Гоберман, Давид Ноевич

Давид Ноевич Гоберман
Род деятельности:	искусствовед, художник, график, этнограф, фотограф
Дата рождения:	24 января 1912(1912-01-24)
Место рождения:	Минск
Гражданство:	Российская империя Российская империя → СССР СССР → Россия Россия
Дата смерти:	11 декабря 2003(2003-12-11) (91 год)
Место смерти:	Санкт-Петербург

Дави́д Но́евич Гоберма́н (24 января 1912, Минск — 11 декабря 2003, Санкт-Петербург) — советский и российский художник, график, фотограф, искусствовед и этнограф. Член Союза художников СССР.

Биография

Давид Гоберман родился в Минске в традиционной еврейской семье, одним из пятерых детей. Разговорным языком в семье был идиш. Его отец был флейтистом, ко времени рождения сына занимался мелкой торговлей; мать была домохозяйкой. Учился в хедере, в еврейской школе Гилеля Молочникова, затем в белорусской школе, и одновременно брал уроки живописи у минской художницы Юлии Николаевны Леонтьевой, ученицы И. К. Айвазовского. Занимался живописью и скульптурой у А. М. Бразера. В 1929 году переехал в Ленинград, где уже жили два его брата. Работал на заводе токарем и учился в студии ИЗОРАМа (Изо рабочей молодежи Ленинграда). В 1932 году стал студентом Ленинградского инженерно-строительного института. В 1933—1939 годах Д. Н. Гоберман учился на архитектурном факультете Академии Художеств в Ленинграде у Н. А. Тырсы и Н. Ф. Лапшина. Знакомится и сближается в это время с художниками Н. Альтманом и А. Капланом. В 1939 году был призван в армию, где служил в сапёрных войсках до окончания Великой Отечественной войны. Отец художника погиб в Минском гетто.

В послевоенные годы Давид Гоберман поселился в Кишинёве, где занялся изучением декоративно-прикладного искусства Молдавии, разрабатывал эскизы ковров на основе народных мотивов для местной ткацкой фабрики. В 1945 году вступил в Союз художников и в Союз архитекторов СССР. В 1955 году защитил кандидатскую диссертацию по орнаменталистике традиционных молдавских ковров. Ездил в искусствоведческие экспедиции по Молдавии, Буковине и Закарпатью. Во всех экспедициях, помимо сбора этнографического материала, Д. Н. Гоберман фотографировал предметы народного искусства — традиционные бессарабские ковры, деревянные церкви Западной Украины, объекты народного зодчества (деревянные скульптуры Иисуса Христа у колодцев в Молдавии, резные украшения на избах), надгробные памятники. Особенно подробно Д. Г. Гоберман занимался изучением народного искусства гуцулов, в том числе национальной одежды, драгоценностей, традиционных украшений, гончарных изделий и керамики, вышивки, тканей. В 1970-х годах поселился в Ленинграде, где жил до конца жизни.

Собранные Д. Г. Гоберманом уникальные фотографические материалы составили основу изданных им на протяжении последующих лет на русском, молдавском и украинском языках монографий и фотоальбомов — «Молдавские ковры: выпуск первый» (1959), «Ковры Молдавии» (1960), «Гуцульщина — край искусства» (1966), «Памятники деревянного зодчества Закарпатья» (1970), «Росписи гуцульских гончаров» (1972, украинское издание — 2005), «Памятники молдавского искусства на Буковине» (1972), «Памятники боевой и революционной славы Молдавии» (на молдавском языке, 1976), «Каменный цветок Молдавии» (1979), «Искусство гуцулов» (1980), «Поклонные кресты Молдовы» (2004), искусствоведческие альбомы-путеводители серии «Дороги к прекрасному» — «По Молдавии» (1975), «По Гуцульщине» (1979), «По Северной Буковине» (1983).

В 1998 году вышла книга воспоминаний и размышлений «Художник о себе», в 1987 году к 75-летию и в 2002 году к 90-летию художника — альбомы-каталоги его живописных работ «Выставка произведений», в 2002 году — также к 90-летию художника — документальный фильм «Гоберман глазами Гобермана». Большинство живописных работ Д. Н. Гобермана находятся в частных коллекциях, среди самых известных — «Берег Камы» (1949, холст, масло), «Ленинград. На каменном острове» (1956, холст, масло), графические работы — «Красные дома» (1973), «Спящее село» (1975), «Старик с трубкой» (1978), «Букет в чёрной вазе» (1983), «Керамические сосуды» (1983), «Натюрморт с портретом» (1985), «Портрет архитектора» (1985), «Пейзаж с жёлтым домом» (1986). Начиная с 1980-х годов живописные работы Д. Н. Гобермана экспонировались на нескольких персональных выставках, последняя из которых — выставка рисунка 1942—2002 годов — прошла в марте 2004 года в Санкт-Петербурге.

Начиная с конца 1930-х годов Д. Г. Гоберман фотографировал надгробные памятники XVIII — начала XX века на еврейских кладбищах Украины, а после войны — Молдавии и Западной Украины. На протяжении нескольких десятилетий ему удалось запечатлеть и описать сотни резных надгробий на действующих и заброшенных еврейских кладбищах бывших еврейских местечек Бессарабии, Северной Буковины и Восточной Галиции (современной Молдавии, Черновицкой, Ивано-Франковской и Закарпатской областей Украины). Еврейское население этих местечек было уничтожено во время войны и большая часть сфотографированных и каталогизированных им надгробных стел были впоследствии разрушены, в связи с чем собранная Д. Н. Гоберманом коллекция негативов является уникальной. Кроме того, так как в советское время публикация подобных материалов была невозможна, Д. Н. Гоберман стал фактически первым, кто занялся их систематическим изучением. Однако опубликовать эти фотографии стало возможным лишь в послеперестроичные годы — в 1990—2000-е годы в России и в США вышли двуязычные альбомы фотографий еврейских надгробий с комментариями автора «Еврейские надгробья на Украине и в Молдове» (1993), «Carved Memories: Heritage in Stone From the Russian Jewish Pale» (Резная память: наследие в камне из черты еврейской оседлости, 2000), «Забытые камни: еврейские надгробия 18 — начала XX века в Молдове» (2000), «Еврейские надгробия на Украине» (2001). Выставка из 70 фотографий еврейских надгробий из коллекции Д. Г. Гобермана «Within the Pale: Jewish Tombstones in the Ukraine and Moldova Photographed by David Goberman» (В черте оседлости: еврейские надгробия на Украине и в Молдове, сфотографированные Давидом Гоберманом) прошла в Бруклинском художественном музее (Brooklyn Art Museum) с 14 января по 30 апреля 2000 года. Подобные выставки прошли в Кишинёве, Киеве, Санкт-Петербурге и Москве. Для сохранения более тысячи негативов Кеннетом Пушкиным (Kenneth A. Pushkin) и Энн Саммерфельд Холлиуэлл (Anne Sommerfeld Halliwell) был организован «Архив Гобермана» в США (The Goberman Archive). На основе сделанных фотографий Д. Н. Гоберман создал серию монотипий, посвящённых сюжетам резных надгробий старого кишинёвского кладбища, снесённого в 1950-х годах.

Книги

• Художник Давид Гоберман: Каталог выставки. Свердловск, 1940.
• Каталог выставки. Союз советских архитекторов. Ленинградское отделение. Ленинград, 1948.
• Каталог выставки. Союз советских архитекторов. Ленинградское отделение. Ленинград, 1957.
• Молдавские ковры. Альбом. Выпуск I. Кишинёв: Картя молдовеняскэ, 1959.
• Ковры Молдавии. Кишинёв: Картя молдовеняскэ, 1960.
• Гуцульщина — край искусства. Москва—Ленинград: Искусство, 1966.
• Памятники деревянного зодчества Закарпатья. Фотоальбом. Ленинград: Аврора, 1970.
• Росписи гуцульских гончаров. Фотоальбом. Типография Globus Wien. Ленинград: Искусство, Ленинградское отделение, 1972.
• Памятники молдавского искусства на Буковине. Этнография и искусство Молдавии. Кишинёв: Штиинца, 1972.
• По Молдавии. Путеводитель. Серия «Дороги к прекрасному». Ленинград: Искусство, Ленинградское отделение, 1975.
• Старый Орхей — Орхеюл векь (на русском, молдавском и английском языках). Кишинёв: Тимпул, 1975.
• Монументеле де глорие милитарэ ши револуционарэ дин Молдова (Памятники воинской славы революционеров Молдавии) — Памятники боевой и революционной славы Молдавии (на русском, молдавском и английском языках). Кишинёв: Тимпул, 1976.
• Каменный цветок Молдавии. Кишинёв: Картя молдовеняскэ, 1978.
• По Гуцульщине. Путеводитель. Серия «Дороги к прекрасному». Ленинград: Искусство, Ленинградское отделение, 1979.
• Искусство гуцулов. Москва: Советский художник, 1980.
• Памятники искусства Советского Союза: Украина и Молдавия. Справочник-путеводитель. Составитель Г. Н. Лонгвин. Фотосъёмка А. А. Александрова, Д. Н. Гобермана, Г. Н. Лонгвина и М. М. Чуракова. Типография «Эдицион Лейпциг». Москва: Искусство, 1982.
• По Северной Буковине. Путеводитель. Серия «Дороги к прекрасному». Ленинград: Искусство, Ленинградское отделение, 1983.
• Выставка произведений. Каталог. Ленинград: Художник РСФСР, 1987.
• Еврейские надгробья на Украине и в Молдове. Jewish Tombstones in the Ukraine and Moldova. Параллельный текст на русском и английском языках. Серия «Шедевры еврейского искусства», том 5. Москва: Имидж, 1993.
• Мотивы еврейского искусства в рисунках Давида Гобермана. Санкт-Петербург: ЭЗРО, 1996.
• Художник о себе. Санкт-Петербург: Литера, 1998.
• Еврейские надгробия XVIII—XIX вв. на Украине и в Молдове: выставка фотографий. Каталог. Санкт-Петербург: Союз художников России, 1999.
• Carved Memories: Heritage in Stone From the Russian Jewish Pale (Резная память: наследие в камне из черты еврейской оседлости, 150 фотографий). Нью-Йорк: Rizzoli International Publications, 2000.
• Забытые камни: еврейские надгробия в Молдове. Forgotten Stones: Jewish Tombstones in Moldova. На русском и английском языках. Санкт-Петербург: Искусство, 2000.
• Еврейские надгробия на Украине. Jewish Tombstones in the Ukraine. На русском и английском языках. Санкт-Петербург: Искусство, 2001.
• Д. Н. Гоберман. Выставка произведений. Санкт-Петербург: Искусство, 2002.
• Поклонные кресты Молдовы. Troiţele moldoveneşti. Москва: Искусство России, 2004.
• Мотиви гуцульського керамічного розпису. Киев: Дух і Літера, 2005.
• Бумажные мосты: пять еврейских поэтов. Перевод с идиша. Иллюстрации Давида Гобермана. СПб: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2012.
• Живопись. Графика (альбом). СПб: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2015.

Ссылки

• [www.pchela.ru/podshiv/24_25/sh.htm Интервью с Д. Н. Гоберманом в журнале «Пчела»]
• [narodknigi.ru/journals/104/sobstvennaya_zhizn/ Булатовский И. «Собственная жизнь»: О натюрмортах Давида Гобермана // Народ Книги в мире книг. 2013. № 104.]

Галерея

• [www.plakaty.ru/posters?id=377 Плакат «Н. Симонов в фильме „Пётр Первый“». 1937]
• [www.plakaty.ru/posters?id=954 Плакат «Путешествие в Арзрум». 1937]
• [www.bu.edu/hillel/gallery/images/DavidGoberman-Image.jpg Еврейское надгробие. Фотография Д. Н. Гобермана]
• [judaica.spb.ru/exbsh/ex11/GobermanFoto.jpg Еврейское надгробие. Фотография Д. Н. Гобермана]
• [www.dorledor.info/photos/articles/2803_1.jpg Д. Н. Гоберман с молдавской художницей Адой Зевиной (1918—2005). Кишинёв. 2000] (см. А. М. Зевина)

Отрывок, характеризующий Гоберман, Давид Ноевич

В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.