Голицын, Иван Фёдорович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Иван Фёдорович Голицын

Худ. Иоганн Барду, 1780-е гг.
Дата рождения

4 января 1731(1731-01-04)

Дата смерти

6 декабря 1797(1797-12-06) (66 лет)

Место смерти

Даниловское

Принадлежность

Российская империя

Звание

Генерал от инфантерии.

Командовал

Преображенский лейб-гвардии полк

Награды и премии
В отставке

Действительный тайный советник

Князь Ивáн Фёдорович Голúцын (род. 4 января 1731 г. — 6 декабря 1797 г.) — представитель рода Голицыных, генерал-адъютант императора Петра III, впоследствии генерал от инфантерии, действительный тайный советник. Кавалер ордена св. Анны.[1]





Биография

Князь Иван Фёдорович Голицын родился в семье генерал-майора князя Фёдора Ивановича Голицына (1700—1759) и его второй супруги, Анны Петровны, урождённой Измайловой (1712—1749). По линии отца — внук Ивана Алексеевича (1658—1729) и Анастасии Петровны Голицыных (1655—1729). Унаследовал от отца подмосковное село Черёмошье, которое позднее продал.

Участник Турецкой компании 1808—1809 гг.; адъютант князя Д. И. Лобанова-Ростовского, капитан-поручик Преображенского полка, генерал-адъютант императора Петра III, впоследствии генерал от инфантерии.

Князь Иван Фёдорович, бывший при Государе генерал-адъютантом и живший в отставке генерал-майором, пожалован был полным генералом и александровским кавалером.[2]

Будучи фаворитом Петра III[3], получил от него в 1762 дачу вдоль Петергофской дороги. В том же году Иван Фёдорович, сохраняя верность Петру III, не присягнул императрице Екатерине II, за что попал в опалу, продолжавшуюся 34 года. В 1763 году Иван Фёдорович был отправлен в отставку с армейским чином генерал-майора. Он не показывался императрице на глаза, не показывался при дворе, а вскоре и вовсе покинул Санкт-Петербург.

<center>Князь И. Ф. Голицын с женой

</div> </div> Попав в немилость, Голицын И. Ф. продал не только свою часть Голицыной мызы, но и ближнюю к столице усадьбу, которую приобрёл его сосед — екатерининский вельможа Александр Львович Нарышкин. А земли опального Голицына вошли в состав огромного имения «Красная мыза» на четвёртой версте Петергофской дороги. Всё это время он жил в своей усадьбе «Даниловское» в Дмитровском уезде.

Иван Фёдорович Голицын хранил верность своему государю Петру III и после его смерти. Эту преданность высоко оценил император Павел I: в 1796 году он возвращает уже состарившегося И. Ф. Голицына на службу с повышением, пожаловав тому чин генерал-аншефа. Умер Голицын 6 декабря 1797 года. Похоронен был в родовой усыпальнице этой ветви князей Голицыных — Михайловской церкви Донского монастыря.

Даниловское

В конце 1760-начале 1770-х гг. князь Иван Голицын строит усадьбу «Даниловское» (северо-восточнее Дмитрова, в посёлке свх. Будёновец). Построена она была по проекту крепостного архитектора М. А. Агафонова. Также Голицын в Даниловском строит в 1771 г., по проекту всё того же архитектора, сохранившуюся церковь Николая Чудотворца[4] на месте бывшей деревянной. Никольская церковь выстроена стиле московского барокко, имеет красивый лепестковый план, и нарядное, пластически-выразительное оформление фасадов.

Из зданий усадьбы сохранились: сильно перестроенный двухэтажный дом, со скрытой, под наслоением штукатурки, поздне-барочной декоративной обработкой фасадов; флигели, один из которых соединён с домом, а другой, криволинейного абриса, в меньшей степени утратил первоначальный облик; и сама Никольская церковь. В 1937 г. храм был закрыт[5], навершия сломаны. Вновь открыт в 1993 году, частично отремонтирован.

Семья

Князь И. Ф. Голицын был женат дважды:

  1. жена c 28 июля 1751 года Анастасия Андреевна Сабурова (20.10.1734—10.03.1754)
  2. жена с 1787 года Надежда Ивановна Грушецкая, урожд. Вихляева (1727—1811), первым браком была за полковником лейб-гвардии Семёновского полка Василием Никитичем Грушецком (1717—1787) и имела от него 3 сыновей и 3 дочерей.

Своих детей у Голицына не было, и он оставил состояние пасынкам и падчерицам Грушецким:

Село Богослово, которым также владел И. Ф. Голицын, досталось коллежскому асессору Александру Васильевичу Грушецкому (1746—1813).[6]

Напишите отзыв о статье "Голицын, Иван Фёдорович"

Примечания

  1. [www.mubiu.ru/ogd/ISTORIA/12/Istoch/Ekater.htm Мемуары Екатерины II]
  2. [mikv1.narod.ru/text/Golicin_RA74K1V5.htm ЗАПИСКИ КНЯЗЯ ФЕДОРА НИКОЛАЕВИЧА ГОЛИЦЫНА]
  3. [www.gorodok.info/?p=1024 Гимн Голицыным]
  4. [hist-usadba.narod.ru/links0-24.html Усадьба Даниловское]
  5. [www.temples.ru/show_picture.php?PictureID=18849 Даниловское. Церковь Николая Чудотворца]
  6. М.А.Российский. [www.history-ryazan.ru/node/7537 Село Богослово, Скопинский район]. История, культура и традиции Рязанского края. Проверено 4 марта 2011. [www.webcitation.org/6BfpmNltl Архивировано из первоисточника 25 октября 2012].

Источники информации

  • История российской геральдики. М.: Эксмо, 2009. — 576с.: ил. — (Российская императорская библиотека). Стр. 460—461.

Отрывок, характеризующий Голицын, Иван Фёдорович

«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.