Голицын, Александр Михайлович (генерал-фельдмаршал)

Александр Михайлович Голицын<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Санкт-Петербургский генерал-губернатор
январь 1775 — декабрь 1775 1780—1783
Предшественник:	должность вакантна; Иван Фёдорович Глебов (по 1767)
Преемник:	должность вакантна; Кирилл Григорьевич Разумовский (с 1785)
Рождение:	18 (29) ноября 1718(1718-11-29) Або, Великое герцогство Финляндское
Смерть:	8 (19) октября 1783(1783-10-19) (64 года) Санкт-Петербург, Российская империя
Место погребения:	Благовещенская церковь Александро-Невской Лавры
Род:	Голицыны
Отец:	Михаил Михайлович Голицын
Военная служба
Годы службы:	1740—1783
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Звание:	генерал-фельдмаршал
Сражения:	Семилетняя война; Русско-турецкая война 1768-1774
Награды:

Князь Алекса́ндр Миха́йлович Голи́цын (1718—1783) — русский генерал-фельдмаршал из рода Голицыных-Михайловичей.

Биография

Родился в семье генерал-фельдмаршала князя М. М. Голицына и Татьяны Борисовны, дочери князя Б. И. Куракина. В гвардию был записан ещё в раннем детстве, в 1731 году был уже прапорщиком Преображенского полка. Семнадцати лет от роду Голицын сражался на Рейне под знамёнами принца Евгения Савойского. В 1740 году возвратился в Россию, получив звание капитана.

Ездил в Константинополь в составе посольства Александра Румянцева, сын которого, знаменитый граф Задунайский, позднее женился на родной сестре Голицына. В 1744 году получил назначение камергером к «молодому двору» великого князя Петра Фёдоровича и его супруги. В своих записках Екатерина II неоднократно упоминает среди самых близких к себе в то время людей графа З. Чернышёва и князя А. Голицына, который был женихом одной из её любимых фрейлин, княжны Анастасии Гагариной, скончавшейся чуть ли не в день объявления её невестой.

По утверждению Пыляева, Пётр запрещал своей жене нюхать табак, к чему она имела большую склонность, поэтому Екатерина «при жизни Петра III всегда просила князя Голицына садиться за обедом возле неё и тихонько под столом угощать её табаком; раз император заметил это и очень рассердился на Голицына, сделав ему серьёзный выговор».

В 1748 г. по настоянию матери Голицын перешёл на дипломатическое поприще, на котором блистали его родственники по материнской линии. Прослужив несколько лет посланником в Гамбурге (в Нижнесаксонском округе Священной Римской империи), пришёл к выводу о своей неспособности к дипломатической деятельности и просил себя отозвать, что и было исполнено в 1757 году.

Семилетняя война

В Семилетнюю войну генерал-поручик Голицын стал одним из предводителей русской армии. При Франкфурте-на-Одере получил ранение. В кампанию 1758 года сражался при Торне и при Цорндорфе. Современники считали его ответственным за проигрыш этого сражения, обернувшегося страшной резнёй и огромными для русской армии потерями. По свидетельству Андрея Болотова,

Один из наших главных генералов, а именно князь Александр Михайлович Голицын, ушед с баталии, прискакал без души к сему корпусу и уверил оный, что армия наша вся побита наголову, и что нет ей никакого спасения; а сие и принудило корпус сей, вместо того, чтоб поспешить на место баталии, помышлять о собственном своем спасении и о ретираде окольными путями.

Голицына обвиняли в том, что «когда он был на небольшом расстоянии от поля сражения с корпусом в десять тысяч человек на высотах, откуда он слышал канонаду, то от него зависело сделать её более решительной, наступая с тылу прусской армии». В своих записках Екатерина II выгораживает своего старого камергера, которому неизменно благоволила, и предпочитает обвинять в нерешительности П. А. Румянцева:

Граф Румянцев этого [наступления] не сделал и когда его шурин, князь Голицын, пришел после сражения к нему в лагерь и разсказал ему о бойне, которая была, он очень дурно его принял, наговорил ему грубостей и не захотел его видеть после этого, обходясь с ним как с трусом.

В битве при Кунерсдорфе (1759), в которой был вновь ранен, Голицын командовал левым флангом русской армии, состоящим из пяти полков Обсервационного корпуса и оборонявшим высоту Мюльберг. Согласно плану сражения, разработанному главнокомандующим П. С. Салтыковым, именно левый фланг должен был принять на себя основной удар неприятеля, после чего русские должны были атаковать его с правого фланга и центра. Несмотря на вынужденное отступление под натиском превосходящих сил прусской армии, состоявшей из трёх колонн пехоты и кавалерии, солдаты этого корпуса своей стойкостью, как считается, во многом определили успешный для российской армии исход сражения.

За эту победу Голицын был награждён орденом Александра Невского. Ему также был пожаловано звание генерал-аншефа. После окончания войны с Пруссией возглавил российские войска в Ливонии.

Война с турками

Придя в 1762 году к власти, Екатерины II наградила своего старого товарища по дворцовым развлечениям орденом Андрея Первозванного, произвела в генерал-адъютанты и ввела в состав Совета, учреждённого при высочайшем дворе. Теперь Голицын имел большой вес при дворе. В ноябре 1762 года вошёл в состав образованной Временной комиссии, целью которой было составление новых положений касательно сухопутных войск, и одновременно фактически возглавил Санкт-Петербургскую дивизию, а в конце 1767 года, возглавил Лифляндскую дивизию, сменив на этом посту скончавшегося А. Б. Бутурлина. В Большой комиссии 1767 года он был депутатом от Московской губернии.

В 1768 году, когда началась война с турками, Екатерина назначила его главнокомандующим 1-й армией, выступившей к Хотину, и пожелала ему «счастия отцовского». Однако действия его отнюдь не отличались решительностью. Его войска разбили в сражении под этой крепостью османский корпус численностью в 40 тысяч человек, однако штурмовать сам Хотин Голицын не стал, решив сначала пополнить свои полки и укрепить тыловые территории, для чего предпринял временное отступление. В июле 1769 года, однако, войска под его командованием вновь подступили к Хотину и осадили его, однако вскоре по его же приказу сняли осаду ввиду подхода к крепости большого количества войск Османской империи и Крымского ханства. Российская армия была отведена за Днестр с целью как избежать больших потерь при штурме, так и попытаться заманить противника на более выгодную для сражения позицию.

Екатерина II, которая была недовольна медлительностью Голицына, решила заменить его мужем его сестры Румянцевым, но, отзывая его из армии, ласково уверяла, что он нужен ей в Петербурге «как очевидный в армии свидетель положения тамошних мест и дел». Пока шёл этот рескрипт, Голицыну посчастливилось 29 августа разбить великого визиря Молдаванчи, который потерял порядка 7 тысяч солдат, около 70 орудий и весь обоз.

Начав после разгрома противника его преследование, русские 9 сентября вступили в почти опустевший Хотин, из которого бежали как многие жители, так и большая часть гарнизона, а вскоре заняли также город Яссы. К этому времени в расположение русских войск как раз прибыл Румянцев, которому Голицын передал командование и отбыл после этого в Петербург, где Екатерина приняла его весьма благожелательно и 20 октября 1769 года произвела в генерал-фельдмаршалы. Впоследствии, уже после подписания Кючук-Кайнарджийского мирного договора, он был награждён за взятие Хотина шпагой, украшенной алмазами, с надписью: «За очищение Молдавии до самых Ясс». Имя Голицына также было присвоено Рязанскому 69-му пехотному полку, лучше всего проявившему себя под Хотином.

Гражданская служба

В 1769 году Голицын стал членом Совета при Высочайшем Дворе, в 1772 году получил звание генерал-адъютанта, а с декабря 1774 года был произведён в сенаторы. С 1775 по 1782 год входил в состав совета при 1-м Кадетском корпусе, с 1776 года по 1783 также возглавлял Лифляндскую дивизию, командуя одновременно с ней и Санкт-Петербургской дивизией в период с 1780 по 1783 год. В сентябре 1778 года был назначен главным директором Ревизион-коллегии, в мае 1779 года — присутствующим в Комиссии о строении столичных и других городов. При учреждении императрицей ордена святого Владимира (22.09.1782) попал в число первых одиннадцати его кавалеров.

Главноуправляющим российской столицы, Санкт-Петербурга, Голицын был в 1775 году и с 1780 по 1783 год. В период его правления была сформирована управа благочиния, которую возглавил обер-полицмейстер, а сам город был разделён на 10 полицейских мастей, во главе каждой из которых находился частный пристав. Активно занимался также развитием городской инфраструктуры: при нём, в частности, на острове Новая Голландия были возведены каменные склады для хранения леса, также состоялось открытие Обуховской больницы.

В 1780 г. Голицын льстиво предлагал Екатерине принять титул «Великой матери Отечества» и соорудить для встречи её триумфальные ворота. Императрица, узнав об этом, запретила и то, и другое. Князь Голицын лично руководил церемонией открытия памятника Петру I на Сенатской площади 7 августа 1782 года. В своих шутливых характеристиках императрица предсказывала ему смерть от зуда.

Фельдмаршал Голицын покоится в церкви Благовещения в Александро-Невской лавре. На пышном надгробии работы Ф. Г. Гордеева (1788) надпись:

Во славу всемогущего Бога сей печальный памятник генерал фельдмаршалу князю Александр Михайловичу Голицыну полезно Отечеству и ближним пожившему 65 лет 10 месяцов и 24 дни скончавшему течение своей жизни кущю и добродетельных дел 1783 года октября 11 дня воздвигнула неутешно оплакивающая его смерть супруга княгиня Дарья Алексеевна урожденная княжна Гагарина в лето от Р.Х. MDCCLXXXVIII.

По свидетельству великого князя Николая Михайловича, в Голицынской больнице висел великолепный портрет князя А. М. Голицына, во весь рост, писанный Помпео Баттони. Однако уже к началу XX века он пришёл в негодность от небрежного хранения.

Семья

С 1748 года был женат на княжне Дарье Алексеевне Гагариной (1724—1798), сестре князя Матвея Гагарина и графини Анны Матюшкиной. Была фрейлиной императрицы Елизаветы Петровны, затем фрейлиной великой княгини Екатерины Алексеевны, пользовалась её расположением. Изначально князь Голицын посватался к сестре Дарьи Алексеевны, Екатерине. В 1746 году она скоропостижно скончалась от горячки, и Голицын женился на Дарье Алексеевне. Их брак был бездетным.

В 1775 году, при принятии великою княгинею Натальею Алексеевною православия, Голицына была пожалована в статс-дамы и орденом св. Екатерины. Довольно полная, представительной наружности, веселая и общительная, она, по словам Карабанова, «была весьма глупая женщина». Жила очень открыто, в её доме всегда было много гостей, давала балы, концерты и особенно любила устраивать у себя домашние спектакли.

Источники

• Ковалевский Н. Ф. [www.hrono.ru/biograf/golicin_am.html История государства Российского. Жизнеописания знаменитых военных деятелей XVIII — начала XX века]. — М.: Книжная палата, 1997.
• Бантыш-Каменский Д. Н. [militera.lib.ru/bio/bantysh-kamensky/28.html 25-й Генералъ-Фельдмаршалъ Князь Александръ Михайловичь Голицынъ] // Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов. — СПб.: тип. 3-го деп. Мингосимуществ, 1840.

Ссылки

• Голицыны // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>

Отрывок, характеризующий Голицын, Александр Михайлович (генерал-фельдмаршал)

– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.