Голод в Финляндии (1866—1868)

Голод в Финляндии 1866—1868 гг. — последний массовый голод в Финляндии, и последний массовый голод в Западной Европе, вызванный естественными причинами. В финской истории явление известно как Годы великого голода (фин. Suuret nälkävuodet )
Около 15 % всего населения Великого княжества Финляндского погибло; а в районах, где голод свирепствовал — до 20 %.

Предисловие

В условиях холодного климата, скудных почв, массовый голод на территории Финляндии периодически случался. Так, голод 1696-97 гг., с бо́льшим основанием может быть назван Великим - по некоторым подсчётам, он унёс жизнь каждого третьего финна (по более правдоподобным данным — население Финляндии сократилось на 1/5 часть ).

Причины голода

Лето 1866 г. оказалось чрезвычайно дождливым, вследствие чего урожай зерновых культур, картофеля и овощей оказался крайне низок, а собранный урожай было трудно сохранить. Большие проблемы с продовольствием начались уже осенью 1866 г., хотя массовых смертей от голода ещё не было. Надеялись на урожай следующего года.

Но весна в 1867 г. началась очень поздно: так, средняя температура в Хельсинки в мае 1867 г. была на 8 градусов ниже, чем обычно, а реки и озёра были покрыты льдом до начала июня. В довершение всего, в начале сентября ударили сильные заморозки, и урожаи зерновых культур погибли. Уже осенью начался массовый голод.

Действия властей

Правительство Великого княжества Финляндского не обладало средствами для закупки продовольствия в необходимых объёмах.

Большую роль сыграло неблагоприятное стечение обстоятельств: финансовая система Великого княжества была в стадии становления.

Так, финская марка лишь в 1865 году, то есть за год до начала голода, была отделена от рубля и привязана к международному серебряному стандарту, став по-настоящему независимой валютой [www.absoluteastronomy.com/topics/Johan_Vilhelm_Snellman].

«Отец финской марки», Министр финансов Йохан Вильгельм Снелльман в такой ситуации откровенно опасался больших внешних заимствований.

Лишь в конце 1867 г., когда голод уже свирепствовал вовсю, власти Великого княжества, наконец, решили взять «экстренный» заем в Банке Ротшильдов , начав закупки продовольствия в Европе. Но к тому времени, отчасти из-за спекулятивных махинаций, а отчасти из-за сезонного повышения цен, стоимость зерна уже значительно повысилась.

Когда продовольствие, хотя и в недостаточном количестве, поступило, выявилась следующая проблема: слабое развитие коммуникаций. Часто продовольствие было невозможно доставить до районов, пораженных голодом.

В результате, в срочном порядке были начаты многие общественные проекты по строительству дорог и портов; самым значительным было строительство 348-километровой железной дороги Рийхимяки — Санкт-Петербург.

В 1868 году погода возвратилась к среднегодовым значениям, и урожай был достаточно хороший, однако, распространившиеся инфекционные болезни («спутники голода»), унесли ещё много жизней.

Последствия

Нерасторопность властей Великого княжества в борьбе с голодом была очевидной, но к большим политическим последствиям он не привёл. Впрочем, Йохан Снелльман в 1868 г. всё же был вынужден уйти из Сената [www.absoluteastronomy.com/topics/Johan_Vilhelm_Snellman].

До 1870-х годов городское население Финляндии было минимальным, рабочий класс почти отсутствовал, а политических течений, которые могли бы спекулировать на теме голода, почти не существовало. Крестьянство восприняло голод скорее как «небесную кару». Сыграла роль и лояльность финнов к собственной власти в условиях становления финского самосознания.

В любом случае, невозможно не признать, что правительство Великого княжества обладало большим чувством ответственности перед собственным народом, и в течение следующих лет приложило все силы, чтобы голод больше не повторился. Присутствовало и определённое чувство вины за собственное бездействие в самый разгар голода.

Так или иначе, в течение последующих лет:

1. Были проведены коренные преобразования сельского хозяйства Великого княжества, направленные на интенсификацию существующих сельскохозяйственных культур, на повышение их разнообразия (для снижения зависимости от природных факторов), и т. д. По существу, именно в годы после голода 1866—1868 гг. была заложена основа нынешнего процветания сельского хозяйства Финляндии.
2. Начато интенсивное строительство внутренних коммуникаций (в основном — железных дорог).
3. Снижены налоги, либерализирована экономика и т. д.
4. Стала практиковаться выдача целевых кредитов физическим лицам, в том числе — крестьянским хозяйствам

В целом, в финской литературе отмечается, что несмотря на страшные последствия, голод 1866—1868 гг. послужил и своеобразной «встряской», толчком в развитии страны.

Эмиграция

Голод вызвал волну эмиграции финского населения, направленной прежде всего в США, где образовался целый район, прозванный «финская петля» (Finn-Loop). В основном финны работали в горной промышленности, сельском хозяйстве, лесозаготовке, то есть в тех отраслях, которые были развиты в Финляндии. Немало финнов, спасаясь от голода, уехали в Санкт-Петербург.

Прочие факты

Поскольку науки были достаточно развитыми, а Великое княжество — открытой для исследования территорией, голод 1866—1868 гг. впоследствии тщательно анализировался как финнами, так и западноевропейскими учёными. В результате, в мировой науке возникло лучшее понимание роли голода в распространении инфекционных болезней, лучшее понимание демографических процессов, и т. д.

Ссылки

1. en.wikipedia.org/wiki/Finnish_famine_of_1866%E2%80%931868 Finnish famine of 1866—1868
2. www.absoluteastronomy.com/topics/Finland Finland
3. www.demographic-research.org/Volumes/Vol1/1/html/references.htm
4. www.smh.com.au/travel/travel-factsheet/finland--culture-amp-history-20081128-6kwq.html Finland — Culture & History
5. freepages.genealogy.rootsweb.ancestry.com/~egreef/finnishhistory.htm Finnish history
6. www.absoluteastronomy.com/topics/Johan_Vilhelm_Snellman Johan Vilhelm Snellman

Отрывок, характеризующий Голод в Финляндии (1866—1868)

В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов: