Голицын, Владимир Сергеевич

Владимир Сергеевич Голицын
Род деятельности:	генерал-майор, тайный советник
Дата рождения:	16 марта 1794(1794-03-16)
Дата смерти:	19 января 1861(1861-01-19) (66 лет)
Место смерти:	Москва
Отец:	Сергей Фёдорович Голицын (1749—1810)
Мать:	Варвара Васильевна Энгельгардт (1752—1815)
Супруга:	Прасковья Николаевна Матюнина (1798-1881)
Дети:	2 дочери и 4 сына
Награды и премии:

Князь Владимир Сергеевич Голицын (16 [27] марта 1794 — 19 [31] января 1861, Москва) — тайный советник, генерал-майор, участник Наполеоновских войн и Кавказских походов; знакомый Пушкина и Лермонтова, известный меломан и музыкант.

Служба

Младший из десяти сыновей генерала Сергея Фёдоровича Голицына и племянницы Потемкина Варвары. Начал службу в Министерстве коммерции и в 1810 году был пожалован в камер-юнкеры.

С началом Отечественной войны поступил корнетом в 3-й Уланский казачий полк; был произведён в поручики. Участвовал в сражениях при Лютцерне, Бауцене, Рейхенбахе, Лейпциге; за бой под Мангеймом получил орден Св. Георгия 4-й ст. и произведён в штабс-ротмистры, после чего был переведён в лейб-гвардии Конно-егерский полк. При взятии Парижа Голицын был тяжело ранен пулей в щиколотку правой ноги, и рана эта никогда не закрывалась.

29 января 1817 года Голицын был пожалован флигель-адъютантом императора Александра I, в следующем году произведён в капитаны, в 1819 году — в майоры с переводом в Переяславский конно-егерский полк, стоявший в Тамбове; в 1823 году был переведён в Нижегородский драгунский полк, которым командовал с 1827 года в чине полковника, который потом передал новому командиру — Н. Н. Раевскому. Участвовал в разных экспедициях на Кавказе, где был ранен в плечо.

В 1829 году князь Голицын, обыгравший на крупную сумму графа В. А. Мусина-Пушкина, вынужден был оставить службу; он перешёл в Министерство иностранных дел. В 1835 году вышел в отставку с чином действительного статского советника. В 1839 году долги заставили его поступить на военную службу в Кавказский корпус в чине полковника, в 1843 году произведён в генерал-майоры и назначен командиром центра Кавказской линии, поэтому позднее получил прозвище «Centre», что означает «Центральный».

В 1849 году князь Голицын вследствие размолвки с М. С. Воронцовым вышел в отставку тайным советником и поселился в Москве в своём доме у Бутырской заставы, в бывшей городской усадьбе Надежды Васильевны Шепелевой (в девичестве Энгельгардт), сестры его матери, сделавшись почётным и старейшим членом Английского клуба.

В 1855 году во время Крымской войны 62-летний князь Голицын опять поступил на военную службу и командовал московским ополчением.

Умер Владимир Сергеевич 19 января 1861 года в Москве и был похоронен в родовой усыпальнице на Миусском кладбище.

Частная жизнь

Владимир Сергеевич Голицын, «всегдашний повеса и вечный хохотун», был фигурой очень известной в обществе. Хорошо знавший Голицына А. М. Фадеев писал о нём:

У него была страсть к каламбурам, более или менее удачным, которыми он пересыпал все свои речи. Он был тонкий гастроном, любил хорошо поесть, а еще более угощать других, и великий мастер устраивать всякие светские увеселения: сочинял стихи, водевили, пел комические и сатирические куплеты собственного сочинения и сам себе аккомпанировал на фортепиано.

Голицын был знаменит на всю Москву как неистощимый и остроумный весельчак, организатор бесконечных праздников и забав. Своей острой сатирой он иногда больно ранил самолюбие властных особ и портил с ними отношения. В доме его устраивались музыкальные вечера, собирались артисты и литераторы, время он проводил в балах, маскарадах, в концертах. Он отличался умом и способностями, был большим знатоком и любителем музыки, не чуждался и литературы; любил казаться ценителем словесности, любил знакомиться с выдающимися людьми и покровительствовать талантам.

Среди сочинений Голицына романс «Дарует небо человеку» на стихи Пушкина. Поэт был хорошо знаком с Владимиром Голицыным и его женой. Известно, что они встречались в 1829 году, в первой половине 1831 года, когда Пушкин жил в Москве. Поэт упоминает о Голицыне в своем дневнике. Сохранились письма князя к Пушкину. Голицын посылал Пушкину сочинение Бальзака «Физиологию брака», вышедшее в Париже в 1830 году, «Мемуары» Байрона, опубликованные Томасом Муром. Французское издание их, вышедшее в 1830 году в 5 томах, было в библиотеке Пушкина и внимательно читалось им, по свидетельству Вяземского, в том же 1830 году .

Дружба с Лермонтовым

Знаком был Голицын и с поэтом М. Ю. Лермонтовым. Каждое лето Владимир Сергеевич приезжал на лечение с семьей в Пятигорск, и вокруг него собиралось лучшее общество приезжих из России и Кавказской армии. В 1841 году к обществу князя примкнул и М. Ю. Лермонтов.

Среди их развлечений во времена поэта одним из излюбленных были прогулки к пятигорскому подземному озеру Провал. Эмилия Шан-Гирей писала:

Князь Владимир Сергеевич Голицын, умевший хорошо устраивать празднества, любил доставлять удовольствие молодежи. Однажды он вздумал сделать сюрприз такого рода: устроил помост над Провалом.., такой прочный и обширный, что на нем без страха танцевали в шесть пар кадриль, этот висячий мост держался долго. Любопытные спускались на блоке до самой воды.

В начале июля 1841 года произошла размолвка между лермонтовским кружком и Владимиром Голицыным из-за устройства публичного бала для местного общества. По одной версии, друзья разошлись из-за того, что отказались пригласить на этот бал какую-то даму, которую хотел там видеть Голицын. По другой — Голицын пренебрежительно отозвался о всем кружке знакомых Лермонтова, заявив: «Здешних дикарей надо учить».

В Пятигорске тогда состоялось два бала: запомнившийся всем импровизированный бал в гроте Дианы, организованный при участии Лермонтова, и бал в Ботаническом саду, устроенный Голицыным. Многие говорили о том, что бал в гроте Дианы был устроен Лермонтовым в пику Голицыну.

Князь Голицын всегда относился к М Ю. Лермонтову со вниманием и уважением. Будучи в 1839—1842 годах командующим кавалерией на левом фланге Кавказской линии в отряде П. Х. Граббе, Голицын, высоко оценил участие Лермонтова в осенней экспедиции 1840 года в Малую Чечню, в рапорте начальству указывал, что поэт действовал «всюду с отличною храбростью и знанием дела», проявив 30 октября во втором сражении при р. Валерик «опыт хладнокровного мужества». В заключение Голицын представлял Лермонтова к награждению золотой саблей с надписью «За храбрость».

Фрейлина Туркестанова

Владимир Голицын в молодости пользовался большим успехом у женщин. Вигель Ф. Ф. писал о нём:

Более всех из братьев наделал шуму меньшой Владимир, употребляя во зло дары природы; его называли Аполлоном, он имел силу Геркулеса и был ума веселого, затейливого, и оттого вся его жизнь была сцепление проказ, иногда жестоких, иногда преступных, редко безвинных.

А. М. Фадеев писал о Голицыне :

В сущности он был умный и добрый человек, хотя жизнь его, исполненная авантюр всякого рода, навевала иногда тень на иные его поступки.

Такова была трагическая смерть княжны Туркестановой, связанная с его именем. Эта история произошла в 1818—1819 годах в Петербурге. Фрейлина Варвара Ильинична Туркестанова (1775—1819), несмотря на свои годы, была:

Пленительного характера, натура увлекающаяся и склонная к причудам, азиатское происхождение семьи придавало ей весь шарм восточной женщины.

Туркестанова увлеклась Голицыным, одновременно у неё была любовная связь с императором Александром I. Современники так и не поняли, что испытывал к Туркестановой сам Голицын. Одни говорили, что он будто бы держал на неё пари и даже подкупил горничную; другие, что Голицын был серьёзно влюблен в Туркестанову, но, застав у неё ночью Александра I, решил прекратить с ней отношения.

Весной 1819 года незамужняя фрейлина Туркестанова родила дочь, а 20 мая 1819 года Варвара Ильинична скончалась или от родов, или, приняв яд. Кто был отцом ребёнка так и осталось тайной, современники обвиняли попеременно то Голицына, то императора. Изучение переписки Туркестановой с Кристином, тоже не рассеивает тумана, окружающего её кончину. Княжна всегда тепло и сердечно отзывалась о Вольдемаре Голицыне, радовалась его успехам и огорчалась его неудачам:

Он раскаивается во всех своих безумных поступках; в нём заронены семена всего доброго и прекрасного, но никто не позаботился о их развитии; у него есть ум и доброе сердце.

Официально было объявлено, что фрейлина Туркестанова умерла от холеры. Её дочь князь Голицын взял себе и дал ей своё отчество, девочку окрестили Марией, но в семье её прозвали Мими. Она вышла замуж за И. А. Нелидова, но в 1843 году умерла.

Награды

• Орден Святой Анны 4-й степени (22.02.1813)
• Орден Святой Анны 2-й степени (20.01.1814, алмазные знаки 25.01.1828)
• Орден Святого Георгия 4-й степени (12.12.1817)
• Орден Святого Владимира 3-й степени
• Орден Святого Станислава 1-й степени (31.10.1845)
• Орден Святой Анны 1-й степени (05.02.1847)
• Орден «Pour le Mérite» (Пруссия) (10.1814)

Семья

Князь Голицын женился 1 июля 1821 года на атакарской помещице Прасковье Николаевне Матюниной (1798—1881). По воспоминаниям А. М. Фадеева , Голицын считался не очень хорошим семьянином, хотя ценил свою жену, достойнейшую женщину, и любил своих детей. Их у князя было семь:

• Надежда (1822—1833)
• Сергей (1823—1879), коллежский секретарь, писатель. Был женат на Наталье Николаевне Обресковой (1847—1924), дочери Натальи Фёдоровны Ивановой.
• Александр (1825—1864), полковник. Был женат на Марии Ивановне Похвисневой (1836—1896)
• Владимир (1826—1844), юнкер егерского полка, погиб на Кавказе.
• Дмитрий Старший (1828—1830)
• Дмитрий Младший (183.—1835)
• Александра (1831—1900), основательница Скорбященского монастыря на месте родительской усадьбы в Вадковском переулке.

Ссылки

• [dic.academic.ru/dic.nsf/lermontov/319/Голицын Статья] из Лермонтовской энциклопедии

Отрывок, характеризующий Голицын, Владимир Сергеевич

– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»