Голубев, Антоний

Антоний Голубев
Antoni Gołubiew
Псевдонимы:	Goa, Jan Karol Wayda, Jerzy Cichocki
Дата рождения:	25 февраля 1907(1907-02-25)
Место рождения:	Вильно
Дата смерти:	27 июня 1979(1979-06-27) (72 года)
Место смерти:	Краков
Гражданство:	Польша
Род деятельности:	писатель, эссеист и журналист

Анто́ний Голу́бев (польск. Antoni Gołubiew, 25 февраля 1907, Вильно — 27 июня 1979, Краков) — польский историк, писатель, эссеист и журналист.

Биография

Родился в Вильно. Учился в гимназии имени Сигизмунда Августа. Затем изучал физику и астрономию, позднее историю и польскую филологию в Университете Стефана Батория. Участвовал в деятельности литературной группы „Żagary“ («Жагары»). С 1932 года преподавал историю в гимназии.

Во время Второй мировой войной жил в Вильно, затем в Кракове. Во время нацистской оккупации на пропитание зарабатывал физическим трудом. Принимал участие в деятельности польского подполья. После Второй мировой войны жил в Лодзи, затем в Кракове.

Умер в Кракове и был похоронен на Сальваторском кладбище.

Литературная деятельность

Уже во время учёбы в Университете Стефана Батория вместе с группой писателей (Теодор Буйницкий, Чеслав Милош, Ежи Путрамент) основал и редактировал журнал «Жагары» („Żagary“). Позднее примкнул к католическому движению возрождения и редактировал двухнедельник «Пакс» („Pax“). После Второй мировой войны в Кракове работал в редакции еженедельника «Tygodnik Powszechny» и журнала „Znak“. Пользовался псевдонимами Ежи Тихоцкий, Ян Кароль Вайда, Гоа.

В творчестве Голубева основное место занимает историческая тематика. Первый роман „Mędrcy na scenie“ вышел в 1935 году. Позднее издавались сборники рассказов „Na drodze“ (1966), „Spotkanie na Świętokrzyskiej“ (1975), мемуарно-генеалогический цикл „Kazimierzówka“ (1981), воспоминания „Największa przygoda mojego życia“ (1981), драматическая хроника „Szaja Ajzensztok“ (1985), притча „W żółtej poczekalni dworcowej pod zegarem“ (1985), а также сборники эссе и очерков религиозно-философской и историко-литературной тематики „Listy do przyjaciela“, „Gdy chcemy się modlić“ (1955), „Poszukiwania“ (1960), „Unoszeni historią“ (1971), „Świadkowie przemian“ (1974).

Самое известное произведение Голубева — серия романов „Bolesław Chrobry“, в которую вошли „Puszcza“ (1947), „Szło Nowe“ (1947), „Złe dni“ (две части, 1950), „Rozdroża“ (том 1 1954, том 2 1955), „Wnuk“ (1974).

Получил множество литературных премий, в том числе в 1951 году — премию имени В. Петжака.

Книги

• 1935 „Mędrcy na arenie“
• 1947—1974 „Bolesław Chrobry“ (в составе цикла: „Puszcza“, „Szło Nowe“, „Złe dni“, „Rozdroża“, „Wnuk“)
• 1955 „Listy do przyjaciela“
• 1960 „Poszukiwania“ (Kraków: Wydawnictwo Znak, 1960, nakład 15 350 egz., 358 s.)
• 1966 „Na drodze“
• 1971 „Unoszeni historią“
• 1974 „Świadkowie przemian“
• 1975 „Spotkanie na Świętokrzyskiej“
• 1981 „Największa przygoda mego życia. Lata nad "Bolesławem Chrobrym"“
• 1981 „W dolinie dwóch rzek. Kazimierzówka“
• 1985 „W żółtej poczekalni dworcowej pod zegarem“
• 1985 „Szaja Ajzensztok. Trzy świeczniki siedmioramienne“

Ссылки

• [portalwiedzy.onet.pl/8325,,,,golubiew_antoni,haslo.html Gołubiew Antoni (Encyklopedia WIEM)] (польск.)

Отрывок, характеризующий Голубев, Антоний

Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.