Головской, Василий Сергеевич

Василий Сергеевич Головской
Дата рождения	18 февраля 1895(1895-02-18)
Место рождения	Богородицк, ныне Тульская область
Дата смерти	24 октября 1975(1975-10-24) (80 лет)
Место смерти	Пермь
Принадлежность	Российская империя Российская империя → СССР СССР
Род войск	Кавалерия
Годы службы	1915 — 1917 годы 1918 — 1955 годы
Звание
Командовал	37-й кавалерийский полк 79-я кавалерийская дивизия 30-я кавалерийская дивизия 4-й гвардейский казачий кавалерийский корпус 19-й стрелковый корпус 10-й стрелковый корпус
Сражения/войны	Первая мировая война Гражданская война в России Великая Отечественная война
Награды и премии

Василий Сергеевич Головской (18 февраля 1895 года, Богородицк, ныне Тульская область — 24 октября 1975 года, Пермь) — советский военный деятель, Генерал-майор (1943 год).

Начальная биография

Василий Сергеевич Головской родился 18 февраля 1895 года в Богородицке ныне Тульской области.

Военная служба

Первая мировая и гражданская войны

В 1915 году был призван в ряды Русской императорской армии и направлен в Оренбургскую школу прапорщиков, по окончании которой в 1916 году был направлен на Юго-Западный фронт, где был назначен на должность командира роты. В 1917 году был демобилизован в чине подпоручика.

В июне 1918 года был призван в ряды РККА и направлен на учёбу на 1-е Тверские кавалерийские курсы, по окончании которых с ноября того же года воевал в составе 8-й армии (Южный фронт), находясь на должностях командира взвода и эскадрона запасного кавалерийского полка.

В ноябре 1919 года был направлен на учёбу в Высшую кавалерийскую школу в Петрограде, по окончании которой в декабре 1920 года был направлен в 91-й кавалерийский полк (16-я кавалерийская дивизия), где служил на должностях командира взвода и начальника полковой школы.

В декабре 1921 года был назначен на должность командира эскадрона в 9-м, а затем в 11-м Камышанском кавалерийских полках (5-я кавалерийская дивизия имени М. Ф. Блинова). С 1923 по 1924 годы принимал участие в ходе подавления басмачества в Восточной Бухаре.

Межвоенное время

В июне 1924 года Головской был назначен на должность начальника полковой школы Бикадоровского кавалерийского полка, в мае 1927 года — на должность начальника штаба, а затем — на должность начальника полковой школы 25-го кавалерийского полка (Северо-Кавказский военный округ).

В 1930 году закончил Новочеркасские кавалерийские Курсы усовершенствования командного состава.

С января 1930 года исполнял должность начальника штаба сначала 27-го кавалерийского полка, с июня 1932 года — начальника штаба 2-го особого отдельного кавалерийского дивизиона, а с марта 1933 года — начальника штаба 1-го кавалерийского полка (1-я кавалерийская дивизия, ОКДВА). В январе 1936 года был назначен на должность командира 32-го кавалерийского полка (22-я кавалерийская дивизия).

С декабря 1940 года исполнял должность командира 5-й кавалерийской дивизии (Киевский военный округ), но в должность не вступил и в январе 1941 года был назначен на должность преподавателя тактики Новочеркасских кавалерийских курсов усовершенствования командного состава.

Великая Отечественная война

В июле 1941 года Головской был назначен на должность командира 37-го кавалерийского полка в составе 50-й кавалерийской дивизии, которая вела тяжёлые оборонительные бои на витебском направлении. За отличия в этих боях был награждён орденом Красного Знамени.

В ноябре 1941 года был назначен на должность командира 79-й кавалерийской дивизии (5-й кавалерийский корпус, 37-я армия), которая принимала участие в ходе Ростовской и Барвенково-Лозовской наступательных операциях.

В апреле 1942 года полковник Василий Сергеевич Головской был назначен на должность командира 30-й кавалерийской дивизии (4-й гвардейский кавалерийский корпус, 37-я армия), которая вела оборонительные бои на Кубани, а затем отступала по направлении на Сальск, Ворошиловск, Моздок. Вскоре дивизия была включена в состав Северной группы войск Закавказского фронта.

В сентябре того же года был назначен на должность командира кавалерийской группы, включавшей в свой состав 30-ю и 110-ю кавалерийские дивизии. Группа обороняла Кизляр в полосе 44-й армии на правом крыле фронта и периодически совершала успешные рейды по тылу противника, за что Василий Сергеевич Головской был награждён орденом Красного Знамени.

С января 1943 по октябрь 1944 года 30-я кавалерийская дивизия под командованием Головского принимала участие в ходе Северо-Кавказской, Краснодарской, Донбасской, Березнеговато-Снигиревской, Одесской и Дебреценской наступательных операциях, а также при освобождении Ставрополя, Батайска, Таганрога, Одессы, Минска, Барановичей, Бреста, Дебрецена и Ньиредьхаза.

В ноябре 1944 года генерал-майор Василий Сергеевич Головской был назначен на должность командира 4-го гвардейского кавалерийского корпуса, который отличился в ходе Братиславо-Брновской наступательной операции, за время которой были освобождены города Таланта и Трнава. Вскоре корпус принимал участие в ходе Будапештской, Венской и Пражской наступательных операциях. В апреле 1945 года генерал-майор Василий Сергеевич Головской был снят с должности командира 4-го гвардейского кавалерийского корпуса, как не справившийся с возложенными на него обязанностями и проявивший недисциплинированность.

Послевоенная карьера

В мае 1945 года был направлен на учёбу на ускоренный курс при Высшей военной академии имени К. Е. Ворошилова, по окончании которого в феврале 1946 года был назначен на должность заместителя командира 1-го гвардейского кавалерийского корпуса, в мае 1946 года — на должность заместителя начальника Высшей офицерской кавалерийской школы имени С. М. Буденного, в феврале 1947 года — на должность заместителя командира 1-го гвардейского стрелкового корпуса, а в июле 1950 года — на должность командира 19-го стрелкового корпуса.

В декабре 1951 года был направлен на учёбу на высшие академические курсы при Высшей военной академии имени К. Е. Ворошилова, по окончании которых в октябре 1952 года был назначен на должность командира 10-го стрелкового корпуса.

В ноябре 1955 года генерал-майор Василий Сергеевич Головской вышел в запас. Умер 24 октября 1975 года в Перми.

Награды

• Орден Ленина (21 февраля 1945);
• Шесть орденов Красного Знамени (3 ноября 1941, 29 марта 1943, 2 апреля 1943, 3 ноября 1944, 1949, 19**);
• Два ордена Суворова 2 степени;
• Орден Кутузова 2 степени;
• Орден Богдана Хмельницкого 2 степени;
• Медали.

Литература

• Коллектив авторов. Великая Отечественная: Комдивы. Военный биографический словарь. — М.: Кучково поле, 2011. — Т. 1. — 736 с. — 200 экз. — ISBN 978-5-9950-0189-8.
• Коллектив авторов. Великая Отечественная: Комкоры. Военный биографический словарь / Под общей редакцией М. Г. Вожакина. — М.; Жуковский: Кучково поле, 2006. — Т. 2. — С. 52—54. — ISBN 5-901679-08-3.

Отрывок, характеризующий Головской, Василий Сергеевич

«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?