Голицын, Владимир Дмитриевич

Светлейший князь Владимир Дмитриевич Голицын
Акварельный портрет В. И. Гау (1847)
Дата рождения	30 сентября 1815(1815-09-30)
Место рождения	Санкт-Петербург
Дата смерти	21 февраля 1888(1888-02-21) (72 года)
Место смерти	Санкт-Петербург
Род войск	Кавалерия
Звание	генерал от кавалерии
Награды и премии

Светлейший князь Влади́мир Дми́триевич Голи́цын (30 сентября 1815, Санкт-Петербург — 21 февраля 1888, Санкт-Петербург) — генерал-адъютант (25.03.1863), генерал от кавалерии (16.04.1878), обер-шталмейстер императорского двора, участник Кавказской войны.

Биография

Представитель рода Голицыных, сын московского градоначальника светлейшего князя Дмитрия Владимировича Голицына и Татьяны Васильевны Васильчиковой. От отца унаследовал подмосковное имение Большие Вязёмы.

Родился в 30 сентября 1815 года. Был зачислен в пажеский корпус, но воспитывался он дома. Из камер-пажей после сдачи экзамена произведен в корнеты Лейб-гвардии Конного полка.

6 декабря 1838 года князь произведен в поручики, а 30 марта 1841 года в штабс-ротмистры. 28 марта 1842 года назначен адъютантом к военному министру князю Александру Чернышёву.

Сопровождал князя Чернышёва на Кавказ и участвовал в экспедиции против горцев, за что и был награждён орденом Святого Владимира 4-й степени. 6 апреля 1844 года назначен флигель-адъютантом с состоянием при его величестве. Вслед затем произведен в ротмистры, а по возвращении с Венгерской кампании в полковники. В 1850 году он награждён орденом Святой Анны 2-й степени и командорским крестом австрийского ордена Леопольда.

Вскоре князь был назначен командиром Кирасирского военного ордена полка, а потом командующим Лейб-гвардии Конным полком. 26 августа 1856 года произведен в генерал-майоры с назначением в Свиту Его Величества и со старшинством на основании манифеста 18 февраля 1762 года, и с утверждением командиром полка.

В 1857 году князь награждён орденом Святого Владимира 3-й степени, а в 1859 году орденом Святого Станислава 1-й степени и в 1861 году орденом Святой Анны 1-й степени. 30 августа 1864 года произведен в генерал-лейтенанты и назначен начальником 1-й гвардии кавалерийской дивизии и членом совета Главного управления государственного коннозаводства, с зачислением в списки Лейб-гвардии Конного полка. В этом же году он награждён орденом Святого Владимира 2-й степени, в 1868 году орденом Белого орла, в 1870 году орденом Святого Александра Невского и в 1873 году прусским орденом Красного орла 1-й степени.

В 1874 году назначен шталмейстером Высочайшего Двора и президентом придворной конюшенной конторы с оставлением в должности члена Совета Главного Управления государственного коннозаводства, с состоянием по гвардейской кавалерии и в списках Лейб-гвардии Конного полка.

В том же году он награждён алмазными знаками к знакам ордена Святого Александра Невского и пожалован австрийским орденом Леопольда степени Большого креста. В 1875 году награждён шведским орденом Меча 1-й степени и греческим орденом Спасителя 1-й степени.

16 апреля 1878 года князь за отличие произведен в генералы от кавалерии, с утверждением в должности обер-шталмейстера Двора Его Императорского Величества, и президента придворной конюшенной конторы и с оставлением в должности члена совета Главного управления государственного коннозаводства, в звании генерал-адъютанта, и в списках Лейб-гвардии Конного полка. По преобразованию разных частей Министерства императорского двора в первые месяцы царствования императора Александра Александровича князь Голицын был уволен от должности президента придворной конюшенной конторы, а затем и от звания члена совета Главного управления государственного коннозаводства, сохраняя чин обер-шталмейстера. В 1883 году был награждён орденом Святого Владимира 1-й степени. 25 марта 1886 года назначен шефом 4-го эскадрона Лейб-гвардии Конного полка.

Князь Голицын скончался 21 февраля 1888 года в Санкт-Петербурге и был похоронен в Благовещенской церкви. По воспоминаниям современника, «отличался редкой добротой, честностью и прямотой. К нижним чинам относился очень гуманно, в своем имении устроил больницу и приют».

Семья

Был женат с 1857 года на фрейлине Марии Михайловне Пашковой (1834—1910), дочери генерал-лейтенанта Михаила Васильевича Пашкова и Марии Трофимовны Барановой; кавалерственной даме ордена Св. Екатерины (1879), статс-даме и обер-гофмейстерины Двора императрицы Александры Федоровны. С 1896 года была вице-председательницей Женского Патриотического общества. По словам современницы, княгиня Голицына была очень импозантная дама, воспитанная в духе Николая I и крайне отрицательно относившаяся ко всяким либеральным идеям. Согласно отзыву генерала А. А. Мосолова, никто не умел лучше Голицыной, поддерживать придворные традиции среди дамского элемента:

Трудно было бы найти особу, которая могла бы лучше, чем княгиня Голицына, воплощать все то значение, которое присваивалось высокому званию обер-гофмейстерины... Она имела особо развитое чутье на все, что не соответствовало этикету. Одевалась она не иначе как по моде позапрошлого века, а шляпы ее считались «произведением придворно-экипажного ведомства»... Чтобы сделанное ею замечание не оставалось без последствий, она никогда ничего не говорила молодым фрейлинам, считая их мелкой сошкой: она вступала в пререкания только с такими солидными дамами, которых фрейлины боялись пуще огня.

Последние годы жила в большой квартире в Зимнем дворце, где умерла внезапно 8 апреля 1910 года. В браке имела единственную дочь:

• Мария Владимировна (1860—1933), фрейлина, с 11 ноября 1887 года замужем за поручиком кавалергардского полка, Александром Николаевичем Воейковым (1865—1942). Будучи единственной наследницей своих родителей, проявила себя незаурядной хозяйкой. В своей деревне Лупандино основала сахарный завод. Умерла в эмиграции в Париже.

Награды

• Орден Святого Владимира 4 ст. с бантом (1842)
• Орден Святой Анны 2 ст. (1850)
• Знак отличия за XV лет беспорочной службы (1856)
• Орден Святого Владимира 3 ст. (1857)
• Орден Святого Станислава 1 ст. (1859)
• Орден Святой Анны 1 ст. (1861)
• Орден Святого Владимира 2 ст. (1866)
• Орден Белого Орла (1868)
• Орден Святого Александра Невского (1870)
• Алмазные знаки к ордену Святого Александра Невского (1874)
• Орден Святого Владимира 1 ст. (1883)

Иностранные:

• Орден Леопольда, командорский крест (Австрия, 1850)
• Орден Красного Орла 1 ст. (Пруссия, 1873)
• Орден Леопольда, большой крест (Австро-Венгрия, 1874)
• Орден Меча, большой крест (Швеция, 1875)
• Орден Спасителя 1 ст. (Греция, 1876)

Литература

• Мемуары графа С. Д. Шереметева. — Т. 2.
• Валерий Федорченко. Двор Российских императоров.
• Воспоминания генерал-фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина: 1868 — начало 1873.
• [vivaldi.nlr.ru/bx000010380/view#page=91 Светл. кн. Голицын 1. Владимир Дмитриевич] // Список генералам по старшинству. Исправлено по 1 мая. — СПб.: Военная типография, 1887. — С. 63.
• Фрейман О. Р. Пажи за 183 года (1711—1894). Биографии бывших пажей с портретами. Фридрихсгамн, 1894. — С. 309.

Ссылки

• [www.nasledie-rus.ru/podshivka/5506.php Журнал Наше Наследие]

Отрывок, характеризующий Голицын, Владимир Дмитриевич

Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.