Голаниада

Голаниа́да (рум. golaniada) — акция гражданского неповиновения в Румынии. Проходила на Университетской площади в Бухаресте. Была начата студентами и профессорами Бухарестского Университета.

Ход событий

Голаниада началась 22 апреля 1990 года перед выборами, назначенными на 20 мая 1990 года. Это должны были быть первые выборы после Румынской революции 1989. Основным требованием участников Голаниады было запрещение бывшим членам Коммунистической Партии Румынии участвовать в выборах. Это требование было ранее заявлено в восьмом пункте Тимишоарской прокламации.

Университетская площадь торжественно объявляется «Зоной, свободной от неокоммунизма», или «Нулевым километром демократии в Румынии». Для манифестантов, среди которых много молодежи, новая власть, установившаяся в декабре 1989 года, олицетворяет неокоммунизм, а её лидер Ион Илиеску — «горбачевизм».

После речи Эмиля Константинеску с балкона Бухарестского Университета 24 апреля начались постоянные выступления ораторов с этого балкона. Они призывали к запрету бывшим коммунистам участвовать в политической жизни страны, к реформам и расследованию событий декабря 1989.

Были возведены баррикады, поставлены палатки, многие участники акции начали голодовку. Количество манифестантов возросло до 30 000.

24 апреля 1990 президент Ион Илиеску назвал протестующих «golani», что на румынском языке означает «хулиганы», «бездельники», и фашистами. Это и дало название всей акции гражданского неповиновения. Окончание «-ада» было добавлено, так как многие коммунистические манифестации времен Николае Чаушеску носили названия, заканчивающиеся на «-ада», на манер Илиады.

Протестующие сочинили собственный гимн «Imnul Golanilor».

Припев:

Mai bine haimana, decât trădător	Лучше быть бродягой, чем предателем,
Mai bine golan, decât dictator	Лучше быть бездельником, чем диктатором,
Mai bine huligan, decât activist	Лучше быть хулиганом, чем активистом,
Mai bine mort decât comunist	Лучше быть мёртвым, чем коммунистом.
слова — Л. Ботолан, музыка — К. Пацуркэ

Многие известные деятели культуры поддержали протестующих, среди них писатель Октавиан Палер, поэтесса Ана Бландиана, писатель Габриэль Лийчяну, политолог Стелиан Тэнасе и кинорежиссёр Лучиан Пинтилие. Эжен Ионеско выразил свою поддержку, послав телеграмму из Франции, в которой написал: «И я — хулиган» («şi eu sunt golan»).

Ни требование официального утверждения восьмого пункта Тимишоарской прокламации, ни требование о полном возвращении земли и домов, конфискованных коммунистическими властями, не находят широкой поддержки у населения.

На выборах 20 мая Ион Илиеску выигрывает с огромным отрывом, так как левый электорат был напуган возможной «реставрацией», «возвращением капиталистов и помещиков» и «охотой на бывших членов партии» в случае прихода к власти цэрэнистов и либералов.

Голаниада продолжалась 52 дня и завершилась 13-15 июня 1990 года кровопролитием, благодаря вмешательству шахтеров из бассейна Валя Жиулуй (Valea Jiului).

В румынской прессе Оранжевая революция на Украине в 2004 году часто сравнивалась с Голаниадой.

Ссылки

• Тимишоарская прокламация
• Минериада
• [www.revista22.ro/html/index.php?art=445&nr=2003-05-12 Статья о Голаниаде и третьей Минериаде] (рум.)

Отрывок, характеризующий Голаниада

Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.