Голицын, Сергей Михайлович (1774—1859)

Князь Сергей Михайлович Голицын (9 июля 1774 — 7 февраля 1859) — яркая личность грибоедовской Москвы, владелец и устроитель усадеб Кузьминки и Гребнево, прозванный «последним московским вельможей». Действительный тайный советник 1-го класса, был удостоен всех высших российских орденов.

Служба

Представитель «Михайловичей», самой вельможной ветви рода Голицыных; внук генерал-адмирала М. М. Голицына. Младший сын Михаила Михайловича, генерала-поручика и камергера, и баронессы Анны Строгановой (1739—1816), старшей дочери и наследницы богатейшего промышленника А. Г. Строганова (1698-1754).

В детстве был записан на военную службу в Измайловский лейб-гвардии полк. 21 апреля 1785 он произведен в чин прапорщика, в январе 1788 поручика, а в 1795 году в чин капитана. С 1796 года был камергером. После началась придворная служба в должности камергера с февраля 1796 года. Вот некоторые из должностей, которые занимал Сергей Михайлович:

• Президент Московского попечительного комитета (1818),
• Вице-президент Московского попечительного комитета о тюрьмах (1828),
• Председатель Московского опекунского совета (1830),
• Попечитель Московского учебного округа (1830, уволен от должности в 1835),
• Член Государственного совета (1837),
• Вице-президент комиссии для сооружения в Москве храма во имя Христа Спасителя (1837),
• Главный директор Павловской больницы в Москве (1843),
• Председатель в Московском отделении Главного совета женских учебных заведений (1845).

18 ноября 1807 года Сергей Михайлович Голицын был назначен почётным опекуном Воспитательного дома, Московского опекунского совета и членом совета при московском училище Св. Екатерины, управляющим Александровским училищем и главным директором Голицынской больницы, основанной по завещанию его дяди Александра Михайловича.

Проникнутый благочестием, он вёл оживлённую переписку с императрицей Марией Фёдоровной (в основном по делам богоугодных заведений) и состоял в дружеских отношениях с митрополитом Филаретом. Как человек, опытный в придворной жизни, Голицын давал митрополиту советы, как вести себя в отношениях со светскими властями.

Члены императорской фамилии неоднократно, в знак признательности за его добросовестную службу, дарили князю Сергею Михайловичу свои портреты, украшенные бриллиантами. В 1852 г. Голицын получил высший чин по Табели о рангах (уровень государственного канцлера и генерал-фельдмаршала). За 13 лет до этого (10.09.1839) был награждён орденом Св. Андрея Первозванного.

Частная жизнь

Был женат с 1799 г. на Авдотье Измайловой — женщине очень красивой, взбалмошной и весьма странной. Вскоре после брака она с ним разъехалась, странствовала по Европе и всюду занимала публику, как красотою своею, так и отступлением странным от всех принятых в общежитии правил. Князь пытался сблизиться с женою, но все его старания были тщетны. Окончательный разрыв состоялся в 1809 году.

Голицын имел вблизи Москвы своё любимое имение — Влахернское, или Кузьминки, «где князь постоянно проводил почти половину года, от начала мая до поздней осени». Также ему принадлежало в Московском уезде село Котельники и какое-то имение в Ярославской губернии. Собственно же в Москве ему принадлежало владение на углу современного Камергерского переулка и Тверской улицы.

В начале 1830-х сватался к фрейлине А. О. Россет, который была на 35 лет его моложе. Позднее она вспоминала, что уже смирилась «с мыслью идти замуж за старика и поселиться в Москве с пятью старухами, его сёстрами», но брак не состоялся из-за противодействия Авдотьи Ивановны, которая «ему напомнила, что долг платежом красен: когда в молодости она просила разводной, муж на это не согласился, а теперь она не согласилась».

От турчанки, вывезенной с театра военных действий, имел дочь, Екатерину Павловну Розенгейм (1805—1873). Она воспитывалась в доме княгини Т. В. Голицыной и была выдана замуж за Бориса Карловича Данзаса, директора департамента министерства юстиции.

В преклонном возрасте Сергей Михайлович неформально почитался за главу рода Голицыных и платил пенсии многим из нуждающихся своих родственников, иногда весьма дальних. Унаследованное от матери состояние позволяло ему заниматься благотворительностью. Он привечал выпускников Воспитательного дома и оплачивал некоторым из них обучение в университете. По субботам к нему в дом со всех сторон сходились нищие за милостыней. По словам вел. кн. Николая Михайловича

Не отличаясь большим и глубоким умом, Голицын тем не менее сумел создать себе в Москве весьма почётное положение и был одним из самых уважаемых московских старожилов.

7 февраля 1859 года князь Сергей Михайлович Голицын скончался. Литургию над гробом С. М. Голицына служил митрополит Филарет. Похоронен в усадебной церкви. За неимением детей Сергей Михайлович все своё состояние оставил сыну покойного своего брата князя Александра Михайловича — Михаилу, тайно перешедшему в католичество и жившему преимущественно за границей. Его наследство заключало в себе до 25 000 душ крестьян, заводы, соляные варницы, ценные бриллианты и множество движимого имущества.

Предки

Голицын, Сергей Михайлович (1774—1859) — предки

Андрей Андреевич Голицын               Михаил Андреевич Голицын                       Евфимия Юрьевна Пильемова-Сабурова               Михаил Михайлович Голицын                             Никита Кафтырёв               Прасковья Никитична Кафтырёва                       Михаил Михайлович Голицын                                   Алексей Фомич Нарышкин               Кирилл Алексеевич Нарышкин                       Татьяна Кирилловна Нарышкина                             Яков Ефимович Мышецкий               Анастасия Яковлевна Мышецкая                       Феодора Ивановна               Сергей Михайлович Голицын                                         Дмитрий Андреевич Строганов               Григорий Дмитриевич Строганов                       Анна Ивановна Злобина               Александр Григорьевич Строганов                             Яков Захарьевич Новосильцев               Мария Яковлевна Новосильцева                       Анна Александровна Строганова                                   Афанасий Михайлович Дмитриев-Мамонов               Василий Афанасьевич Дмитриев-Мамонов                       Елена Васильевна Дмитриева-Мамонова                             Михаил Фокич Грушецкий               NN Грушецкая                     </center>

Ссылки

• [www.nasledie-rus.ru/red_port/00900.php Последний русский барин]
• [memoirs.ru/texts/Golicin1869.htm Рассказы Сергея Михайловича Голицына записанные М. П. Полуденским // Русский архив, 1869. - Вып. 4. - Стб. 627-644.]

Отрывок, характеризующий Голицын, Сергей Михайлович (1774—1859)

Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.