Голицын, Григорий Сергеевич (1838)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Григорий Сергеевич Голицын

генерал-адъютант князь Григорий Сергеевич Голицын
Дата рождения

20 октября 1838(1838-10-20)

Место рождения

им.Гарбово, Люблинский уезд, Люблинская губерния

Дата смерти

28 марта 1907(1907-03-28) (68 лет)

Место смерти

г.Санкт-Петербург

Принадлежность

Россия Россия

Род войск

инфантерия (пехота)

Звание

генерал от инфантерии

Командовал

Грузинский 14-й гренадерский полк,
Финляндский лейб-гвардии полк,
Уральское казачье войско,
Оренбургское казачье войско,
Кавказский военный округ

Сражения/войны

Кавказская война

Награды и премии

Орден Святой Анны 3-й ст. (1862), Орден Святой Анны 2-й ст. (1867), Орден Святого Владимира 3-й ст. (1876), Орден Святого Станислава 1-й ст. (1878), Орден Святой Анны 1-й ст. (1881), Орден Святого Владимира 2-й ст. (1887), Орден Белого Орла (1890), Орден Святого Александра Невского (1893), Орден Святого Владимира 1-й ст. (1904).

Связи

брат Л. С. Голицына

Князь Григорий Сергеевич Голицын (1838—1907) — генерал от инфантерии (14.05.1896), русский государственный деятель, участник Кавказской войны.



Биография

Григорий Голицын родился 20 октября 1838 года в селе Гарбово Люблинского уезда Люблинской губернии. Его родители: отец — князь Сергей Григорьевич (1803—1868), отставной капитан гвардейской артиллерии, писатель; мать — Мария Ивановна, урождённая графиня Езерская (1819—1881). Братья и сёстры: Юлия (1840—1914, фрейлина), Мария (1841—1896, замужем за камергером австрийского двора графом Фридрихом Руммерскирхом), Екатерина (1844—1864), Лев (1845—1915, магистр права Московского университета, главный винодел Главного управления уделов), Фёдор (1850—1920, камергер, предводитель дворянства Хвалынского уезда Саратовской губернии).

Образование получил в Пажеском корпусе, откуда выпущен 16 июня 1856 года корнетом в лейб-гвардии Гусарский полк[1]. 12 мая 1858 года прикомандирован к штабу Гвардейского корпуса для подготовки поступления в Николаевскую академию Генерального штаба и 25 августа поступил в неё; 12 апреля 1859 года произведён в поручики и 17 октября 1860 года — в штабс-ротмистры. Окончив 18 декабря 1860 года курс в Академии, был назначен состоять при главном штабе Кавказской армии; 19 января 1861 года за успехи в науках произведён в ротмистры[2].

В кампании 1861 года в составе Адагумского отряда генерал-майора Павла Бабыча принимал участие в ряде экспедиций против горцев. В марте—мае находился в Абинском ущелье и занимался исправлением дорог между лагерем отряда и укреплениями Николаевским, Крымским и Ольгинским, все эти занятия сопровождались многочисленными перестрелками с горцами. В конце мая был в движении к Геленджикской бухте, причем отличился при овладении неприятельских позиций на хребте Кецегур. За отличие в кампании был награждён 16 января 1861 года орденом св. Анны 3-й степени с мечами и бантом.

22 января 1862 года Голицын был произведён в подполковники и, прослужив весну и лето на штабных должностях в Тифлисе, 16 сентября переведён в лейб-гренадерский Эриванский полк, где занял должность командира сводно-стрелкового батальона.

В кампании 1863—1864 гг., завершившей Кавказскую войну, Голицын принял участие, в составе того же Адагумского отряда, в походе против горцев Абхазии, причем с 26 декабря 1863 года по 17 января 1864 года временно командовал полком. 26 мая 1864 года уволен на полгода в отпуск; 2 октября того же года произведён в полковники.

10 декабря 1865 года Голицын был назначен командиром 14-го гренадерского Грузинского полка, которым командовал в течение шести лет. За приведение полка в образцовое состояние 13 августа 1868 года награждён орденом св. Анны 2-й степени с мечами. 21 сентября 1871 года назначен флигель-адъютантом к Его Императорскому Величеству с оставлением в занимаемой должности, а в следующем году, 16 апреля, — командиром лейб-гвардии Финляндского полка. 30 августа 1873 года произведён в генерал-майоры и назначен в Свиту Его Императорского Величества. 26 августа 1876 года был удостоен ордена св. Владимира 3-й степени.

30 августа 1876 года Голицын назначен военным губернатором и командующим войсками Уральской области и наказным атаманом Уральского казачьего войска. В сентябре 1880 года временно исполнял дела Оренбургского генерал-губернатора и командующего войсками Оренбургского военного округа; 26 февраля 1883 года произведён в генерал-лейтенанты.

5 января 1885 года уволен от занимаемой должности военного губернатора и наказного атамана и назначен присутствовать в 1-м департаменте Сената.

16 января 1892 года командирован в Тобольскую губернию для устройства продовольственной части, в феврале с той же целью посетил Шадринский, Камышловский и Екатеринбургский уезды Пермской губернии и Троицкий уезд Оренбургской губернии. 1 января 1893 года назначен членом Государственного совета.

14 мая 1896 года был произведён в генералы от инфантерии и после смерти С. А. Шереметева в декабре этого же года назначен главноначальствующим Кавказской администрации, командующим войсками Кавказского военного округа и атаманом Кавказских казачьих войск. 2 марта 1897 года назначен генерал-адъютантом с оставлением в занимаемых должностях.

По какой-то причине, Голицын резко-негативно относился к армянскому национальному движению. Журналист А. В. Aмфитеатров сохранил для истории одну из голицынских острот: «Доведу до того, что единственным армянином в Тифлисе будет чучело армянина в Тифлисском музее!» Главным идеологом голицынского курса стал беспринципный, но не бесталанный публицист В. Л. Величко, редактор официальной газеты «Кавказ». Г. С. Голицын стал одним из инициаторов принятия закона о конфискации имущества Армянской апостольской церкви и о закрытии армянских школ от 12 июня 1903 года. Согласно закону, всё недвижимое имущество (включая территорию Эчмиадзинского монастыря) и капитал, принадлежавшие Армянской церкви и духовным учреждениям, переходили в ведение государства. Из доходов от конфискованного имущества и денежных средств выделялась доля их прежним владельцам — армянским духовным учреждениям...

В Эриванской губернии, в самом сердце Армении, кампанию по ограблению Армянской апостольской церкви возглавил Эриванский вице-губернатор Михаил Накашидзе, всегда отличавшийся высокомерием и беспощадной исполнительностью. Когда народ вставал на защиту своей Церкви, выступления подавлялись оружием. Было множество человеческих жертв.

14 октября того же года на Коджорском шоссе близ Тифлиса, генерал Голицин был тяжело ранен в результате террористического акта, совершённого членами армянской социал-демократической партии Гнчак. 11 августа 1904 года за труды по управлению Кавказом Голицин был награждён орденом св. Владимира 1-й степени. В должности главноначальствующего Голицын пробыл до 1 января 1905 года, когда был назначен состоять при особе Его Императорского Величества.

Между тем, Патриарх-Католикос Мкртич I возглавил массовую протестную кампанию армянского народа, которая увенчалась успехом: 1 августа 1905 Николай II подписал указ о возвращении Армянской церкви конфискованного имущества; одновременно разрешалось вновь открыть армянские национальные школы.

После реформы Государственного совета (1906) Голицын остался его членом, входил в группу правых.

Умер 28 марта 1907 г. в Санкт-Петербурге, похоронен на Никольском кладбище Александро-Невской лавры.

Григорий Сергеевич Голицын был женат на Марии, дочери генерал-лейтенанта графа Ф. В. Орлова-Денисова, детей у них не было.

Награды

Иностранные:

Напишите отзыв о статье "Голицын, Григорий Сергеевич (1838)"

Примечания

  1. Голицыны // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>
  2. Голицын, Григорий Сергеевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  3. </ol>

Источники

  • Список генералам по старшинству. — СПб., 1906—1907 гг.
  • Голицыны // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>
  • Глиноецкий Н. П. Исторический очерк Николаевской академии Генерального штаба. СПб., 1882
  • Милорадович Г. А. Список лиц свиты их величеств с царствования императора Петра I по 1886 год. СПб., 1886
  • [dlib.rsl.ru/viewer/01004161228#?page=207 Альманах современных русских государственных деятелей]. — СПб.: Тип. Исидора Гольдберга, 1897. — С. 145—146.
  • Шилов Д. Н., Кузьмин Ю. А. Члены Государственного совета Российской империи. 1801—1906: Биобиблиографический справочник. СПб., 2007

Отрывок, характеризующий Голицын, Григорий Сергеевич (1838)

– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.