Шушак, Гойко

Гойко Шушак Gojko Šušak
Министр обороны Хорватии
18 сентября 1991 — 3 мая 1998
Предшественник:	Лука Бебич
Преемник:	Андрия Хебранг
Вероисповедание:	Католицизм
Рождение:	16 апреля 1945(1945-04-16) Широки Брег, Босния и Герцеговина
Смерть:	3 мая 1998(1998-05-03) (53 года) Загреб, Хорватия
Место погребения:	Мирогойское кладбище
Дети:	Катарина, Елена, Томислав
Партия:	1) Хорватское демократическое содружество
Награды:

Гойко Шушак (хорв. Gojko Šušak; 16 апреля 1945 — 3 мая 1998) — хорватский политический и военный деятель, министр обороны Хорватии в период с 1991 по 1998 года, один из ближайших соратников первого президента Хорватии Франьо Туджмана.

Биография

Родился в боснийском городе Широкий Брег, в составе (как он всегда подчёркивал) Независимого государства Хорватии. Был шестым ребёнком в семье Анте и Станы Шушак. Его отец и брат во Второй мировой войне были офицерами Хорватского домобранства (вооружённых сил Независимого государства Хорватии) и бесследно исчезли в тот день, когда югославские партизаны взяли Загреб (предположительно, оба были убиты).

После окончания средней школы Шушак изучал математику и физику в Педагогической Академии Риеки. После того как Шушак получает повестку о призыве в югославскую армию, он незаконно пересекает югославско-австрийскую границу, а из Австрии бежит в Канаду. В Канаде работал в сфере строительства, открывает пиццерию и живёт случайными заработками. В 1973 году женится на хорватской эмигрантке (у них родилось трое детей). Одновременно с этим активно участвовал в общественной жизни хорватской диаспоры в Канаде. Работает директором хорватской школы в Оттаве, руководит «Хорватско-канадской культурной федерацией». В конце 1980-х годов знакомится с Франьо Туджманом, который как лидер ХДС прибыл в Канаду. После этого Шушак организует сбор финансов среди хорватов Канады и финансирует предвыборную кампанию ХДС на парламентских выборах в 1990 году. После победы ХДС на выборах Шушак возвращается в Хорватию, становится видным деятелем ХДС и получает пост министра по вопросам иммиграции в хорватском правительстве.

После распада Югославии и начала войны в Хорватии становится министром обороны. В ходе Боснийской войны Шушак активно поддерживал государство боснийских хорватов Герцег-Босна, порой в ущерб интересам потенциальных союзников — боснийских мусульман-изетбеговцев.

В 1995 году, под его руководством, хорватская армия, в ходе операций "Блеск" и "Буря", ликвидирует самопровозглашённую Сербскую Краину, со столицей в городе Книн (созданную в 1990 г.). Вскоре война в Хорватии завершается. В 1995 году Шушак входил в состав хорватской делегации на подписании Дейтонских соглашений. В 1997 году Международный трибунал по бывшей Югославии вызвал его как свидетеля. На этих судебных разбирательствах его представлял будущий президент Хорватии Иво Йосипович. Гойко Шушак скончался в Загребе 3 мая 1998 года от рака пищевода.

В приговоре военному и политическому руководству боснийских хорватов от 29 мая 2013 года Гаагский трибунал заявил, что Гойко Шушак был участником преступного сговора, имевшего целью которого изгнание нехорватского населения с территорий, которые должны были стать частью хорватского государства на территории Боснии и Герцеговины.

Память

В 1999 году объединение ветеранов войны за независимость было названо в честь Шушака. В Широки-Бриеге его имя носит площадь, на которой Шушаку установлен памятник. Помимо этого, в родном городе Шушака каждый год проводится мемориальный футбольный турнир. Одна из улиц Загреба названа проспектом Гойко Шушака.

См. также

• Хорваты в Боснии и Герцеговине
• Хорваты в Канаде
• Война в Хорватии
• Боснийская война
• Хорватская республика Герцег-Босна

Литература

• Ujević, Dunja. Ministar obrane — jedno sjećanje na Gojka Šuška. — Zagreb: Alfa, 2003. (хорв.)

Отрывок, характеризующий Шушак, Гойко

– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.