Гобой д’амур

Гобой д’амур
Классификация	• Духовой инструмент • Деревянный духовой инструмент • Аэрофон
Родственные инструменты	Гобой, Английский рожок

Гобой д’амурГобой д’амур

Гобой д’амур — духовой инструмент, очень похожий на обычный гобой. Он слегка больше обычного гобоя и, по сравнению с ним, даёт менее напористый и более мягкий и спокойный звук. В семействе гобоев он ставится как меццо-сопрано или альт.

Диапазон — от соль малой октавы до ре третьей. Был изобретён в XVIII веке и впервые был использован Кристофом Граупнером в произведении «Wie wunderbar ist Gottes Güt». Иоганн Себастьян Бах написал много пьес — концерт, кантаты, часть «In Spiritum Sanctum» в Мессе си минор — для этого инструмента. Георг Филипп Телеманн также иногда применял этот инструмент.

После падения популярности в конце XVIII века гобой д’амур практически не употреблялся сочинителями на протяжении без малого 100 лет. Однако такие композиторы, как Рихард Штраус, Клод Дебюсси, Морис Равель, Шарль Кёклен, Фредерик Делиус начали вновь использовать инструмент в своих произведениях. Его также можно слышать в произведении Тору Такэмицу «Vers l’Arc-en-Ciel, Palma», но, пожалуй, наиболее известно его соло в «Болеро» Мориса Равеля.

Дженнифер Полл в 1995-1997 записала четыре диска сочинений для гобоя д'амур.

Отрывок, характеризующий Гобой д’амур

Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.