Орки (Средиземье)

Расы Средиземья
Валар Майар Эльфы Люди Гномы Хоббиты Энты Орлы Орки Тролли Драконы
Другие

О́рки (англ. Orcs) — в легендариуме Джона Р. Р. Толкина — злобный, варварский народ, подчинявшийся Тёмному Властелину и составлявший основу его вооружённых сил. Изначально созданы падшим Вала Мелькором при помощи чёрной магии — мутанты из пойманных им новосотворённых эльфов. Позднее стали самостоятельным народом Средиземья, всегда служившим Тьме и отличавшимся злобным нравом. Орки составляли основу армий как Мелькора (Моргота), так и Саурона.

Впервые орки появились уже в самых ранних из известных текстов Толкина, относящихся к группе «Утраченных Сказаний» (1914—1917 гг.). Практически с момента возникновения их образ находился в тесном взаимодействии с образом мифологических гоблинов, и в произведениях Толкина эти слова взаимозаменяемы.

Образ орков и само слово стали расхожими в произведениях фэнтези других писателей, хотя со временем представления об орках в литературе претерпели значительные изменения.

Название

Слово «orc» происходит из староанглийского языка, где означает великана или демона. Сам Толкин утверждал, что взял его из средневековой поэмы «Беовульф», где оно применяется к гигантскому чудовищу Гренделю. В поздних письмах и некоторых неопубликованных работах Толкин писал это слово как «ork». Также в древнеримской мифологии упоминался демон подземелий по имени Орк (лат. Orcus).

Гномы называли этих существ rukhs (мн.ч. rakhâs), эльфы Синдар — orch (мн.ч. yrch), на Квенья имя им было — orco (мн.ч. orcor, orqui). На Чёрном наречии самоназвание орков — uruk, которое, в свою очередь, является искажением эльфийского именования. На Всеобщем языке и в языке Рохана употреблялось слово орк. По Толкину, на английский (и русский) язык должно переводиться словом гоблин. Так, в книге «Хоббит, или Туда и обратно» гоблины, которые устроили героям засаду на перевале через Мглистые горы, были на самом деле орками (англ. orcs).

Описание

Внешность

Орки описываются как темнокожие, низкорослые гуманоидные создания с плоскими носами и большими клыками. Они неуклюже сложены, с кривыми руками и ногами, причём, вероятно, на ногах у них нет пальцев. Их уродство — следствие искажения Мелькором их изначальной эльфийской сущности. Кровь орков — густая и чёрного цвета. Орки слабо видят днём, очень плохо переносят солнечный свет и предпочитают жить в пещерах, подземельях, горных расщелинах; активный образ жизни ведут предпочтительно в тёмное время суток.

Характер

Орки враждебны всему прекрасному и чистому, склонны к вандализму (они демонтировали все памятники дунэдайн в Минас Итиле, испортив их грязными надписями). Они не гнушаются каннибализмом и с удовольствием поедают трупы, включая собственных сородичей. При этом орки склонны к инженерному мышлению: они умеют создавать сложные устройства, в особенности боевые и пыточные механизмы. В этом образе, как считается, профессор Толкин противопоставлял несимпатичный ему технический прогресс высокой культуре.

Орки враждуют с людьми Запада, эльфами, гномами и большинством других «светлых» народов Средиземья. Их союзниками, обычно временными, выступают тролли, варги (волки), истерлинги и харадрим. Общество орков управляется вождями, однако, ввиду склонности этого народа к распрям, власть среди них держится только на силе и страхе. В порядке вещей для вожака смахнуть пару голов смутьянов, хотя командиры тоже могут подвергнуться взысканиям: известно, что вожак мордорских уруков Шаград был сварен, и из разговора орков-разведчиков, подслушанного Фродо и Сэмом, такое наказание — не редкость. Мелкие драки и стычки возникали даже в армиях Саурона в Мордоре и сильных вожаков в Мглистых горах.

Язык

Языком орков является Чёрное Наречие, язык, родственный эльфийскому квенья. Его создал для орков Саурон, смешав в жаргон из отдельных слов чужих языков, причём каждое племя выработало впоследствии свой особый диалект. На Чёрном Наречии, в частности, сделана знаменитая надпись на Кольце Всевластья.

Ash Nazg durbatulûk, Ash Nazg gimbatul,

Ash Nazg thrakatulûk agh Burzum-ishi krimpatul.

В дословном переводе:

Одно кольцо, чтоб править всеми, одно кольцо, чтобы найти их,

Одно кольцо, чтобы собрать их всех и в темноте связать их.

В Третью Эпоху из-за разрозненности и массовой гибели племён многие орки забыли Чёрное Наречие, и оно перестало быть их общим языком. Вместо этого орки зачастую использовали человеческий язык (вестрон) для сообщения между разными племенами. Так, например, мордорские орки и урук-хай, захватившие Пиппина и Мерри, разговаривали между собой на понятном хоббитам языке, не имея уже обще-орочьего.

История

Появление

Первые орки были созданы Морготом в Первую Эпоху в Утумно из пойманных им эльфов (при этом данная версия дана в корпусе текстов фразой «мало что известно достоверно, но мудрые в Эрессеа говорят»). С помощью своей чёрной магии и пыток он извратил их сущность, придав уродливую внешность и злобный нрав. Эти орки служили своему господину из страха, в глубине души ненавидя его. Эти орки частично сохраняли свою память и долголетие.

В ранних черновиках Толкина, изданных в сборнике «История Средиземья», описывалась другая, не вошедшая в канонические издания, теория возникновения орков. По ней, Мелькор создал своих подручных из камня и глины, и оживил их, как Аулэ — гномов. Позже Толкин неоднократно пытался переосмыслить происхождение орков. Он пытался отвергнуть теорию о происхождении орков от эльфов и выдвинуть другие: происхождение орков от неких животных или даже от людей (для этого даже решил перенести время пробуждения людей). Некоторые орки происходили от меньших духов — майар, которые воплощались в орочьих телах. Обычно они становились предводителями орочьих племен.

Первоначально орки населяли крепость Ангбанд (нигде в текстах не сказано о наличии орков непосредственно в самом Ангбанде) и её окрестности на крайнем севере Средиземья (изначально орки появились в Утумно, первой крепости Моргота на севере. После пленения Моргота Валар, орки, оставшись предоставленными сами себе, стали распространяться на юг). Войска орков и троллей принимали участие в обороне Ангбанда и захватнических походах Моргота. В «Сильмариллионе» неоднократно упоминаются их военные преступления, такие как убийства мирных жителей и издевательства над пленными. В союзе с драконами и балрогами, а также несколькими народами союзных Морготу людей (Бродда, Смуглые Люди и др.) они одержали победу над эльфами и людьми в битве Нирнаэт Арноэдиад, распространив власть Моргота почти на весь Белерианд. Однако многочисленная армия Валинора взяла штурмом Ангбанд (события, известные как Война Гнева), сокрушив при этом неисчислимые легионы орков, и Моргот был взят в плен. В результате боевых действий север Средиземья превратился в пустыню, значительная часть его ушла под воду.

После падения Моргота уцелевшие орки расселились по Средиземью. Валар и майар отвернулись от них, придя к выводу, что зло в их душах неискоренимо.

Орки как народ Средиземья

Изначально упоминание об орках в Средиземье появляется в Предначальную Эпоху, незадолго до возвращения Мелькора. Вести о них принесли королю Дориата Тинголу гномы. Возможно, что они являлись предками некоторых племен орков. После падения Мелькора в конце 1-й Эпохи, уцелевшие орки начали заселять Серые и Мглистые (Туманные) горы. Увеличившись в численности, они стали нападать на гномов. Вероятно, со временем орки проникли на территорию Мордора, где некоторые племена перешли на службу Саурону. Во Вторую эпоху орки населяли Мордор (лишь часть орков населяла Мордор, большое количество орков жило на Севере, в том числе в Мглистых и Серых горах) и частью служили Саурону. Они принимали участие в его войнах с эльфами, а двести лет спустя — с Гондором. Армии орков захватили Минас Итиль и разоряли Итилиэн до тех пор, пока армии Последнего Союза людей-дунэдайн и эльфов не двинулись на них карательным походом. Битва при Дагорладе была выиграна людьми и эльфами, и союзные войска вошли в Мордор, осадив Барад-дур. Осада длилась несколько лет, пока кольцо её не сжалось настолько, что Саурон был вынужден лично выйти в бой. В битве с ним пали Элендил и Гил-Галад, но и сам Саурон не уцелел, и Исилдур обломком меча отрубил палец с Кольцом у своего поверженного врага. Победившие армии разорили Мордор и построили крепости, стерегущие выходы из него. Однако именно нападение отряда уцелевших орков в долине Андуина у подножия Мглистых гор стало причиной гибели Исилдура, когда тот возвращался с войны на север. Сама концепция того, что все орки служили Саурону, вероятнее всего неверна. Стоит отметить, что к концу 3-й Эпохи далеко не все племена орков в Мордоре охотно служили Саурону, хотя сотрудничали с посланными им эмиссарами, иногда усиливались элитными частями Мордора — чёрными уруками, — устраивали по указке Саурона рейды в долину Андуина и участвовали в первом штурме Лориэна, однако они держались союза, пока он был выгоден или если враг оказывался сильнее. Например, орки Мории участвовавшие в нападении на Братство Кольца у Аргоната считали своей целью не пленение хоббитов, на что были нацелены мордорские орки и урук-хай Сарумана, а месть за погибших вожаков, в связи с чем и требовали и попытались прорваться к Мглистым горам; лишь появление конницы Эомера вынудило их подчиниться Углуку. Участие морийских орков в Войне Кольца, похоже, закончилось первым штурмом Лориэна, мощь эльфийской магии, атака энтов и умелая оборона галадримов привела к тому что основные силы штурмующих после составил гарнизон Дол-Гулдура.

После развоплощения Саурона на несколько тысячелетий мордорские орки были предоставлены сами себе, вынужденные бороться за выживание без помощи высших сил Тьмы. Орки Мглистых гор, и ранее подчинявшиеся лишь номинально в конце 3-й Эпохи, воспользовавшись случаем, захватили Морию — древнее королевство гномов, покинутое ими из-за появления балрога, древнего демона, чудом уцелевшего при разрушении Ангбанда. Либо орки вступили с балрогом в союз либо балрог, изгнав гномов, впал в спячку, поскольку орки мифрил не добывали, а захватили брошенное гномами. Позднее, когда гномы оставили богатые золотом Серые горы из-за драконьих атак, орки постепенно их заселили. После того как Эребор захватил дракон Смог, Трор в одиночку проник в Морию и был убит орками Азога (о роли балрога в этом событии ничего не сказано, известно лишь, что вошедший было в Морию Даин Железностоп почувствовал присутствие неодолимой злой мощи в недрах и отговорил торжествующих победу над орками Азога гномов возвращаться в Кхазад-Дум). Страстно желая отомстить за короля старейшего и главнейшего рода и наследника Дурина, гномы объявили оркам войну и нанесли им окончательное поражение в битве при Азанулбизаре, в которой погиб Азог. Однако гномы не посмели штурмовать хорошо укреплённую Морию (особенно памятуя то, что в её глубинах скрывался балрог). Королю Азогу наследовал его сын, Больг, который был убит 150 лет спустя в Битве Пяти Народов под Эребором, однако Мория оставалась под властью орков еще несколько десятилетий. Попытка Балина отбить Морию после пяти неполных лет правления закончилась гибелью его и всего его отряда от рук пришедших с востока орков и пробудившегося балрога. Лишь после уничтожения балрога Гэндальфом и разгрома Саурона гномы смогли заняться отвоеванием королевства, при Дурине Седьмом окончательно освоили его и перенесли столицу королей Дома Дурина в Морию.

Несколько племён орков обитало на севере, в горах возле Гундабада, в Мглистых горах. С ними столкнулась экспедиция Торина Дубощита во время похода на Эребор и убила Верховного Гоблина. В союзе с Ангмаром эти же орки принимали участие в войнах против Арнора, что в итоге привело к разгрому и исчезновению этого государства, и хотя Ангмар был уничтожен эльфами и Гондором, остатки северных орков до конца Войны Кольца засели в подземельях Серых и Мглистых гор. В войне орков и гномов орочьи гарнизоны Серых и Мглистых Гор и горы Гундабад были перебиты, но перед Битвой Пяти Армий Гундабад был сборным пунктом объединенной армии орков во главе с Больгом, шедших отомстить за Верховного Гоблина Высокого Перевала и захватить Эребор. Три четверти армии полегло под Одинокой Горой, и Серые горы почти опустели. Однако к началу войны Кольца Мглистый хребет кишел орками.

Орки в Войне Кольца

С возрождением Саурона в конце Третьей Эпохи большинство орков вновь приняло его сторону. По приказу Саурона они совершали набеги на Рохан, снова захватили Итилиэн. Обосновавшись в Итилиэне, орки уничтожили памятники искусства дунэдайн. Гондорские следопыты часто совершали карательные рейды по Итилиэну, уничтожая орков и их союзников, но не решались на открытое выступление. Позже их командиром стал итилиэнский наместник Фарамир.

Саруман, вступив в союз с Мордором, стал улучшать племя орков, скрещивая собственно орков и людей. Созданные таким образом гибриды были крупнее обычных орков, обладали большей силой и не боялись солнечного света. Помимо этих полуорков (относящихся к породе урук-хай), армию Изенгарда составляли и обычные орки, а также племена людей, привлечённые Саруманом на службу.

Орки сражались на стороне альянса Мордора и Изенгарда во всех основных сражениях, в том числе в Хельмовом Ущелье и на Пелленорских полях. Основной тактикой орков была попытка подавить противника численностью, однако большинство ключевых сражений (кроме Осгилиатского) были ими проиграны.

После уничтожения Единого Кольца, гибели Саурона и обрушения его крепости орки обратились в бегство. По всей видимости, они были почти поголовно уничтожены альянсом Запада и вымерли в Четвёртую эпоху.

Урук-хай

Урук-хай (мн.ч. англ. Uruk-hai, происходит от слова «урук» (англ. Uruk)) — особо крупная разновидность орков.

Кристофер Толкин описывает уруков (англ. Uruks) как перевод на английский язык слова урук-хай (англ. Uruk-hai), а его отец, Дж. Р. Р. Толкин, неоднократно и взаимозаменяемо использовал оба этих слова. Урук-хай буквально означает «народ орков», однако это слово было закреплено для обозначения больших орков-воинов Мордора и Изенгарда (в то время как другое слово орочьего происхождения — снага («раб») — применялось ко всем остальным оркам). Первое упоминание об урук-хай относится к 2475 году Третьей Эпохи, когда полчища чёрных уруков выступили из Мордора и разорили Итилиэн, а также штурмом взяли Осгилиат. Ближе к Войне Кольца Боромир, сын наместника Гондора Дэнетора II, наголову разбил уруков и вернул Итилиэн, но Осгилиат уже лежал в руинах, а его гордость — каменный мост — был уничтожен.

Следовательно, согласно записям Толкина, урук-хай — это творение Саурона, а не Сарумана (как сказано выше, сообщение об урук-хай Мордора датируется 2475 годом Т. Э., в то время как Саруман поселяется в Изенгарде в 2759 году, а урук-хай, служащие Саруману, появляются только после 2990 года, тем более, что первое упоминание о его «генетических опытах» датируется примерно 3000 годом).

Творения Сарумана были названы «полуорками» и «орколюдами», и кроме сражения за Хельмову Падь и Ортханк, упоминаются в начале путешествия четвёрки хоббитов в Пригорье (косоглазый южанин). Кроме того, урук-хай и полуорки появляются как два разных народа во время битвы на Изенских Бродах.

Детального описания внешности урук-хай не приводится, известно лишь, что у них была кожа чёрного цвета (что отразилось и в названии «чёрные уруки»).

Урук-хай, как и другое творение Саурона — олог-хай (разновидность троллей, не боящихся солнца), очевидно, были выведены Сауроном с целью создания породы орков, не боящихся солнца (об этом говорится в фильмах).

Следует различать урук-хайев Саурона и Сарумана. Урук-хайи Саурона описываются как крупные орки, ростом почти с человека, с тёмной кожей. Каких-либо других особенностей не приводится. Скорее всего, Саурон вывел своих урук-хайев методом селекции — отбирая наиболее крупных и сильных орков. Урук-хайи Сарумана значительно отличаются от всех остальных орков внешним видом — они более всех орков похожи на людей, кроме того, предпочитают пользоваться человеческим оружием. Судя по рассыпанным в тексте трилогии намёкам, Саруман скрестил обычных орков с людьми и назвал их урук-хайями в подражании Саурону. Говорится о том, что Саруман мог найти древние манускрипты, в которых упоминалось, что в Первую Эпоху слуги Моргота пытались проводить эксперименты по скрещиванию людей и орков. Также стоит отметить, что при создании армии урук-хай Саруман, очевидно, ввёл некие стандарты касательно обмундирования и вооружения своих солдат. В фильмах можно заметить, что их доспехи все сделаны примерно по одному образцу, то же касается и вооружения: это в основном длинные копья, прямые широкие палаши и крепкие щиты. К тому же в армии Сарумана заметны первые признаки разделения на роды войск: рядовая пехота, кавалерия (орки-разведчики верхом на варгах), лучники, тяжёлые стрелки (занимались ведением огня из осадных орудий), бомбардиры (именно они закладывали пороховые заряды в водосток под крепостной стеной Хельмовой Пади), берсерки (или штурмовики) — при штурмах, например, стен они взбирались на них первыми и своими длинными, тяжёлыми мечами «расчищали» пространство для лезущих следом бойцов. Всего этого не было в армии Саурона; наверное, во всей его армии нельзя сыскать двух орков, вооружённых и обмундированных одинаково. С другой стороны, у Саурона тоже была кавалерия — орки верхом на варгах и легионеры-харадримы на боевых слонах, — а также своя версия тяжёлой пехоты — тролли, закованные в мощные латы и вооружённые боевыми молотами.

Стоит отметить, что несмотря на постоянно упоминаемую в текстах уродливость орков, видимо, внешне они не так сильно отличались от людей, эльфов и хоббитов: энт Фангорн первоначально путает хоббитов с мелкими орками; орки, марширующие в военный лагерь в Мордоре, принимают Фродо и Сэма за своих солдат; Финрод Фелагунд маскирует себя, Берена и нескольких эльфов под видом орков, и никто не может заметить подлог.

В кинотрилогии Питера Джексона урук-хай — разновидность орков, выведенная магом из числа Истари — Саруманом Белым и улучшенная с помощью его магии. Они существенно превосходили ростом обычных орков, даже самых высоких из них, обладали огромной силой и выносливостью и совершенно не боялись солнца. Более того, урук-хай Сарумана были не только воинственными и не отступали перед врагом, но и совершенно искренне, а не из страха (как обычные орки), были преданы своему господину.

Известные орки

• Азог Завоеватель — повелитель орков, захвативший Морию. Когда царь гномов Трор пришёл к нему, чтобы потребовать своё царство назад, Азог назвал его «нищим» и отрубил голову. Азог погиб в битве при Азанулбизаре от руки Даина.
• Болдог — один из предводителей орков Ангбанда, упоминается в третьем томе «Истории Средиземья»; будучи послан Морготом во главе отряда к границам Дориата с целью поимки Лютиэн, был перехвачен воинами Тингола во главе с самим королём, которые истребили весь отряд вместе с предводителем; сам Болдог при этом пал от руки Тингола.
• Больг Жестокий — сын Азога, командовавший полками гоблинов в Битве Пяти Армий. Был убит Беорном.
• Верховный Гоблин — не упомянутый по имени правитель гоблинов Туманных гор, захвативших в плен экспедицию Торина Дубощита. Убит Гэндальфом Серым.
• Гольфимбул — вождь гоблинов, совершивших набег на Шир. Был убит в сражении при Зеленополье в 1147 году Л. Ш. предводителем ополчения хоббитов Бандобрасом Туком, который снёс ему голову дубинкой и попал ею в кроличью нору. Так была выиграна битва (и, как утверждают сами хоббиты, заодно изобретена игра в гольф).
• Горбаг — начальник патруля орочьей стражи Минас Моргула в Кирит Унголе, носил щит со знаком Лунного Лика. Был убит в ссоре со своими приятелем Шагратом из-за мифриловой кольчуги Фродо.
• Гришнак — мордорский орк, командир отряда, посланного Сауроном на поиски Хранителя Кольца. Убит воинами под командой Эомера.
• Углук — командир отряда урук-хай, посланных Саруманом за Хранителем Кольца. Жестоко поддерживал дисциплину в отряде, убивая тех орков, кто пытался съесть пленников. Убит Эомером в поединке.
• Шаграт — начальник урук-хай, комендант Кирит Унгола (носил щит со знаком Багрового Ока), убивший Горбага за мифриловую кольчугу Фродо, стараясь донести до Тёмного Властелина весть о присутствии в Мордоре врагов. Убив своего сотоварища и будучи им же ранен, сумел добежать до Барад-дура, где передал кольчугу и прочие вещи, найденные при Фродо, своему начальству. Был убит разгневанным на него Сауроном. Вещи, принесённые Шагратом, впоследствии были представлены Гэндальфу и вождям Запада Голосом Саурона у Мораннона.
• Маухур (англ. Mauhúr) — воин из числа урук-хай Изенгарда, бывший предводителем отряда подкрепления, посланного через лес Фангорн на помощь Углуку, чей отряд был окружён группой рохиррим. Когда отряд Маухура атаковал, некоторые из рохиррим выдвинулись им навстречу, остальные же сомкнули кольцо вокруг лагеря Углука. Пленники Углука, Мерри и Пиппин, оказались вне кольца окружения и смогли бежать в лес Фангорн. В фильме «Две крепости» Маухур с самого начала бежит в Изенгард вместе с отрядом Углука. Он и все остальные орки были убиты в стычке с рохиррим, и голова, надетая на пику, в сцене утра после битвы всадников с орками, скорее всего принадлежала ему.

Неканонические орки

Перечисленные ниже орки изначально отсутствуют в книгах Толкина, но появляются в кинотрилогии «Властелин колец» Питера Джексона:

• Готмог — полководец Мордора, командовал армией Саурона в битве на Пелленорских полях, где был убит Гимли и Арагорном. Персонаж, специально придуманный для фильма «Возвращение короля», однако имя Готмога в книге упоминается (без указаний на расовую принадлежность — сказано лишь, что некий Готмог, управляющий крепости Минас Моргул, принял командование армией Мордора после гибели Короля-Чародея).
• Лурц — персонаж, вымышленный специально для фильма «Братство Кольца», командир отряда урук-хай, который руководил нападением на Братство Кольца близ Амон Хен и лично убил Боромира. Был убит Арагорном. В книге не упоминается.
• Шарку — персонаж, вымышленный специально для фильма «Две крепости», командир отряда наездников на варгах, который был послан перехватить роханских беженцев на пути в Хельмову Падь. Был убит Арагорном, однако сам следопыт чудом не отправился на тот свет. В книге данное имя упоминается, но так орки Изенгарда называли Сарумана, что в переводе с Чёрного Наречия означает «старик».

См. также

• Олог-хай

Ссылки

• [bestiary.us/ork.php Бестиарий — Орки]

Отрывок, характеризующий Орки (Средиземье)

Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё таки не успел миновать их.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен был столкнуться. Этот кавалергард непременно сбил бы с ног Ростова с его Бедуином (Ростов сам себе казался таким маленьким и слабеньким в сравнении с этими громадными людьми и лошадьми), ежели бы он не догадался взмахнуть нагайкой в глаза кавалергардовой лошади. Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши; но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее. Едва кавалергарды миновали Ростова, как он услыхал их крик: «Ура!» и оглянувшись увидал, что передние ряды их смешивались с чужими, вероятно французскими, кавалеристами в красных эполетах. Дальше нельзя было ничего видеть, потому что тотчас же после этого откуда то стали стрелять пушки, и всё застлалось дымом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.
«Что мне завидовать, мое не уйдет, и я сейчас, может быть, увижу государя!» подумал Ростов и поскакал дальше.
Поровнявшись с гвардейской пехотой, он заметил, что чрез нее и около нее летали ядры, не столько потому, что он слышал звук ядер, сколько потому, что на лицах солдат он увидал беспокойство и на лицах офицеров – неестественную, воинственную торжественность.
Проезжая позади одной из линий пехотных гвардейских полков, он услыхал голос, назвавший его по имени.
– Ростов!
– Что? – откликнулся он, не узнавая Бориса.
– Каково? в первую линию попали! Наш полк в атаку ходил! – сказал Борис, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая бывает у молодых людей, в первый раз побывавших в огне.
Ростов остановился.
– Вот как! – сказал он. – Ну что?
– Отбили! – оживленно сказал Борис, сделавшийся болтливым. – Ты можешь себе представить?
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.