Гольденвейзер, Александр Соломонович

Александр Соломонович Гольденвейзер (14 февраля 1855, Екатеринослав или Канев — 24 мая 1915, Киев) — российский юрист, адвокат, публицист. Один из крупнейших русских цивилистов, бессменный председатель Киевской комиссии присяжных поверенных.

Биография

Родился в семье Хаима-Шлёмы (Соломона) Израилевича Гольденвейзера, купца второй гильдии в Умани и с 1858 года в Екатеринославе. Мать — Эсфирь Яковлевна Гольденвейзер. Дед А. С. Гольденвейзера — колонист Израиль Гольденвейзер из Умани — был одним из основателей еврейской земледельческой колонии в Бессарабии (1840), названной Михаилсдорф в честь брата императора. У родителей был также двухэтажный каменный дом в Минске.

Окончил юридический университет Санкт-Петербургского университета (1876), работал помощником присяжного поверенного у своего брата, адвоката Моисея Соломоновича Гольденвейзера в Москве. Как и М. С. Гольденвейзер — был заядлым библиофилом, собрал значительную коллекцию редких книг. С 1880-х годов жил в Киеве, где многие годы возглавлял киевскую адвокатуру. Председатель распорядительного комитета Киевской консультации присяжных поверенных, организатор и председатель Товарищества помощи лицам, освобождённым из мест заключения. Автор работ по гражданскому и уголовному праву. Печатался в «Северном вестнике», «Русской мысли», «Вестнике Европы», «Юридическом вестнике», «Вестнике права» и других специализированных периодических изданиях.

А. С. Гольденвейзер считался одним из крупнейших специалистов по гражданскому праву в России. Им были написаны работы по гражданскому и уголовному праву, по проблемам пенитенциарной системы, а также по социальному законодательству и социальным реформам в странах Западной Европы. Автор трудов по гражданскому праву («Социальное законодательство Германской империи: страхование рабочих от несчастных случаев, на случай потери способности к труду и старости», 1890; «Герберт Спенсер. Идеи свободы и права в его философской системе», 1904; «Преступление — как наказание, а наказание — как преступление: мотивы Толстовского „Воскресения“», — Этюды, лекции и речи на уголовные темы, 1908 и 1911) и творчеству Л. Н. Толстого, с которым был близко знаком. Выступал в политических процессах В. В. Малавского (1879), А. И. Богдановича (1883), «Процессе двенадцати» (1884).

Проживал в Киеве по улице Рейтарской, д. 13.

Избранное

• Социальное законодательство Германской империи: страхование рабочих от несчастных случаев, на случай потери способности к труду и старости. Киев, 1890.
• Современная система наказаний и её будущность по трудам парижского пенитенциарного конгресса. Киев: Типография Петра Барского, 1896.
• Вопросы вменения и уголовной ответственности в позитивном освещении (лекции в русской Высшей школе в Париже). СПб, 1902.
• Герберт Спенсер. Идеи свободы и права в его философской системе. СПб: Сенатская типография, 1904.
• Характерные черты демократического правосудия. М.: Типо-литография товарищества И. Н. Кушнерев и Ко, 1906.
• Преступление — как наказание, а наказание — как преступление. Этюды, лекции и речи на уголовные темы. Киев, 1908.
• Преступление — как наказание, а наказание — как преступление: мотивы Толстовского «Воскресения». Киев, 1911.
• Социальные течения и реформы XIX столетия в Англии. В серии «Из наследия мировой политологии», № 43. М., 2015. — 192 с.
• Социальное законодательство Германской империи: Страхование рабочих: больничное, от несчастных случаев, на случай потери способности к труду и старости. В серии «Из наследия мировой политологии», № 44. М., 2015. — 184 с.

Семья

• Жена — Софья Григорьевна (Гершевна) Гольденвейзер (в девичестве Мунштейн, ? — 1926, Висбаден). Её брат, поэт и драматург Леонид Григорьевич Мунштейн, был женат на писательнице Т. Л. Щепкиной-Куперник.
  • Сыновья — Алексей, юрист; Александр, антрополог; Эммануил, экономист.
  • Дочь — Мария Александровна Гольденвейзер. Ещё две дочери-близнецы — Елена Гольденвейзер и Надежда Фельдзер (1880—1944) — были арестованы под Ниццей в декабре 1943 года, депортированы в концентрационный лагерь Дранси, оттуда в Освенцим, где погибли.

Братья:

• Владимир Соломонович Гольденвейзер (1853—1919) — дворянин, инженер путей сообщения, последние годы жизни жил в Киеве. Его сын — Лев Гольденвейзер (1883—1959), адвокат, театральный режиссёр-постановщик, драматург, прозаик, переводчик, в 1927—1937 годах — заведующий литературным отделом Госкино, отец механика А. Л. Гольденвейзера (1911—2003).
• Борис Соломонович Гольденвейзер (1839—1916) — кишинёвский и впоследствии московской адвокат. Его сын — Александр Гольденвейзер (1875—1961), создатель крупнейшей советской пианистической школы; дочь — пианистка Мария Борисовна Гольденвейзер (1873—1940), была замужем за пушкинистом М. О. Гершензоном.
• Моисей Соломонович Гольденвейзер (1837/1838 — 1921, Варшава) — юрист, юрисконсульт банка Полякова, библиофил, литературовед и историк (в его доме в Гранатном переулке в 1910-е годы проживали родители А. Д. Сахарова). Его сын — Николай Гольденвейзер, адвокат и литератор.
• Яков Соломонович Гольденвейзер (1 июня 1862, Екатеринослав — не ранее 1931) — адвокат, присяжный поверенный в Киеве.

Ссылки

• [www.lawlibrary.ru/oglavl/0190.htm История русской адвокатуры. Сословная организация адвокатуры, 1864—1914 гг. Т. 2 / Под ред.: М. Н. Гернет. — М.: Изд. Советов Присяж. Повер., 1916]
• [www.eleven.co.il/print.php?id=11245 А. С. Гольденвейзер в Еврейской энциклопедии]

Отрывок, характеризующий Гольденвейзер, Александр Соломонович

Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.