Гогенлоэ, Готфрид

Принц Готтфрид цу Гогенлоэ-Шиллингсфюрст (нем. Gottfried Maximilian Maria Prinz zu Hohenlohe-Waldenburg-Schillingfürst, Ratibor und Corvey; 8 ноября 1867, Вена — 7 ноября 1932, Вена) — австро-венгерский военный деятель и дипломат из рода Гогенлоэ. В 1902—1907 годах служил военным атташе посольства в Российской империи.

Биография

Родился в семье принца Константина Гогенлоэ-Шиллингсфюрста и княжны Марии Витгенштейн, чья мать Каролина прославилась своей связью с Листом. Племянник рейхсканцлера Хлодвига Гогенлоэ, правнук российского фельдмаршала П. Х. Витгенштейна. Брат австрийского министра-президента Конрада Гогенлоэ.

В 1887 году поступил в гусары, в 1889 году получил чин лейтенанта. В 1893—1895 годах учился в Терезианской военной академии, затем поступил на службу в Генеральный штаб.

В 1908 году женился на эрцгерцогине Марии Генриетте Тешенской, дочери главнокомандующего герцога Фридриха Тешенского. С апреля 1908 до ноября 1913 года — советник посольства в Берлине. В феврале 1913 года направлен в Россию со специальной миссией, призванной урегулировать отношения в связи с аннексией Боснии. С 4 августа 1914 до 14 ноября 1918 года — посол Австро-Венгрии в Германской империи.

Первая мировая война

Во время войны проявил себя как сторонник равноправного союза с Германией. С 1917 года, предрекая поражение, высказывал идею скорейшего окончания войны, поддерживал Карла I в поисках возможностей для заключения сепаратного мира с Антантой. Произведён в генерал-майоры при выходе в отставку. Удостоен рыцарского достоинства Ордена Золотого руна.

После окончания войны ушёл со службы, большую часть времени посвящал скачкам. Умер в Вене 7 ноября 1932 года.

Литература

• Deutsche Biographische Enzyklopädie. — B. 5. — München, 1997. — S. 140.
• Imre Gonda. Über das Verhältnis Deutschlands zur österreichisch-ungarischen Monarchie in den Kriegsjahren 1916 bis 1917 (Nach den Berichten des Botschafters Prinzen G. zu Hohenlohe-Schillingfürst). // Österreich-Ungarn in der Weltpolitik 1900 bis 1918. — Berlin/DDR, 1965. — S. 163—183.

Отрывок, характеризующий Гогенлоэ, Готфрид

– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.