Гольдшмидт, Мейр Арон

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Мейр Арон Гольдшмидт

Мейр Арон Гольдшмидт, Меир Аарон Гольдшмидт (дат. Meïr Aaron Goldschmidt; 26 октября 1819, Вординборг — 15 августа 1887, Копенгаген) — известный датский беллетрист, драматург и либеральный журналист, бытописатель датского еврейства.





Биография

Мейр Арон Гольдшмидт родился в еврейской семье, сын купца. Из-за недоброжелательного отношения к нему как к еврею оставил учёбу в Копенгагенском университете.

Издавал и редактировал в Копенгагене оппозиционные общественно-сатирические журналы «Корсар» («Korsar», 18401846), «Nord og Sud» (18471859)[1]. Однако впоследствии Гольдшмидт отошёл от своих либеральных позиций.

Творчество

Автор целого ряда романов, повестей и рассказов — роман «Еврей» (En Jøde, 1845), «Без родины» (Hjemløs, 18531857), «Наследник» (1865), «Ворон» (1867), «Рабби Элиэзер» (1869), «Раввины и рыцари» (1869), «Авромче Нотергал» (1871). Перечисленные произведения посвящены еврейской тематике и пользовались особенной популярностью; в них защищалась идея эмансипации евреев.

Автор сборников «Мелкие рассказы» (18681869) и «Рассказы и зарисовки» (т. 1-3, 18631865), пьес «В другом мире» (1869) и «Юность Сведенборга» (1862).

Роман «Еврей»

Наиболее значительное в художественном отношении произведение Гольдшмидта — роман «Еврей». В нём разрабатывается проблема ассимиляции еврейской интеллигенции, терпящей на каждом шагу унижения со стороны «христианского» общества; последнее всячески препятствует слиянию еврейской интеллигенции с окружающей средой, резко подчёркивая национальные различия, обусловленные «фатальным» происхождением и традиционным воспитанием.

Таким образом, еврейский интеллигент попадает в трагический тупик: он стремится выйти за пределы национального, но его заставляют чувствовать себя евреем, в то время как он сам сознательно уже приобщился к господствующей культуре.

Проблема эта трактуется в романе исключительно в психологическом плане: центр тяжести для Гольдшмита — не в комплексе сложных социальных взаимоотношений классов разных национальностей, а в расовом и религиозном отличии этих национальностей друг от друга, которое стало фетишем у враждующих сторон.

Роман лишён какой бы то ни было социальной установки; в нём Гольдшмидт — лишь выразитель идеологии еврейской интеллигенции, стремящейся к ассимиляции.

Переводы

Роман «Еврей» был переведён на иврит, идиш, русский (перевод М. П. Благовещенской, Гиз, П., 1919) и другие языки.

На русский язык были переведены также его «Рассказы о любви» (М., 1889).

Напишите отзыв о статье "Гольдшмидт, Мейр Арон"

Примечания

Ссылки

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939.

Отрывок, характеризующий Гольдшмидт, Мейр Арон


Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.