Головина, Алла Сергеевна

А́лла Серге́евна Головина́ (урожд. баронесса Ште́йгер, во втором браке де Пелиши; 2 (15) июля 1909, с. Николаевка Черкасского уезда Киевской губернии — 2 июня 1987, Брюссель) — русская поэтесса «первой волны» эмиграции, участница ряда литературных объединений Праги, Парижа и др.

Биография

Из России уехала сразу после революции. Эмигрировала с семьёй в 1920 г. в Турцию, жила в Чехословакии, где и окончила русскую гимназию в Моравской Чебове, во Франции (с 1934), в Швейцарии (с 1939) и в Бельгии (с 1955). В жизни Головиной было два замужества: первое в 1929 году за скульптора и художника А.С.Головина, второе - в 1951 году за бельгийца Филиппа Жиллеса де Пелиши. От первого брака у Головиной сын Сергей Александрович Головин — известный собиратель германского фольклора, писатель и переводчик, живший в Швейцарии. Автор многих книг, в числе прочих, об Илье Муромце и Теофрасте Парацельсе.

Головина А.С - Сестра поэта А. Штейгера, сохранившая его архив (и, в частности, обширную переписку с М. Цветаевой).

Творчество

Творческую деятельность начала ещё в гимназии. Большое влияние оказала М. И. Цветаева, с которой А. С. Головина познакомилась в Праге. Писала как стихи, так и рассказы (в позднем творчестве). Головина Алла Сергеевна принимала активное участие в литературной жизни, но к определенной литературной группировке не принадлежала.

Поддерживала отношения с поэтическим объединением «Скит», печаталась в периодических изданиях Праги и Парижа. Публиковалась в журналах «Воля России», «Русские заметки», в газетах «Возрождение», «Руль». В основном писала в жанре камерной исповедальной лирики.

Произведения конца 1920 — начала 1930-х годов:

Стихи этого периода объединены общим лирическим героем. Лирический герой живёт в мире, полном муки, печали, страха. Но есть в стихотворениях и другой мир — «окончательный свой мир». На него герой возлагает надежды, в нём ищет помощи. Главная антитеза стихов этого периода — одниночество и слияние с природой, ожидание новой жизни. Такое противопоставление двух миров близко к духу романтизма, в котором наличие двух пространств является главной особенностью.

Г. В. Адамович увидел в творчестве Головиной особый способ создания художественной выразительности. В рецензии на сборник «Лебединая карусель» критик назвал поэтессу «самым талантливым поэтом в Праге». (Последние новости. 1935. 24 января)

«Вдохновенное любопытство сказочника» — так характеризует В. Ф. Ходасевич особенность мироощущуния Головиной, имея в виду то, что поэтесса пыталась рассмотреть внутреннюю суть вещей (Возрождение. 1935. 28 марта).

Излюбленный прием тропики стихотворений — развернутая метафора, например, вдохновение — огонь «живой и жесткий», электрический ток, радиоволна, принимая которую, трепещет бумага («Вдохновение», 1931)

Сборник «Лебединая карусель»

Центральный сборник стихотворений. Главным стихотворением является «Лебединая карусель» (1930). Главный образ — образ карусели лебедей, которые сравниваются с душой человека, то несущейся к «звездам без числа», то опускающейся «на стержни». Основной прием звуковой оформленности стиха — ассонанс (повторяемость звука «е»). В сфере средств выразительности главную роль играет все та же метафора: лебединая карусель сравнивается с душой человека.

Стихи второй половины 1930-х годов, и 1940-х:

Драматизм творчества. Лирический герой тот же, но он начинается освобождаться от иллюзий жизни. Герой приходит к осознанию жизни как неповторимого, радостного чуда. («Не умирай, не верь, не жди…», 1935)

На первый план выходит эмигрантская тема. Лирический герой вспоминает о России, где «поймут её тоску и муки». Выжную роль играют ассоциации культурно-исторического и фольклорного плана. История родной страны представляется цепью страшных событий.

Стихотворение «Как всегда, утверждение ваше…» (1942) описывает судьбу поэта в России: « Что ж, Россия, ты лихо рубишь / Под коленочки лучший дуб, / Что-то мало поэтов любишь, / Только кубок держишь у губ…». Но не умирает в стихах надежда на возрождение России, на возвращение былых времен.

Любовная лирика:

Любовная лирика приходится на 1940-е годы. Для неё характерна исповедальная интанация, камерность, субъективность. Стихотворения — лирический монолог автора, отражающий жизненную драму.

Поздний период творчества:

После второго замужества Головиной было написано несколько лирических новелл и рассказов и жизни эмиграции. Для прозы Аллы Сергеевны Головиной характерны сюжетная фрагментарность, внимание к психологической детали, драматизация эпизода, тяготение к сказовой форме изложения.

Отзывы

• И.Бунин: «Дорогая Алла! Как мне не везет с Вами! Когда я был молодой, Вы были девчонка, когда Вы стали очаровательной женщиной, я стал старым хрычом!» (16 авг. 1953. Домашний архив Ф.Жиллеса де Пелиши в Брюсселе).
• "Самый талантливый поэт в Праге" - Г.В.Адамович (Последние новости. 1935. 24 января)
• "Это сусальное золото, театральный румянец” - Цветаева о творчестве Головиной.

Сборники

• «Лебединая карусель» (Берлин, 1935)
• «Городской ангел» (Брюссель, 1989)
• «Ночные птицы» (Брюссель, 1990)
• Сборник стихов и рассказов «Вилла „Надежда“» (Москва: Современник, 1992).

Отрывок, характеризующий Головина, Алла Сергеевна

Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.