Головин, Николай Фёдорович

Николай Фёдорович Головин<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Президент Адмиралтейств-коллегии
1733 — 1744
Предшественник:	Сиверс, Пётр Иванович
Преемник:	Голицын, Михаил Михайлович
Вероисповедание:	православие
Рождение:	1695(1695)
Смерть:	15 (26) июля 1745(1745-07-26) Гамбург
Военная служба
Годы службы:	1715—1744
Принадлежность:
Род войск:	флот
Звание:	адмирал
Командовал:	Балтийский флот, Адмиралтейств-коллегия
Сражения:	Северная война Русско-шведская война (1741—1743)
Награды:

Граф Николай Фёдорович Головин (1695 — 15 (26) июля 1745, Гамбург) — русский военно-морской деятель, командующий Балтийским флотом в русско-шведскую войну (1741—1743), президент Адмиралтейств-коллегии, генерал-губернатор Санкт-Петербурга, адмирал (1733), сенатор, кавалер ордена Андрея Первозванного.

Биография

Представитель рода Головиных, младший сын государственного канцлера Федора Алексеевича Головина, от которого унаследовал подмосковное Ховрино. После смерти отца (1706 год) находился под опекой Ф. М. Апраксина. В 1706 году поступил в Навигацкую школу. В 1708 году по приказу Петра I с целью обучения морскому делу отправлен служить в Голландию. Находясь на голландской службе, плавал в Балтийском море. С 1709 года — на английской службе, где участвовал в плаваниях в Португалию, в Средиземное море.

В 1712 году в Лондоне содействовал Ф. С. Салтыкову в покупке кораблей для русского флота и приглашении морских офицеров и матросов на русскую службу. В конце 1714 году был посажен в тюрьму за долги; освобожден после получения из России выкупа. В 1715 году вернулся в Россию, был произведен в поручики и направлен на службу во флот. В 1717 году произведен в поручики от флота. В 1718 году назначен асессором в комиссию военного суда под председательством И. А. Сенявина. В 1719 году крейсировал в Балтийском море под командованием капитан-командора И. И. Фангофта. 23-24 мая 1719 году участвовал в десанте на Аландские острова. В том же году послан в Копенгаген к князю Долгорукому для выяснения положения в английском флоте. В 1720 году произведен в капитан-лейтенанты.

После заключения Ништадтского мира произведен в капитаны 3-го ранга. В 1724 году назначен присутствовать в Адмиралтейств-контору. С 1725 по 1732 год — чрезвычайный посол в Швеции. В 1726 году произведен сперва в капитаны 2-го ранга, а затем в генерал-адъютанты от флота (соответствует чину капитана 1-го ранга). 24 апреля (5 мая) 1731 года именным указом императрицы Анны Иоанновны произведён в контр-адмиралы. В 1732 году произведен в вице-адмиралы, награждён орденом Св. Александра Невского, назначен генерал-инспектором от флота и Адмиралтейства, членом Адмиралтейств-коллегии и Комиссии для рассмотрения и привидения в надлежащий порядок корабельного и галерного флотов, Адмиралтейства и всего, до морского дела относящегося.

В 1733 году назначен президентом Адмиралтейств-коллегии. В 1738 году назначен начальником над галерным портом и флотом, с оставлением в должности президента коллегии. В 1740 году награждён орденом Св. Андрея Первозванного. В том же году после назначения А. И. Остермана первым президентом Адмиралтейств-коллегии Головин стал вторым президентом (фактически продолжал управлять коллегией). С 1741 года — сенатор, с оставлением в должности президента Адмиралтейств-коллегии. Состоял в особой комиссии «для описи пожитков и деревень и к разобранию долгов за арестованных персон» (Остермана, Миниха, Головкина).

В 1742 году во время русско-шведской войны 1741—43 годов занимал должность генерал-губернатора Санкт-Петербурга и главнокомандующего войсками, которые должны были защищать столицу от возможного нападения шведов. После отстранения за бездеятельность З. Д. Мишукова от командования Балтийским флотом в 1743 году назначен на его место. 8 мая 1743 года флот (34 галеры, 70 кончебасов) под командованием Головина вышел с десантом из Кронштадта. Позднее к нему присоединились ещё несколько галер с войсками на борту. В районе Суттонга корабли заметили на горизонте шведский гребной флот, усиленный парусными кораблями. Однако шведы снялись с якоря и ушли. 14 июня неприятельский флот вновь показался возле острова Дегерби к востоку от Аландских островов, но опять предпочёл не ввязываться в сражение и отошёл. Действия Головина на посту командующего вызвали критику в Санкт-Петербурге. В июне 1744 года отправлен в отставку, после чего отправился в Германию «к лечительным водам». Умер 15 (26) июня 1745 года в Гамбурге.

Семья

От брака с Софьей Никитичной Пушкиной имел единственную дочь Наталию, которая была выдана замуж за генерал-фельдмаршала принца Голштинского. Все своё состояние Головин завещал «жившей с ним незаконной жене Гозенфлихт» и двум их детям, однако императрица Елизавета Петровна повелела отдать состояние законной дочери Головина Наталье, но с запрещением закладывать и продавать что-либо из выделяемого. Побочные его дети поселились в Дании, и один из них Пётр-Густав Головин (1728-1809) служил генерал-майором в армии Кристиана VII.

Литература

• Русский биографический словарь: Гоголь — Гюне. — М., 1997. — Т. 7. — С. 242-255.

Отрывок, характеризующий Головин, Николай Фёдорович

– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.