Головкин, Фёдор Гаврилович

Фёдор Гаврилович Головкин
Род деятельности:	мемуарист, дипломат
Дата рождения:	10 октября 1766(1766-10-10)
Место рождения:	Голландия
Дата смерти:	5 мая 1823(1823-05-05) (56 лет)
Место смерти:	Женева
Награды и премии:

Граф Фёдор Гаври́лович Головкин (10 октября 1766 — 5 мая 1823) — литератор и мемуарист; посланник в Неаполе, церемониймейстер при дворе Павла I; правнук канцлера Г. И. Головкина, внук его старшего сына, графа А. Г. Головкина.

Биография

Сын графа Гавриила (Габриэль-Мари-Эрнет) Александровича Головкина (1731—1800), генерал-лейтенанта, состоявшего на службе в Голландии, и Аполлонии Эртенг (1743—1785), происходившей из знатного голландского рода баронов де-Маркетт. В 1778 году для получения образования был послан в Берлин, где не только приобрёл научные знания, но и получил первые придворные навыки в салоне своей тётушки графини Марии Камеке (1718—1797).

В 1783 году граф Головкин вместе с родным братом Петром и двоюродным Юрием прибыл в Петербург. Имея красивую внешность, живой и ироничный ум, он вскоре обратил на себя внимание императрицы Екатерины II, сделавшей его камер-юнкером и приблизившей к себе. С началом войны со Швецией был назначен генерал-адъютантом при командующем войсками графе И. П. Салтыкове. В последние годы царствования Екатерины II Головкин был приближен к фавориту императрицы П. А. Зубову, став неизменным участником больших и малых приемов. Но вскоре его острый ум и страсть к интригам положили конец его успешному пребыванию при российском дворе. Граф Ростопчин в мае 1794 года сообщал С. Воронцову:

Бездельник и мот граф Головкин просил 60 000 рублей на уплату долгов и разсчитывал получить их, так как милости теперь сыплются, но к счастью сделанная им глупость избавила графа Зубова от этого просителя и деньги остались в казне.

Под «глупостью» имелось в виду вмешательство графа Головкина в процесс князя Любомирского с наследниками князя Потемкина. Этот поступок вызвал негодование императрицы и был одной из причин утраты благосклонности. Не любившая его графиня В. Н. Головина, писала:

Граф Фёдор Головкин, хотя и был ничтожной личностью, но некоторое время играл известную роль. Это был злой и наглый лжец, не лишенный дерзости. Шутя и развлекая, он понемногу достиг высших чинов, но его влияние продолжалось недолго: насмешка и клевета были изгнаны из кружка императрицы, которая не терпела их. Граф Головкин был чтецом и лакеем Зубова, другом сердца и поверенным лицом графини Шуваловой. Зубов выхлопотал ему место посланника в Неаполе, но дурное поведение заставило отозвать его оттуда, он был даже выслан на некоторое время.

По словам же самого Головкина его положение при дворе казалось ему «славой весьма бесплодной, чтобы переносить все связанные с этим неприятности и опасности», а покровительство графа Зубова, было «совершенно ложно и унизительно».

Назначенный на освободившееся со смертью графа Скавронского место посланника в Неаполе, граф Головкин осенью 1794 года покинул Петербург. Приехав туда, молодой и легкомысленный Головкин стал вмешиваться во всё, то и дело высказывая своё мнение, и однажды, позабыв о своем дипломатическом статусе, на одной увеселительной прогулке пропел сочинённые им куплеты, компрометирующие королеву Каролину. По этому случаю императрица писала Гримму:

Головкин был отозван потому, что он позволял себе тысячу дерзостей по отношению к неаполитанской королеве и, осмелившись сделать это, имел неосторожность сам подробно рассказать мне все в пространном письме.

За чем в декабре 1795 года последовало приказание удалить Головкина из Неаполя. Его отзыв наделал немало шума в дипломатических кругах, о нём рассказывали разные анекдоты. Не спеша возвращаться в Россию, он прожил два месяца в Венеции, где жил у своего друга принца Нассау-Зигенского в его Лореданском дворце. Только спустя пять месяцев после отъезда из Неаполя он прибыл на русскую границу, где был тут же арестован и отправлен в изгнание в крепость в Лифляндии Пернов, где содержался до самой кончины императрицы.

С воцарением Павла I был возвращен ко двору и получил должность церемониймейстера, но при «строжайшем запрете острить». В 1797—1798 года был секретарём Станислава Понятовского, записал и отредактировал его воспоминания, когда тот жил в Петербурге.

Вскоре, не выдержав запрета и имея страсть говорить остроты и каламбуры, Головкин прогневал императора. В январе 1800 года он был выслан из столицы с обязательством жить в своих имениях. В царствование Александра I много путешествовал, лишь изредка появляясь в Петербурге и однажды в Москве. Жил поочерёдно во Флоренции, Вене, Берлине и Париже, где имел роскошную виллу на берегу Сены, названную «Монталлегре» («Гора веселья»).

За границей он писал свои мемуары и вёл обширную переписку со многими известными людьми: с Каподистрием, графом Жозефом де-Мэстром, мадам де-Сталь, которая писала Головкину, что его «отсутствие — большое горе не для сердца, а для ума; где он — там движенье и жизнь, которые исчезают вместе с ним».

Умер в мае 1823 года в Женеве.

Семья

С 1790 года был женат на Наталии Петровне Измайловой (1768—1849), дочери генерал-лейтенанта Петра Ивановича Измайлова и Екатерины Васильевны Салтыковой; племяннице фаворита С. В. Салтыкова. Графиня Наталия Петровна подолгу жила в Берлине и была автором двух романов, изданных в Париже: «Елисавета С… история одной русской» (1802 год) и «Альфонс де-Лодев» (1809 год). Сам граф Головкин весьма скептически оценивал литературный дар своей супруги. По отзывам княжны В. И. Туркестановой она была «добрейшей дамой, с типично голландской внешностью; глядя на неё, казалось, что она сошла с одной из фламандских картин».

Литературная деятельность

В молодости Головкин сочинял стихи, позже в Париже издал роман «Княгиня д`Амальфи» — подражание рыцарским романам. Был автором сочинений «Иностранец о французах» (Париж, 1814), «Рассуждение по поводу нравственного состояния Франции» (Женева, 1815), «Отношение воспитания к правительству» (Женева, Париж, 1818). Но самую интересную часть его трудов составляют воспоминания о дворе и царствовании Павла I, частично основанные на дневниковых записях и рассказах современников, в которых отразилась вполне его собственная личность.

Издания

• «Княгиня д`Амальфи» (Париж) — подражание рыцарским романам.
• «Иностранец о французах» (П., 1814).
• «Рассуждение по поводу нравственного состояния Франции» (Женева, 1815).
• «Отношение воспитания к правительству» (Женева, П., 1818).
• Характеристика А. Суворова. // Исторический Вестник. 1900. Т. 8. № 5. С. 525—529.
• La cour de la regne de Paul I-er : portraits, souvenirs et anecdotes : avec 5 portraits / comte Fedor Golovkine; avec introduction et notes par S. Bonnet. — Paris, 1905.
• Записки графа Головкина // Pусская старина. 1907. Т. 129, № 1—3; Т.130, № 4.
• Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания и анекдоты / Пер. с франц. А. Кукеля. Публ. по рукописи. — М.: Книгоизд-во «Сфинкс», 1912.
• Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания. — М.: Олма-Пресс, 2003 ([books.google.fr/books?id=u3MbdzLsL7QC&printsec=frontcover& скан]).

Отрывок, характеризующий Головкин, Фёдор Гаврилович

– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.