Голицын, Григорий Сергеевич (1779)

Не следует путать с Голицын, Григорий Сергеевич (1838).

Князь Григорий Сергеевич Голицын<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Пензенский губернатор
18 февраля 1811 — 14 июня 1816
Предшественник:	Александр Фёдорович Крыжановский
Преемник:	Михаил Михайлович Сперанский
Рождение:	10 ноября 1779(1779-11-10)
Смерть:	29 января 1848(1848-01-29) (68 лет) Москва
Род:	Голицыны

Князь Григорий Сергеевич Голицын (30 октября [10 ноября] 1779—17 [29] января 1848, Москва) — тайный советник, пензенский губернатор, сенатор из рода Голицыных.

Биография

Григорий Сергеевич Голицын был старшим сыном в семье князя Сергея Фёдоровича Голицына (1749—1810) и его супруги Варвары Васильевны, урождённой Энгельгардт (1752—1815). По линии отца — потомок Бориса Голицына, по линии матери — внучатый племянник Григория Потёмкина. Своё имя получил в честь светлейшего князя, который вместе с императрицей Екатериной стали его крёстными родителями.

По свидетельству Вигеля, «его воспитывал какой-то барон Эйбен, который, даром что немец, ни сам ничего не знал, ни его ничему не учил». Сразу после рождения был пожалован в прапорщики. В возрасте семнадцати получил от императора Павла чин полковника и стал флигель-адъютантом, а через полтора года — генерал-адъютантом. Но уже в феврале 1799 года был отправлен императором в отставку из-за впавшего в немилость отца. Был выслан из Петербурга и уехал в Казацкое.

Вновь на службу вернулся при императоре Александре, получив в 1801 году чин действительного камергера. Позднее вернулся на военную службу и с чином генерал-майора был назначен состоять при отце генерал-губернаторе в Риге. В 1804 году вместе с отцом вышел в отставку.

В 1811 году при ходатайстве родственницы жены Марии Антоновны Нарышкиной был назначен пензенским губернатором. «Это было не вступление в должность губернатора, а восшествие, воцарение на престол», — вспоминал Вигель, отмечая при этом, что «наш губернатор был чрезвычайный оригинал». В должности находился до 1816 года. В 1819 году стал сенатором и тайным советником. В 1823 году оставил службу «по болезни».

Разорившись, проживал в старости один в соседнем с Зубриловкой имении Григорьевском, где тешил себя тем, что давал балы для дворовых людей всей окрестности. Князь Голицын умер в Москве, но похоронен в семейном пантеоне в Зубриловке.

Свидетельства мемуаристов

Филипп Вигель вспоминал, что Григорий Сергеевич «лицом походил на отца, хотя был красивее его и ростом выше; не имел пылкого характера матери, но у неё заимствовал страсть первенства над мелкими людьми». «Муж моей тётушки был едва ли не один из замечательнейших самодуров своего времени, — вспоминает Владимир Соллогуб. — В своём поместье под Москвой он учредил нечто вроде маленького двора из своих „подданных“, как выражались в те времена. Были у него и „камер-юнкеры“, и „гофмаршалы“, и „фрейлины“, была даже „статс-дама“ — необыкновенно толстая и красивая попадья, к которой „двор“ относился с большим уважением. Дядюшка выпрашивал у моей матушки и других своих родственниц их поношенные атласные и бархатные платья. Эти платья обшивались дешёвыми золотыми позументами и в них облекались дебелые „придворные дамы“ Голицына. В праздники совершались выходы, которые по словам очевидца, были последним словом сумасбродства… На эти-то причуды да на стаи гончих и удалых троек ушло не только голицынское состояние, но и приданое моей тётушки, очень значительное».

Брак и дети

В 1801 году во время коронации Александра I сыграл свадьбу с польской графиней Екатериной Соллогуб (1784—1824), сестрой графа Льва Соллогуба, внучкой особо приближенного к Екатерине II обер-шталмейстера Л. А. Нарышкина. В браке родились две дочери и семь сыновей:

• Варвара (1802—1873) — фрейлина, с 1822 года супруга виконта Эдуарда де Шуазель-Гуфье (1802—1827)
• Сергей (1803—1868) — с 1837 года женат на Марии Ивановне Езерской (1819—1881)
• Лев (1804—1871) — с 1834 года женат на Анне Дмитриевне Шепелевой (1813—1861)
• Михаил (1808—1868) — поэт и публицист
• Григорий (1809—1853) — женат на Елизавете Ивановне Жевановой (1818—1860)
• Дмитрий (1812—1873) — с 1834 года женат на графине Марфе Ивановне Платовой (1812—1891)
• Наталья (1816—1874) — с 1835 года супруга Ивана Михайловича Донаурова (1807—1849)
• Николай (1817—1855)
• Фёдор (1819—1887) — с 1847 года женат на Марии Михайловне Веселовской (1829-1852), 2-й брак с 1853 года — Евдокия Ивановна Зарудная (1832-1920)

Награды

• Орден Святой Анны 2-й степени с алмазами (1807),
• Орден Святой Анны 1-й степени (1813),
• Орден Святого Владимира 2-й степени (1842).

Литература

• Голицыны // Большая Российская энциклопедия / С. Л. Кравец. — М: Большая Российская Энциклопедия, 2007. — Т. 7. — С. 324. — 797 с с. — ISBN 978-5-85270-337-8.
• Данилова А. «Девицы Энгельгартовы» Варвара // Ожерелье светлейшего. Племянницы князя Потёмкина. Биографические хроники. — М: ЭКСМО, 2006. — С. 166—176. — 608 с. — 3000 экз. — ISBN 5-699-09107-6.

Отрывок, характеризующий Голицын, Григорий Сергеевич (1779)

В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов: