до н. э.
проконсул
188 год до н. э.
Рождение:	III век до н. э. Рим
Смерть:	II век до н. э. Рим
Род:	Манлии
Отец:	Гней Манлий Вульсон

Гней Манлий Вульсон (лат. Gnaeus Manlius Vulso; III—II века до н. э.) — древнеримский политический деятель из патрицианского рода Манлиев, консул 189 года до н. э. Во время претуры в 195 году до н. э. был наместником Сицилии. Добился консульства только после двух поражений на выборах и был направлен на Восток, где заканчивалась победоносная для Рима Сирийская война.

Биография

Происхождение

Гней Манлий принадлежал к одному из знатнейших патрицианских родов Рима, представители которого регулярно получали консульство, начиная с 480 года до н. э. Историки предполагают, что и номен Manlius с нехарактерным для латинского языка буквосочетанием nl, и первые его носители могли быть этрусского происхождения. Когномен Вульсон (Vulso) или Вольсон (Volso), самый ранний из использовавшихся Манлиями, может быть связан с названием этрусского города Вольсинии (Volsinii).

Согласно консульским фастам, у отца Гнея Манлия был тот же преномен — Гней; деда звали Луций. По предположению немецкого антиковеда Ф. Мюнцера, дед Гнея — это Луций Манлий Вульсон Лонг, консул 256 и 250 годов до н. э., командовавший в Африке вместе с Марком Атилием Регулом во время Первой Пунической войны. В источниках упоминаются двое его сыновей, Луций (претор 218 года) и Публий (претор 210 года), но мог быть и третий, Гней-старший, умерший рано (возможно, он погиб в одном из сражений Второй Пунической войны). Братьями Гнея-младшего были Луций, претор в 197 году до н. э., и Авл, консул 178 года до н. э. Остаётся неясным, кто был старше — Гней или Луций.

Начало карьеры

Гней Манлий Вульсон впервые упоминается в источниках в связи с событиями 197 года до н. э., когда он был курульным эдилом вместе с Публием Корнелием Сципионом Назикой. Коллеги трижды повторили Римские игры, которые «были проведены более пышно и встречены публикой более радостно, чем когда-либо раньше». Продемонстрированные Вульсоном богатство и щедрость открыли ему путь для дальнейшей карьеры.

В 195 году до н. э. Гней Манлий стал претором и наместником Сицилии, которой годом ранее управлял его брат, а в середине III века до н. э. — предполагаемый дед. Известно, что в качестве претора или уже претория он отправил золотой венок в святилище Аполлона на Делосе.

В 193 году до н. э. Вульсон выдвинул свою кандидатуру в консулы. На этих выборах развернулась напряжённая борьба. Кроме Гнея Манлия, было ещё двое претендентов-патрициев — Публий Корнелий Сципион Назика и Луций Квинкций Фламинин, а соискателей-плебеев было четверо: Маний Ацилий Глабрион, Гай Лелий, Гай Ливий Салинатор и Гней Домиций Агенобарб. Но основная борьба развернулась между Фламинином и Сципионом Назикой. Первого поддерживал его родной брат Тит, победитель Македонии, а второго — двоюродный брат Публий Корнелий Сципион Африканский, победитель Карфагена. Избран был Фламинин; консулом-плебеем стал Агенобарб.

Вторую попытку пройти в консулы Гней Манлий предпринял в 192 году до н. э. Его конкурентом снова стал Сципион Назика, который одержал победу, хотя на предыдущую ступень cursus honorum (претуру) поднялся годом позже. От участия в выборах на 190 год Вульсон, видимо, отказался, поскольку в условиях Антиоховой войны оба консульских места гарантированно получали видные представители «партии» Сципиона Африканского — брат (Луций Корнелий Сципион, позже Азиатский) и ближайший друг (Гай Лелий).

Наконец, в 190 году до н. э. Гней Манлий выдвинул свою кандидатуру в консулы в третий раз. Снова развернулась борьба: наряду с единственным кандидатом-плебеем Марком Фульвием Нобилиором в выборах участвовали трое патрициев. Помимо Вульсона, это были Марк Эмилий Лепид и Марк Валерий Мессала. Правда, Ливий сообщает, что Мессала «вообще не мог ни на что рассчитывать». Нобилиор, который один из всех кандидатов набрал необходимое количество голосов, на следующий день после выборов объявил именно Вульсона своим коллегой.

На Востоке

Консулы 189 года до н. э. должны были сменить на Востоке братьев Сципионов, которые воевали против Этолийского союза и царя Антиоха III. Одному из консулов предстояло закончить войну и утвердить новый порядок в Этолии, другому — в Малой Азии. По результатам жеребьёвки Азия досталась Гнею Манлию. Прибывшие в Рим вскоре после этого посланцы братьев Сципионов сообщили, что Антиох наголову разгромлен при Магнезии и просит мира. Сенат одобрил уже заключённый предварительный договор, но миссию Вульсона не отменил и не уменьшил выделенный ему воинский контингент «из-за опасений, как бы не пришлось теперь воевать с галлами». Гней Манлий в начале весны 189 года до н. э. высадился в Эфесе, здесь принял у Луция Корнелия командование и сообщил солдатам, что намерен вторгнуться в Галатию. Необходимость новой войны обосновывалась тем, что галаты были союзниками Антиоха и угрозой для всего региона.

Присоединив к своей армии вспомогательный пергамский корпус, Гней Манлий прошёл через всю юго-западную часть Малой Азии, взимая контрибуции с местных общин. Писидию и Памфилию. От Эфеса он дошёл до Магнезии, затем по левому берегу Меандра до Антиохии Писидийской, где его снабдил продовольствием сын Антиоха III Селевк. Отсюда консул повернул на юго-восток и приблизился к городу Кибира в южной части Фригии. Местный тиран Моагет попытался откупиться от него 15 талантами, но Гней Манлий потребовал 500, угрожая опустошить все владения тирана. В конце концов Моагету удалось сторговаться на 100 талантах.

От Кибиры Вульсон двинулся на север и вторгся в земли толостобогиев в западной части Галатии. Он без боя занял города Пессинунт и Гордион. Галаты с жёнами и детьми укрылись на горе Олимп и заняли здесь оборону, надеясь на естественные укрепления; но Гней Манлий предпринял атаку горы с трёх сторон и разгромил противника без особого труда. В этой битве, по данным Клавдия Квадригария, погибло до 40 тысяч галатов. Валерий Анциат сообщает о 10 тысячах погибших, а Ливий предполагает, что пленных точно было не меньше 40 тысяч.

Через три дня после сражения Вульсон благодаря внезапности быстро взял Анкиру. Послы второго галатского племени, тектосагов, начали переговоры о мире. Их настоящей целью было заманить консула в ловушку, но галатов постигла неудача. В дальнейшем тектосаги прибегли к той же тактике, что и толостобогии: они заняли оборону на горе Магаба. К ним примкнуло третье племя, трокмы, так что всего, по данным Ливия, собралась 50-тысячная армия. Тем не менее римляне легко обратили врага в бегство. После боя была захвачена огромная добыча: «Добра было столь­ко, сколь­ко мог­ло ско­пить пле­мя, отли­ча­ю­ще­е­ся нена­сыт­ной алч­но­стью, за те мно­гие годы, пока оно силой ору­жия удер­жи­ва­ло гос­по­д­с­т­во над все­ми зем­ля­ми по сю сто­ро­ну Тав­ра».

Отрывок, характеризующий Гней Манлий Вульсон

– Где Анферовы! – сказала баба. – Анферовы еще с утра уехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом.
– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.