Годлевский, Винцент

Винцент Годлевский

Винцент Годле́вский (белор. Вінцэнт Гадлеўскі, польск. Wincenty Godlewski; 16 ноября 1888 — 24 декабря 1942) — католический священник, руководитель националистического белорусского подполья в годы немецкой оккупации, идеолог белорусской национальной идеи и «Белорусской независимой партии». Один из крупнейших деятелей Западной Белоруссии в 1930-х гг.

Биография

Винцент Годлевский родился 16 ноября 1888 года в деревне Щуричи Волковысского уезда. Окончил Виленскую католическую духовную семинарию и Петербургскую католическую духовную академию. Арестовывался польскими властями за националистическую деятельность. После раздела Польши между Германией и СССР жил в Вильно, занимался переводом на белорусский язык Библии и Нового Завета. Был инициатором создания Белорусского национального фронта, также издавал газету «Беларускі Фронт».

С началом Второй мировой войны занимался образовательной деятельностью на должности главного школьного инспектора. Это позволяло Винценту Годлевскому свободно передвигаться по оккупированной Белоруссии, для создания белорусского национального сопротивления немецким и советским войскам. Являлся неофициальным руководителем Белорусской независимой партии (БНП). С 1941 года попадает в немилость к немецкому руководству, за сопротивление политике угона населения в Германию, после чего 24 декабря был арестован и ровно через год расстрелян в Тростенце.

В круг сторонников Годлевского входили В. Тумаш, Ф. Олехнович, Н. Шкелёнок и др.

Литература

• Беларускі нацыяналізм: Даведнік. Менск: Голас Краю, 2001.
• Vytautas Žeimantas. Vincentas Hadliauskis - kunigas, publicistas, leidėjas, kankinys // Voruta, 2010 Nr 12(702), 13 (703). (на литовск.)

Ссылки

• белор. [www.jivebelarus.net/history/faces/priest-vincent-hadleuski-philosophic-bases-of-belarusian-idea.html У. Конан - Ксёндз Вінцэнт Гадлеўскі: Філасофскае абгрунтаванне беларускай ідэі]

Отрывок, характеризующий Годлевский, Винцент

Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.