Год бедствий

Rampjaar (рус. Год бедствий, вар. рус. Год несчастий) — 1672 год в истории Нидерландов. В этом году Республика Соединённых провинций была атакована Англией, Францией, Мюнстером и Кёльном. Интервенты стремительно разбили голландскую армию и завоевали большую часть республики.

В результате города остальных прибрежных провинций — Голландии, Зеландии и Фрисландии — запаниковали. Власть в городах была передана оранжистам — сторонникам Вильгельма III Оранского, — которые выступали против республиканского режима Яна де Витта. Это предопределило конец первого республиканского периода в голландской истории.

Ситуация в республике

Во время Восьмидесятилетней войны в голландском обществе сформировались две фракции — сторонники бюргерской олигархии, составлявшей большинство в Генеральных штатах, называемые «регентами», и сторонники правительства во главе с принцем Оранским — «оранжисты». Противоречия между фракциями переросли в открытый конфликт в 1650 году, когда Вильгельм II Оранский попытался захватить Амстердам, главный оплот регентов. После переговоров ему удалось добиться увольнения ряда своих противников с их должностей.

Вильгельм II умер от оспы в том же году, и Республиканская партия вернулась к власти. Ян де Витт был назначен Великим пенсионарием и возглавил Генеральные штаты Голландии — самой влиятельной провинции в республике.

Усиление регентов не обошлось без протестов со стороны оранжистов, но экономика страны была на подъеме, а на границах царил мир, поэтому возможности критиковать правительство они не имели.

Внешняя политика

Когда Республика боролась за свою независимость от Испании, она заключила союз с Францией и Англией. В 1648 году, в рамках Вестфальского мира, Республика подписала мир с Австрией и Испанией. Франция заключила мир только с Австрией и продолжала борьбу с испанцами вплоть до 1659 года. Условием Пиренейского мира была женитьба Людовика XIV на Марии Терезии, дочери Филиппа IV.

В течение 1650—1660-х годов нарастала напряженность между голландскими и английскими торговыми интересами. Первая англо-голландская война завершилась победой англичан. В секретном приложении к Вестминстерскому договору Голландия заявляла, что отменяет должность штатгальтера и никогда не позволит, чтобы Генеральные штаты Нидерландов назначили члена Оранского дома на высшие должности в государстве. Оливер Кромвель настаивал на этом условии, поскольку Вильгельм II Оранский оказал помощь Карлу I во время английской гражданской войны.

Когда в 1660 году во время английской Реставрации Карл II стал королём Англии, секретные статьи Вестминстерского договора были объявлены недействительными, но, к ужасу Голландии, Карл оставил в силе остальные статьи, негативно влиявшие на голландские торговые интересы.

Попытка англичан взять под контроль голландскую торговлю и колонии привела ко второй англо-голландской войне. Ян де Витт инициировал совершенствование голландского флота в ущерб сухопутной армии. С новым флотом и помощью Франции голландцы, в конечном счете, победили англичан и оказали давление на их союзника Мюнстер. После смерти Филиппа IV Людовик XIV заявил о правах своей жены на наследство. Согласно тогдашнему законодательству, дочери от первого брака имели преимущество при наследовании перед сыновьями от более поздних браков. Таким образом, Мария Терезия, дочь от первого брака Филиппа IV, должна была унаследовать испанские Нидерланды, потому что сын Филиппа Карл II был от второго брака Филиппа. Это противоречило интересам Голландской республики, которая предпочитала иметь слабое государство в качестве своего соседа.

Из-за этого Ян де Витт заключил союз с англичанами и шведами. В секретных статьях договора они согласились на применение силы, если Людовик XIV не придет к соглашению с Испанией.

«Восстановление альянсов»

Франция заключила мир с Испанией, но из-за того, что секретные пункты Тройственного договора Голландии, Англии и Швеции вскоре были обнародованы, Людовик XIV чувствовал себя оскорбленным. Сразу же после заключения мирного соглашения Франция предприняла шаги, чтобы изолировать Голландскую республику. Швеция и Мюнстер были подкуплены, но английские власти не доверяли Людовику XIV. Однако Карл II увидел свою выгоду в войне французов с голландцами: поражение Республики могло привести к падению республиканского правительства, и племянник Карла, Вильгельм III Оранский, мог взять власть. Кроме того, война могла сокрушить голландскую конкуренцию в торговле. Наконец, Людовик обещал Карлу внушительную сумму денег, чтобы он мог править без компромиссов с парламентом.

В 1670 году при посредничестве сестры Карла Генриетты-Анны Стюарт, жены брата Людовика, Франция и Англия подписали секретный договор в Дувре.

Движение к войне

Голландцы были в курсе переговоров между Англией и Францией, но конкретные детали им были не известны. Ян де Витт рассчитывал на непопулярность войны с протестантской нацией в английском обществе и попытался улучшить отношения с французами. Дискуссия о статусе Испанских Нидерландов, однако, не дала результата. Франция увидела Рейн естественной границей своих территорий на востоке. Голландцы снова принялись укреплять оборону и вооруженные силы. Однако этому мешал недостаток средств: регенты неохотно выделяли деньги на армию и флот, считая солдат сторонниками оранжистов. С ростом вероятности войны усилилось давление на правительство Нидерландов с требованием назначить Вильгельма III генерал-капитаном (главнокомандующим) голландскими вооруженными силами. Наконец, в феврале 1672 года Ян де Витт согласился с этими требованиями.

Война

12 марта 1672 года английские корабли под командованием Роберта Холмса напали на голландский торговый конвой, шедший из Смирны. Франция, Кёльнское архиепископство и Мюнстерское епископство объявили войну голландцам в апреле. Используя территории союзников, французы провели свои войска в обход голландских укреплений и в июне вторглись в Нидерланды с востока.

После нескольких неудачных для голландцев сражений вся Республика была открыта для захвата французами. В городах Голландии, Зеландии и Фрисландии началась паника. Нижний и средний класс восстал против правительства, потребовал назначения принца Оранского штатгальтером и наказания лиц, виновных в войне и слабости армии. Правительство регентов пало, Ян де Витт и другие ушли в отставку, а к власти пришли оранжисты.

Расправа с братьями де Витт

Разъяренная толпа осталась неудовлетворенной и стала искать козлов отпущения. В августе Корнелиус де Витт, менее популярный брат Яна де Витта, был посажен в тюрьму в Гааге по подозрению в государственной измене и заговоре с целью убийства Вильгельма III. Когда Ян де Витт явился туда, чтобы навестить брата, охрана тюрьмы покинула посты под предлогом необходимости остановить группу крестьян-мародёров. После этого вокруг тюрьмы собралась толпа, требуя наказания братьев. Толпа ворвалась в тюрьму и убила братьев. Их тела были вынесены, а их внутренние органы вынуты и частично съедены толпой. Личности убийц так и остались неизвестными; по некоторым данным, позднее некоторые из них были награждены лично Вильгельмом III. Большинство современных историков подозревают, что убийство братьев было результатом заговора с участием Вильгельма.

Перелом

Французы пересекли Эйссел и подошли к Утрехту. Там начались переговоры. Людовик XIV и Карл II хотели, чтобы Вильгельм III Оранский стал суверенным правителем Голландского княжества, но при этом англичане собирались оставить в ключевых голландских городах оккупационные войска. Людовик обещал оранжистам мир в обмен на южные крепости, религиозную свободу для католиков и шесть миллионов гульденов золотом. Эти требования, особенно в отношении контрибуции, привели к народному возмущению: настроения в обществе резко изменились с пораженчества к упорной решимости противостоять французам.

В то время пока проходили переговоры, французы не смогли помешать голландцам затопить часть своих территорий и сформировать армию во главе с Вильгельмом III. Голландский флот адмирала де Рюйтера победил англо-французский флот в битве при Солебее 28 августа 1672 года, а мюнстерские войска были вынуждены снять осаду Гронингена.

Наконец, Священная Римская империя и Испания приняли сторону Нидерландов. В 1673 году союзники захватили Бонн. Это вызвало отступление французов из Нидерландов. Англия, Мюнстер и Кёльн заключили мир в 1674 году, а французы сражались с голландцами до 1678 года.

Последствия

Опыт «Года несчастий» оказал значительное влияние на голландскую внешнюю политику. Вильгельм III сделал смыслом своей жизни защиту Республики и Европы от французского господства. Во всех войнах Людовика XIV голландцы будут его противниками. В 1688 году голландцы мобилизовали все свои ресурсы для того, чтобы вторгнуться в Британию и свергнуть католическую династию Стюартов (Славная революция). Вместе с Вильгельмом III в Англию переехали многие деятели искусства, купцы и аристократы, что привело к ослаблению позиций Голландии на мировой арене. Голландская экономика пережила тяжёлый кризис и никогда полностью не восстановилась, хотя голландский Золотой век, как считается, продолжался до конца столетия.

Литература

•  (англ.) Bowen, Marjorie. The William and Mary Trilogy, Vol. 1: I Will Maintain. Alberta: Inheritance Publications, 1993. pp. 353–359, 382.
•  (англ.) Kenneth Harold Dobson Haley. An English diplomat in the Low Countries : Sir William Temple and John de Witt, 1665—1672 (Oxford 1986)
•  (англ.) Herbert H. Rowen. John de Witt, Statesman of the «True Freedom» (Cambridge, 1986)
•  (англ.) Israel, J. I. (1998). The Dutch Republic Its Rise, Greatness, and Fall 1477—1806, 1st paperback (1st — 1995), Oxford University Press, ISBN 0-19-820734-4.

Отрывок, характеризующий Год бедствий

– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.