Гомельское гетто

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Гомельское гетто
Тип

закрытое

Местонахождение

Гомель

Период существования

сентябрь — ноябрь 1941

Го́мельское гетто — (сентябрь — ноябрь 1941) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев города Гомеля и близлежащих населённых пунктов в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

По переписи населения 1939 года в Гомеле проживало 40 880 евреев, составлявших 29,38 % от общего числа жителей[1].





Оккупация Гомеля

Город был оккупирован 19 августа 1941 года, и оккупация длилась 2 года и 3 месяца — до 26 ноября 1943 года[2]. Оккупационный режим, установленный нацистами в городе, носил жестокий характер. Гитлеровцы учитывали, что Гомель является важным в стратегическом отношении пунктом, поэтому в городе постоянно находился гарнизон, насчитывавший 3 500-8 000 военнослужащих вермахта. В Гомеле также осуществляли свою деятельность следующие военные и карательные учреждения: штаб 221-й охранной дивизии; отделение тайной полевой полиции — ГФП 724; группа полиции безопасности и СД; абвергруппа-345; полевая жандармерия; областное и городское управления полиции; шуцполиция (охранная полиция)[3]. Власть в городе принадлежала полевой комендатуре № 551 (Feldskommandantur 551), имевшей свою вахт-компанию (караульная команда).

В первые же дни оккупации Гомеля был введён комендантский час — появление населения с 17.00 до 5.30 на улицах запрещалось под страхом смерти. Также была введена пропускная система, согласно которой перемещения за пределы Гомеля и обратно для населения осуществлялись по специальным пропускам — но это не касалось евреев, лишённых подобной возможности.

Одним из первых мероприятий оккупационных властей была регистрация населения с целью определения количества евреев. Вслед за этим последовало введение ряда дискриминационных мер против евреев. По распоряжению полевого коменданта города обер-лейтенанта Шверха, евреев принудили носить отличительные знаки. «Сначала они наметили всех евреев, путём пришивания на рукава, плечи и фуражки материи жёлтого цвета»[4], нередко прикреплялись нашивки в форме квадрата[5]. Вслед за этим оккупанты запретили евреям контактировать с местным населением. "По Гомелю был издан приказ полевой жандармерии, что тот «кто будет разговаривать с евреями или скажет „здравствуй“ — будет подвергаться наказаниям»[6]. Вскоре евреям было вообще запрещено появляться на улицах города.

Создание гетто

В сентябре 1941 года гитлеровцы организовали в Гомеле четыре гетто[7]. Они располагались в Гомеле на улицах Быховской, Ново-Любенской, на окраине в районе Ново-Белица и в предместье Монастырек (улица Монастырка)[7][8]. Эти места изоляции были так называемого «закрытого» типа гетто, потому что территория каждого из них была обнесена колючей проволокой, охранялась полицией и за черту лагеря под угрозой расстрела евреям выходить запрещалось. Причина существования в Гомеле четырёх гетто объясняется, вероятно, невозможностью оккупантов сосредоточить еврейское население города в одном месте.

Для Гомеля был характерен территориальный принцип формирования гетто. Так, еврейское население, проживавшее в Залинейном районе города, согнали в бывшие казармы военного училища, расположенного на улице Ново-Любенской. В Новобелицком районе города в гетто согнали проживавших здесь евреев. Это место изоляции еврейского населения располагалось на территории ветеринарной лечебницы. В предместье Монастырек, перед созданием гетто, нацисты выселили всех местных жителей, проживавших там.

В гетто Гомеля находились не только евреи города, но и узники из других населенных пунктов. В частности, — 97 еврейских семей из Лоева находились в гетто на улице Ново-Любенской. Кроме того, в гетто Гомеля были евреи из местечка Городец Рогачёвского района и другие. После переселения еврейского населения в гетто оккупанты и коллаборационисты разграбили оставленное ими имущество.

Условия в гетто

В местах изоляции евреи были вынуждены жить в тяжелейших условиях. Узники гетто не получали пищи, а евреи, захваченные нацистами с продуктами питания, расстреливались на месте. «Лиц, давших евреям кусок хлеба, забирали в лагерь»[9]. Отсутствие питания приводило к ежедневной гибели узников. Невыносимое существование дополняли чрезмерная скученность людей и отсутствие элементарных санитарно-гигиенических условий. Часть мужчин-узников нацисты использовали на работе по очистке улиц, однако относились к ним жестоко, избивая без какого-либо повода. Нацисты использовали голод, скученность, отсутствие санитарно-медицинского обслуживания как способ добиться «естественной» гибели евреев.

Узники гомельских гетто подвергались издевательствам со стороны оккупантов и коллаборационистов, охранявших места изоляции. Все более-менее ценные вещи, принадлежащие евреям, были изъяты оккупантами. Практически ежедневно нацисты и коллаборационисты группами и в одиночку врывались в гетто и грабили его обитателей.

Уничтожение гетто

Уничтожение евреев гитлеровцы проводили с самого начала оккупации. В сентябре — октябре 1941 года 10 евреев были расстреляны за якобы диверсионную деятельность, а также 52 человека, скрывавших свою национальность. Из установленных массовых убийств наиболее крупная казнь была в сентябре 1941 года, когда «за один день было арестовано и расстреляно еврейского населения около 600 человек…»[10].

Ликвидация гетто в Гомеле проведена нацистами 3-4 ноября 1941 года по приказу начальника полевой комендатуры № 551. Евреев насильно сгоняли в крытые машины, в которые вмещалось примерно 40 человек. Машины подъезжали к месту расстрела, евреев из них выталкивали, а затем жертвы расстреливались из автоматов. «Немцы заставляли военнопленных выбрасывать евреев из машины, и сами немцы прикладами били лиц, не желавших выходить… Расстреливали с 8 часов до 4 часов дня»[6].

Приводимое в ряде изданий количество погибших евреев Гомеля в 4 000 расстрелянных неверно. Обычно ссылки производились на «Акт ЧГК о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков в городе Гомеле от 5 января 1945 года», в то время как в одном из обнаруженных документов, носящих название «Справка о злодеяниях немецко-фашистских властей в период оккупации г. Гомеля», адресованная председателю областной чрезвычайной комиссии Гомельской области Жиженкову и подписанная в марте 1944 года полковником госбезопасности Клименко сказано: «…3. На территории Гомельской машинно-тракторной мастерской (МТМ), в противотанковом рву, обнаружены 6 000 трупов евреев г. Гомеля»[7][11]. Однако еврейское население Гомеля убивали ещё в двух местах — в лесу между деревнями Давыдовка и Лещинец, и на 9-м километре по шоссе Гомель—Чернигов[7]. Кроме того, часть гомельских евреев погибла в городской тюрьме и в лагере на торфоразработках вблизи деревни Кабановка Жлобинского района. Поэтому общее число погибших евреев Гомеля равняется или даже превышает цифру 10 000 человек[12].

Память

В 1973 году на месте захоронения еврейского населения Гомеля у деревни Лещинец (ныне входит в черту города) установлен обелиск[13].

Источники

  • Адамушко В. И., Бирюкова О. В., Крюк В. П., Кудрякова Г. А. Справочник о местах принудительного содержания гражданского населения на оккупированной территории Беларуси 1941-1944. — Мн.: Национальный архив Республики Беларусь, Государственный комитет по архивам и делопроизводству Республики Беларусь, 2001. — 158 с. — 2000 экз. — ISBN 985-6372-19-4.
  • Винница Г. Р. Холокост на оккупированной территории Восточной Беларуси в 1941—1945 годах. — Мн.: Ковчег, 2011. — 360 с. — 150 экз. — ISBN 978-985-6950-96-7.
  • Государственный архив Гомельской области, ф. 1345, оп. 1, д. 9, л. 4, 181—203, 226—227; ф. 1345, оп. 1, д. 12, л. 34[7];
  • [narb.by Национальный архив Республики Беларусь] (НАРБ). — фонд 861, опись 1, дело 6, лист 4, 4об.[7];
  • [www.statearchive.ru/ Государственный архив Российской Федерации] (ГАРФ). — фонд 7021, опись 85, дело 413, лист 15; фонд 7021, опись 85, дело 415, лист 40[7];
  • [rujen.ru/index.php/%D0%93%D0%BE%D0%BC%D0%B5%D0%BB%D1%8C Гомель] — статья из Российской еврейской энциклопедии

Напишите отзыв о статье "Гомельское гетто"

Литература

  • Л. Смиловицкий, «Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944 гг.», Тель-Авив, 2000
  • Черноглазова Р. А., Хеер Х. Трагедия евреев Белоруссии в 1941— 1944 гг.: сборник материалов и документов. — Изд. 2-е, испр. и доп.. — Мн.: Э. С. Гальперин, 1997. — 398 с. — 1000 экз. — ISBN 985627902X.

Примечания

  1. Distribution of the Jewish population of the USSR 1939 // Editor: Mordechai Altshuler, Jerusalem, 1993. — P. 40.  (англ.)
  2. [archives.gov.by/index.php?id=447717 Периоды оккупации населённых пунктов Беларуси]
  3. Доклад об итогах ущерба и расследования злодеяний оккупантов в Гомельской области БССР // [www.statearchive.ru/ Государственный архив Российской Федерации] (ГАРФ). — Фонд 7021. -Оп. 85.-Д. 413.-Л. 14.
  4. Протокол опроса Степанцева В. Б. 1 декабря 1943 года. Материалы ЧГК по расследованию злодеяний немцев в г. Гомеле // Государственный архив Гомельской области. — Фонд 1345.-Оп. 1.-Д.9.-Л. 185.
  5. Протокол допроса Потапенко Е. В. // Национальный архив Республики Беларусь. — Фонд 861. — Оп. 1. — Д. 6. — Л. 4, об.
  6. 1 2 Протокол опроса Степанцева В. Б. 1 декабря 1943 года. Материалы ЧГК по расследованию злодеяний немцев в г. Гомеле // Государственный архив Гомельской области. — Фонд 1345.-On.L-Д. 9.-Л. 186.
  7. 1 2 3 4 5 6 7 Адамушко В. И., Бирюкова О. В., Крюк В. П., Кудрякова Г. А. Справочник о местах принудительного содержания гражданского населения на оккупированной территории Беларуси 1941-1944. — Мн.: Национальный архив Республики Беларусь, Государственный комитет по архивам и делопроизводству Республики Беларусь, 2001. — 158 с. — 2000 экз. — ISBN 985-6372-19-4.
  8. Акт ЧГК о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков в г. Гомеле. 5 января 1945 года // [narb.by Национальный архив Республики Беларусь] (НАРБ). — Фонд 861. — Оп. 1. — Д. 6. — Л. 4.
  9. Протокол опроса Степанцева В. Б. 1 декабря 1943 года. Материалы ЧГК по расследованию злодеяний немцев в г. Гомеле // Государственный архив Гомельской области. — Фонд 1345.-Оп. 1.-Д. 9.-Л. 186.
  10. Протокол допроса Пилецкого И. М., бывшего полицейского. 3 декабря 1943 года. Материалы ЧГК по расследованию злодеяний немцев в г. Гомеле // Государственный архив Гомельской области. — Фонд 1345. — Оп. 1. — Д. 9. — Л. 185.
  11. Справка о злодеяниях немецко-фашистских властей в период оккупации г. Гомеля // Государственный архив общественных объединений Гомельской области. — Фонд 144. -Оп. 5.-Д. 6.-Л. 167—168.
  12. Винница Г. Р. Приложение А. История гетто в отдельных населённых пунктах Восточной Беларуси // Холокост на оккупированной территории Восточной Беларуси в 1941—1945 годах. — Мн.: Ковчег, 2011. — С. 279. — 360 с. — 150 экз. — ISBN 978-985-6950-96-7.
  13. [jhrgbelarus.org/Heritage_Holocaust.php?pid=&lang=en&city_id=219&type=3 Холокост в Гомеле]  (англ.)  (Проверено 17 июня 2012)

Отрывок, характеризующий Гомельское гетто

Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.