Голицын, Дмитрий Владимирович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Голицын.
Дмитрий Владимирович Голицын

Портрет работы Франсуа Рисса
Дата рождения

29 октября (10 ноября) 1771(1771-11-10)

Место рождения

Ярополец Волоколамского уезда Московская губерния

Дата смерти

27 марта (8 апреля) 1844(1844-04-08) (72 года)

Место смерти

Париж

Принадлежность

Россия Россия

Род войск

Кавалерия

Годы службы

1789—1844

Звание

Генерал от кавалерии

Командовал

военный генерал-губернатор Москвы

Сражения/войны

Штурм Праги,
Битва при Голымине,
Битва при Прейсиш-Эйлау,
Сражение при Гуттштадте,
Сражение при Гейльсберге,
Битва под Фридландом,
Бородинское сражение,
Сражение под Красным,
Сражение при Лютцене,
Сражение при Бауцене,
Сражение при Дрездене,
Сражение под Кульмом,
Лейпцигское сражение,
Сражение при Бриенне,
Сражение при Фер-Шампенуазе,
Взятие Парижа

Награды и премии
Связи

сын Н. П. Чернышёвой, брат Б.В.Голицына

Светлейший князь Дми́трий Влади́мирович Голи́цын (1771—1844) — военный деятель Наполеоновских войн (генерал от кавалерии), который в течение четверти века осуществлял управление Москвой (1820-44, в должности военного генерал-губернатора).



Биография

Из московской ветви князей Голицыных, сын В. Б. Голицына и Н. П. Голицыной, известной в светском кругу как «усатая княгиня». До конца жизни он глубоко чтил свою своенравную мать, которая всегда была строга к сыну, и даже тогда, когда он сделался генерал-губернатором, обращалась с ним как с мальчиком[1]. Страдая от близорукости, князь Дмитрий редко расставался с лорнетом, и всему московскому обществу был известен его характерный отрывистый смех.

14 июля 1774 года записан в Преображенский лейб-гвардии полк, 14 июля 1777 года заочно получил чин сержанта. В 1782—1786 годах, вместе со старшим братом Борисом, учился в Страсбургском протестантском университете[2]. 11 декабря 1785 года переведён в Конный лейб-гвардии полк вахмистром, 1 января 1786 года произведён в корнеты, 1 января 1788 года — в подпоручики. Вместе с братом поступил в Парижскую военную школу. Затем получил длительный отпуск. Вместе с родителями и братом путешествовал по Европе[3].

Военная карьера

1 января 1789 года Дмитрию присваивают чин поручика. В том же году братья вернулись в Россию, и Дмитрий поступил на службу в Конный лейб-гвардии полк. 1 января 1791 года получил чин секунд-ротмистра, 1 января 1794 года — ротмистра.

Боевое крещение году получил в Польской кампании 1794 года. За отличие при взятии Праги был удостоен ордена Святого Георгия 4-го кл. (№ 609):

Во всемилостивейшем уважении на усердную службу и отличное мужество, оказанное 24-го октября при взятии приступом сильно укрепленного Варшавского предместия, именуемого Прага.

2 мая 1797 года получил чин полковника, 5 августа 1798 года — генерал-майора. Назначен 21 июня 1800 года шефом кирасирского Военного Ордена полка. С 21 октября по 1 декабря 1800 года был инспектором по кавалерии Лифляндской инспекции. 14 января 1804 года произведён в генерал-лейтенанты.

Участвовал в походе 1805 года. Летом 1806 года стал командиром 4-й дивизии (7 пехотных и 3 кавалерийских полка), с которой участвовал в кампаниях 1806 и 1807 годов. Командовал авангардом корпуса Буксгевдена в сражении при Голымине. Отбив атаки превосходящих сил маршалов Мюрата и Ожеро, ему удалось уйти от преследования. 21 января 1807 года был удостоен ордена Святого Георгия 3-го кл. (№ 142):

В воздаяние отличной храбрости и мужества, оказанных в сражении против французских войск 14-го декабря при Голомине.

С декабря 1806 командовал кавалерией левого крыла русской армии. В сражении при Прейсиш-Эйлау командовал всей кавалерией русской армии.Зарекомендовал себя блестящим кавалерийским начальником, проявив выдающуюся отвагу в сражениях при Гутштадте, Гейльсберге и Фридланде. При отступлении русских войск к Тильзиту ему было поручено командование арьергардом армии.

В 1808 году воевал со шведами в Финляндии. Командовал Васским корпусом. В феврале 1809 года, после того как руководство операцией по переходу по льду Ботнического залива было поручено М.Б. Барклаю-де-Толли, Голицын демонстративно подал в отставку и 8 апреля был уволен от службы.

Время гражданской жизни он употребил на путешествие по Германии, где слушал лекции в разных университетах.

Голицын смог вернуться в армию только в августе 1812 года, после назначения М.И. Кутузова главнокомандующим. Назначен командиром кирасирского корпуса (1-я и 2-я кирасирские дивизии). Участвовал в сражении при Шевардино. Отличился в Бородинском сражении, где стойко отбивал атаки на Семёновские флеши и батарею Раевского. После оставления Москвы Голицыну поручено командование одной из двух колонн отступавшей к Тарутино армии. 6 октября на реке Чернише остановил войска Мюрата, пытавшиеся прорваться на Калужскую дорогу. Сыграл одну из главных ролей в победе под Красным, где взял 7 тысяч пленных и 35 орудий. Во время Заграничного похода 1813—1814 годов командовал кавалерийским резервным корпусом, с которым участвовал в сражениях при Лютцене, Бауцене, Дрездене, Кульме, Лейпциге, Бриене, Фер-Шампенуазе, взятии Парижа. 2 апреля 1814 года пожалован в генералы от кавалерии.

После войны, в 1814—1818 годах командовал 1-м резервным кавалерийским корпусом, в 1818—1820 годах — 2-м пехотным корпусом.

В 1813 году, после смерти старшего брата Бориса , унаследовал его подмосковное имение Большие Вязёмы. С 1822 года — Почётный член Петербургской академии наук.

Наместничество в Москве

6 января 1820 года Александр I назначил Голицына московским военным генерал-губернатором. 31 октября 1821 года — членом Государственного совета.

Голицын управлял Москвой 24 года, до своей кончины, и приложил много сил и энергии для восстановления города после Великого пожара. Среди мероприятий его губернаторства можно отметить следующие:

Москвичи ценили его доступность, гостеприимство и справедливость, да и сам император Николай I осыпал его милостями, дав ему титул светлейшего (16 апреля 1841 года), орден Святого Андрея Первозванного и свой портрет, украшенный алмазами. 8 ноября 1831 года был определен в свиту Его Императорского Величества с пожалованием вензелей императора Николая I на эполеты. 21 октября 1834 года назначен шефом Орденского кирасирского полка.

В последние годы жизни часто болел. В 1843 году уехал лечиться во Францию, где и скончался на второй день Пасхи. По словам Корфа, «преблагороднейший и предобрейший» князь «уронил себя во мнении Москвы, и вообще всей публики, через любовную связь с одной замужнею женщиною, которую он взял даже с собой за границу, но которая умерла на самых первых порах их путешествия ещё в Берлине»[4].

Похоронен в Донском монастыре в усыпальнице князей Голицыных — церкви Михаила Архангела. Хотя князь Дмитрий был «очень равнодушен к религиозным верованиям», при получении известия о его кончине, по свидетельству Корфа, православную Москву захлестнули лицемерные панихиды, причём появились в его память не только стихотворения, но и «эмалированные траурные перстни и кольца»[4].

Личные качества

Согласно «Русским портретам», князь Дмитрий Голицын был видный мужчина, высокий ростом, с величественной осанкой, имел правильные черты и хороший цвет лица. Проведя свою первую молодость в чужих краях, он хорошо знал иностранные языки и очень плохо русский, так что когда сделался московским генерал-губернатором и ему приходилось говорить где-нибудь речь, он сам писал её на французском языке, потом отдавал для перевода на русский и почти затверживал, чтобы суметь прочитать по бумажке[1]. До самой старости у него сохранялось в выговоре что-то иностранное. Он был очень близорук и от природы (а возможно и от недостаточного знания родного языка) весьма застенчив, что плохо знавшие его люди нередко принимали за аристократическую спесь и гордыню. К примеру, для Корфа генерал-губернатор был «более француз, нежели русский, а в существе приверженец всех предрассудков и поверий высшей касты», который плохо разбирался в людях и оттого был вечно «окружён всякими пронырами»[4].

Награды

российские[6]:

иностранные:

Семья

Был женат на Татьяне Васильевне Васильчиковой 1783—1841, дочери бригадира, новгородского губернского предводителя дворянства В. A. Васильчикова, родной сестре николаевского временщика князя Васильчикова. В браке имели детей:

Приёмная дочь — Екатерина Павловна Розенгейм (дочь турчанки, вывезенной с театра военных действий). Супруг — Данзас Борис Карлович 1799—1868, директор департамента министерства юстиции, обер-прокурор Сената, действительный тайный советник, первоприсутствующий уголовного кассационного департамента (брат К. К. Данзаса).

  • Tatyana Golitsyna by Reichel.jpg
    Татьяна Васильевна,
    жена
  • Dolgorukova Kate by Sokolov.jpg
    Екатерина,
    дочь
  • Vladimir Golitsyn by Hau.jpg
    Владимир Дмитриевич,
    сын
  • Boris Golitsyn by Hau .jpg
    Борис Дмитриевич,
    сын
  • Golitsyna E.V. by Hau.jpg
    Екатерина Левашова,
    невестка

Напишите отзыв о статье "Голицын, Дмитрий Владимирович"

Примечания

  1. ↑ 1 2 «Русские портреты XVIII и XIX столетий. Издание Великого князя Николая Михайловича», том 3, № 1.
  2. ↑ Голицыны, русские полководцы и государственные деятели // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  3. ↑ Голицыны // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>
  4. ↑ 1 2 3 М. Корф. Записки. Москва, Захаров, 2003. Стр. 257-260.
  5. ↑ Государственный Эрмитаж. Западноевропейская живопись. Каталог / под ред. В. Ф. Левинсона-Лессинга; ред. А. Е. Кроль, К. М. Семенова. — 2-е издание, переработанное и дополненное. — Л.: Искусство, 1981. — Т. 2. — С. 252, кат.№ 7832. — 360 с.
  6. ↑ Список генералам по старшинству. СПб 1844г.

    7. </ol>

Литература

  • «Русские портреты XVIII и XIX столетий. Издание Великого князя Николая Михайловича», том 3, № 1.
  • Васькин А. А. «Я жил солдатом и умру как солдат!» // Московский журнал. — 2012. — № 6 (258). — С. 2—9. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0868-7110&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0868-7110].
  • [annuaire-fr.narod.ru/statji/FE2010/rje-tchoud.pdf Ржеуцкий В.С., Чудинов А.В. Русские «участники» Французской революции] // Французский ежегодник 2010: Источники по истории Французской революции XVIII в. и эпохи Наполеона. М., 2010. С. 6-236

Ссылки

  • [rusgenealog.ru/index.php?id=gen_table&table_id=gen_lt_29_3a8 Генеалогия ]
  • [www.museum.ru/1812/Persons/slovar/sl_g27.html Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812—1815 гг.] // Российский архив : Сб. — М., студия «ТРИТЭ» Н. Михалкова, 1996. — Т. VII. — С. 365.
  • [www.mos.ru/about/history/heads/index.php?id_4=66 Князь ГОЛИЦЫН Дмитрий Владимирович - Московский военный генерал-губернатор]  (Проверено 10 мая 2012)

Отрывок, характеризующий Голицын, Дмитрий Владимирович

– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Голицын,_Дмитрий_Владимирович&oldid=81475781»