Голиков, Владимир Митрофанович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Владимир Голиков
Владимир Митрофанович Голиков
Род деятельности:

русский поэт, переводчик

Владимир Митрофанович Голиков (1875, Кострома — не ранее 1918) — русский поэт, переводчик.





Биография

Владимир Голиков был сыном мастера ремесленного учебного заведения Московского воспитательного дома. Поступил на юридический факультет Московского университета, который окончил в 1898 году. Затем трудился помощником присяжного поверенного, занимался адвокатской практикой в Москве.[1]

Стихи Владимир Голиков впервые опубликовал в 1896 году в журнале «Русская мысль», примечательно подражательное стихотворение «Алтея» (1896), написанное на мотив поэмы Эдгара По «Ворон»:

В башне древнего аббатства, члены рыцарского братства,
Мы сидели и молчали возле Круглого стола.
Над окрестностью суровой разливался свет багровый
Сквозь узорчатые грани красноватого стекла;
Свет багровый разливался, шорох странный раздавался…
Мы сидели и молчали возле Круглого стола…

Эдгар По и Шарль Бодлер стали ориентирами Владимира Голикова в мире поэзии.

В 1900 году Голиков выпустил свой первый стихотворный сборник, с простым заглавием «Стихотворения», спонсором издания выступил П. С. Эйбушитц, написавший к нему предисловие. Вскоре последовал второй сборник стихов молодого поэта — «Ночные думы» (1902).

В 1904—1905 годах Голиков проходил военную службу в Кутаиси и Баку.

В 1907 году Владимир Митрофанович издал третий сборник стихов: «Кровь и слезы; Торжество смерти и зла: Маленькие поэмы», получивший сдержанно-ободрительный отзыв Николая Гумилёва:

Автор как поэт, очевидно, еще молод, талант его несомненен, но считать его окончательно определившимся невозможно: слишком заметны подчас колебания между старыми и новыми приемами творчества, слишком еще владеют поэтом его учителя, а таковых немало. В книжке г. Голикова есть и «Шутки смерти», и «Бал мертвых», и «Поэма об ожесточении» («Грабитель»), и одинокая «Швея», есть немножко Бодлера, немножко Эдгара По, немножко Лонгфелло и немножко… истинной поэзии.

За стремление к интересным и широким темам, за красивое отречение от серых буден можно только похвалить поэта. Но выполнение у него почти всегда ниже замысла, и это тем более странно, что учился г. Голиков у таких мастеров формы как Бодлер и По. Казалось бы, элементарный художественный такт должен удерживать поэта от ребяческих небрежностей техники, которыми зачастую пестрят его стихи. Г. Голикову надо еще много работать и помнить, что если он радует нас оригинальностью замыслов, то мы вправе ожидать от него филигранной отработки деталей…

В сборник «Кровь и слезы», среди прочего, вошёл превосходный стихотворный перевод рассказа По «Тишина», высоко оценённый Николаем Бахтиным за удачно воспроизведенную манеру американского классика.

С 1908 года Владимир Голиков сотрудничал с газетой «Голос Москвы», где публиковал стихотворные фельетоны, пародии, путевые очерки. В 1911—1918 годах печатался в петербургской газете «Вечернее время» и нескольких журналах, издавал и редактировал литературно-сатирический еженедельник «Златоцвет» (1914).

В 1915 году в Петербурге был опубликован сборник стихов Владимира Голикова «I: Песни о немцах и турках: II: В тылу» .

Сведений о судьбе Владимира Голикова после 1918 года нет.

Библиография

  • Стихотворения. Москва : П. С. Эйбушитц , 1900.
  • Ночные думы. Москва. Л. В. Собинов, 1902.
  • Кровь и слезы. Торжество смерти и зла. Маленькие поэмы. Санкт-Петербург: тип. М. Стасюлевича , 1907.
  • I. Песни о немцах и турках; II. В тылу. Петроград : Скобелев. ком., 1915.

Напишите отзыв о статье "Голиков, Владимир Митрофанович"

Примечания

  1. С 1903 г. стал присяжным поверенным в Москве.С 1914 г. временно находился в Санкт-Петербурге, числясь адвокатом Москвы и в 1917 г.

Ссылки

  • [www.poesis.ru/poeti-poezia/golikov/biograph.htm Владимир Голиков]//Поэзия Московского университета: от Ломоносова и до…

Отрывок, характеризующий Голиков, Владимир Митрофанович

– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.