Джон Хобхаус, 1-й барон Бротон
| Джон Хобхаус, 1-й барон Бротон | |
| англ. John Cam Hobhouse, 1st Baron Broughton |
Джон Хобхаус, 1-й барон Бротон (англ. John Cam Hobhouse, 1st Baron Broughton; 1786—1869) — британский государственный деятель.
Биография
Джон Хобхаус родился 27 июня 1786 года в Бристоле; сын сэра Веньямина Хобхауса (англ. Benjamin Hobhouse; 1757—1831), богатого лондонского пивовара[1]. Учился в Вестминстерской школе (англ. Westminster School), затем в Тринити-колледже в Кембридже, вместе с лордом Байроном, с которым путешествовал в 1809 году по Востоку и, посетив часть Европейской Турции, возвратился в Англию; своё путешествие он описал в «Journey into Albania and other provinces of the Turkish empire» (Лондон, 1812 г.; новое издание, 2 том, Лондон, 1855). Джордж Гордон Байрон посвятил ему четвертую песнь «Child Harold», содержащую описание путешествия по Италии; к этой песни есть примечания Байрона[2].
В то время, когда Наполеон I возвратился с Эльбы, Хобхаус был во Франции и после сражения при Ватерлоо издал в Лондоне свои «Letters written by an Englishman during the last reign of Napoleon» (1815), где выступил защитником императора; этим смелым поступком он приобрел много врагов. Так же смело он высказывал свои мнения по поводу внутренних дел своего отечества; в 1819 году сидел в ньюгэтской тюрьме по распоряжению палаты общин, усмотревшей в одной его брошюре нарушение своих привилегий[2].
В 1820 году, будучи избран в Вестминстере в нижнюю палату, он ревностно защищал интересы народа и вместе с другими влиятельными предводителями радикальной партии участвовал в основании «The Westminster Review». Позже он держался более умеренных мнений; в 1831 году, в министерстве Грея, был военным министром, в марте 1883 году был назначен секретарем по делам Ирландии[2].
По выходе в отставку Грея он получил в 1835 году, при министерстве лорда Мельбурна, должность обер-комиссара государственных имуществ, в 1839 году был назначен президентом Центрального ост-индского бюро и оставался в этой должности до самого падения министерства Мельбурна в августе 1841 года[2].
Когда виги в июле 1846 года снова стали во главе управления, он опять занял свой прежний пост президента Ост-индского бюро.
При выходе в отставку в феврале 1851 года министерства Джона Рассела, Хобхаус, с титулом барона Бротона де Джиффорд (Gyfford) был возведен в достоинство пэра; с восстановлением министерства Рассела, он снова занял свой прежний пост, и только в январе 1852 году окончательно оставил государственную деятельность[2].
Джон Хобхаус, 1-й барон Бротон, умер 3 июня 1869 года в родном городе.
Напишите отзыв о статье "Джон Хобхаус, 1-й барон Бротон"
Примечания
- ↑ Broughton, John Cam Hobhouse, 1st Lord // A Short Biographical Dictionary of English Literature (англ.).
- ↑ 1 2 3 4 5 Броутон, Джон // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Литература
- Broughton, John Cam Hobhouse, Baron // Encyclopædia Britannica (1911) (англ.).
Отрывок, характеризующий Джон Хобхаус, 1-й барон Бротон
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.
Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
