Головин, Александр Яковлевич
Поделись знанием:
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
| Александр Яковлевич Головин | ||
 Портрет А. Головина. 1916. Фото М. А. Шерлинга. СПб. | ||
| Дата рождения: | ||
|---|---|---|
| Место рождения: | ||
| Дата смерти: | ||
| Место смерти: | ||
| Гражданство: | ||
| Жанр: | ||
| Звания: |
| |
 Работы на Викискладе | ||
Алекса́ндр Я́ковлевич Голови́н (17 февраля [1 марта] 1863, Москва — 17 апреля 1930, Детское Село) — русский художник, сценограф, народный артист Республики (1928)[1][2].
Содержание
Биография
Родился и вырос в семье, где очень любили театр, музыку, литературу. С детства обнаружил абсолютный музыкальный слух, серьёзно занимался игрой на рояле и пением. Увлечение изобразительным искусством проявилось позже, лишь в старших классах гимназии. В дальнейшем музыкальность, музыкальная образованность самым серьёзным образом скажутся в художественных работах Головина, живописные работы которого современники выразительно охарактеризовали как «музыку для глаз».
Среднее образование получал в Поливановской гимназии. В 1882—1889 годах обучался в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, сначала на архитектурном отделении (3 года), потом на живописном, в классах И. М. Прянишникова, В. Е. Маковского и В. Д. Поленова.
1889 год — посещал Академию Коларосси и школу-студию Витти (1897) в Париже.
В 1890-е годы участвовал в деятельности абрамцевского кружка, где работал с майоликой и деревом.
До 1901 года жил в Москве, затем в Петербурге и Царском (Детском) Селе. По приглашению Управляющего Московской конторой Императорских театров Теляковского В.А. c 1900 года стал писать декорации к спектаклям Императорских театров, сначала в Москве, затем в Петербурге.
Активный член объединения «Мир искусства», дизайнер интерьеров, мебели, совместно с К. А. Коровиным (они были дружны), принимал участие в оформлении российского павильона на Всемирной выставке в Париже 1900 года и гостиницы «Метрополь» в Москве (майоликовый фриз) в 1900-03 годах.
С 1912 года — действительный член Академии художеств.
С 1928 года — народный артист Республики.
Похоронен на Новодевичьем кладбище (Санкт-Петербург).
Театральные работы
Как и большинство известных декораторов-модернистов, много работал в театральной сфере.
1900 — первый успех в Большом театре
В 1902 году был приглашён в Петербург на должность главного художника императорских театров, где создаёт свои наиболее красочные сценические образы.
- Кармен (Ж.Бизе, Мариинский театр, 1908)
- У врат царства (К.Гамсун, Александринский театр, 1908)
- Орфей и Эвридика (К. В. Глюк, Мариинский театр, 1911)
- Гроза (А. Н. Островский, Александринский театр, 1916)
- Маскарад (М. Ю. Лермонтов, Александринский театр, премьера состоялась 25 февраля 1917).
- Каменный гость (А. С. Даргомыжский, Мариинский театр, 1917)
Работал также и для «Русских сезонов» С. П. Дягилева в Париже (опера «Борис Годунов» М. П. Мусоргского, 1908, балет «Жар-птица», И. Ф. Стравинского, 1910). После Октябрьской революции «блеснул стариной» в «Женитьбе Фигаро» (П.Бомарше, МХАТ, 1927), а «Отелло» В.Шекспира во МХАТЕ вышел в 1930 уже после смерти художника.
Некоторые работы Головина ныне хранятся в театральном музее им А. А. Бахрушина[3].
Живопись
Работал обычно темперой и пастелью; создавал колоритные пейзажи и натюрморты, а также портреты, часть из которых можно назвать художественными документами, в других присутствует и модерн, и начало импрессионизма.
В Третьяковской галерее хранится автопортрет (1912), согласно почтовой открытке издательства Аврора.
Иллюстрации и графика
В этот период он создал лучший свой книжно-иллюстративный цикл (к «Двойнику» Э. Т. А. Гофмана, 1922) и по-прежнему активно занимался станковой живописью и графикой.
Галерея
- Павловск (1910, Третьяковская галерея (ГТГ))
- Фарфор и цветы, (1915, ГТГ)
- Ф. И. Шаляпин в ролях:
- Мефистофеля (1905, Музей-квартира И. И. Бродского, Петербург),
- Олоферна (1908, ГТГ)
- Бориса Годунова (1912, Русский музей).
- В. Э. Мейерхольд (темпера, пастель, 1910-е гг., Ленинградский театральный музей)
Напишите отзыв о статье "Головин, Александр Яковлевич"
Примечания
- ↑ Театральная энциклопедия. / Гл. ред. П. А. Марков. Т. 2 — М.: Советская энциклопедия, 1963, 1216 стб. с илл., 14 л. илл.
- ↑ Большая советская энциклопедия. / Гл. ред. А. М. Прохоров, 3-е изд. Т. 7. Гоголь — Дебит. 1972. 608 стр., илл.: 44 л. илл. и карт. 1 карта-вкл.
- ↑ Большая Советская энциклопедия. Гл. ред. А. М. Прохоров, 3-е изд. Т. 25. Струнино — Тихорецк. 1976. 600 стр., илл.; 30 л. илл. и карт. (стб. 1033)
Литература
- Энциклопедия русской живописи. — Текст и сост. О. Ю. Николаев. М., 2010. — ISBN 978-5-373-02769-4
- Головин А. Я. [dlib.rsl.ru/viewer/01005427556#?page=3 Встречи и впечатления: воспоминания художника] — Л.—М.: Искусство, 1940. — 177 с.
- Бассехес А. Театр и живопись Головина. — М., [1970].
- Онуфриева С. Александр Яковлевич Головин. — Л., 1977.
- Гофман И. Головин-портретист. — Л., 1981.
- Александр Головин: Альбом. — М., 1981.
- Пожарская М. Александр Головин. — М., 1991.
- Адамчик В. В. Русское искусство. — М.: АСТ. 2005. — С. 252.
Ссылки
- [www.alexandrgolovin.ru Александр Яковлевич Головин. Биография, творчество и картины художника]
- [www.artonline.ru/encyclopedia/171 Головин Александр Яковлевич. Биография и творчество художника на Artonline.ru]
- [www.staratel.com/pictures/ruspaint/171.htm Головин, Александр Яковлевич] в библиотеке «Старатель»
- [www.art-drawing.ru/gallery/category/1034-golovin-aleksandr-yakovlevich Головин — Светский театральный художник. Картины]
- [www.tg-m.ru/articles/3-2014-44/o-yubileinoi-vystavke-aleksandra-golovina Элеонора Пастон. «Декоративно все и только декоративно». О юбилейной выставке Александра Головина в Третьяковской галерее.] Журнал «Третьяковская галерея», #3 2014 (44)
- [www.tg-m.ru/articles/3-2014-44/aleksandr-golovin-v-sobranii-russkogo-muzeya Владимир Круглов. Александр Головин в собрании Русского музея.] Журнал «Третьяковская галерея», #3 2014 (44)
- [www.tg-m.ru/articles/3-2014-44/aleksandr-golovin-za-kulisami-stilya Ольга Давыдова. Александр Головин: за кулисами стиля.] Журнал «Третьяковская галерея», #3 2014 (44)
- [www.tg-m.ru/articles/3-2014-44/golovin-i-dyagilev-za-i-protiv Ирина Шуманова. Головин и Дягилев. За и против.] Журнал «Третьяковская галерея», #3 2014 (44)
- [www.tg-m.ru/articles/3-2014-44/meierkhold-i-golovin Наталья Макерова. Мейерхольд и Головин.] Журнал «Третьяковская галерея», #3 2014 (44)
- [www.tg-m.ru/articles/3-2014-44/tvorcheskii-soyuz-golovina-stanislavskogo Маргарита Чижмак. «Откупори шампанского бутылку иль перечти „ Женитьбу Фигаро“!». Творческий союз Головина и Станиславского.] Журнал «Третьяковская галерея», #3 2014 (44)
- [www.tg-m.ru/articles/3-2014-44/teatralnoe-nasledie-golovina-i-bakhrushin Анастасия Дмитриева, Мария Липатова. Театральное наследие Головина и Бахрушин.] Журнал «Третьяковская галерея», #3 2014 (44)
- [www.tg-m.ru/articles/3-2014-44/gurli-telyakovskaya-i-aleksandr-golovin Марина Гоухберг. Дама в маске. Гурли Теляковская и Александр Головин.] Журнал «Третьяковская галерея», #3 2014 (44)
- [www.tg-m.ru/articles/3-2014-44/aleksandr-golovin-elena-polenova Елена Теркель. «Ваши картины какие-то настоящие…». Александр Головин и Елена Поленова.] Журнал «Третьяковская галерея», #3 2014 (44)
- [www.tg-m.ru/articles/4-2015-49/aleksandr-golovin-i-ispaniya Том Бирченоф. Александр Головин и Испания.] Журнал «Третьяковская галерея», #4 2015 (49)
См. также
Отрывок, характеризующий Головин, Александр Яковлевич
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Категории:
- Родившиеся 1 марта
- Родившиеся в 1863 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Москве
- Умершие 17 апреля
- Умершие в 1930 году
- Умершие в Пушкине (Санкт-Петербург)
- Народные артисты РСФСР
- Художники по алфавиту
- Выпускники Катковского лицея
- Выпускники Московского училища живописи, ваяния и зодчества
- Художники России в общественном достоянии
- Художники объединения «Мир искусства»
- Сценографы Российской империи
- Сценографы СССР
- Действительные члены Императорской Академии художеств
- Похороненные на Новодевичьем кладбище (Санкт-Петербург)
- Оперные сценографы
