Гомельско-Речицкая наступательная операция

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Гомельско-Речицкая операция
Основной конфликт: Вторая мировая война, Великая Отечественная война
Дата

10 ноября30 ноября 1943

Место

Белорусская ССР, СССР

Итог

Победа Красной армии

Противники
СССР Германия
Командующие
Константин Рокоссовский Эрнст Буш
Силы сторон
Белорусский фронт (48-я армия, 65-я армия, 61-я армия, 11-я армия, 63-я армия, 50-я армия, 3-я армия, 48-я армия, 1-й гвардейский танковый корпус) Частьгруппы армий «Центр» в составе 2-й армии, частей 4-й и 9-й армий.
Потери
Безвозвратные: 21650

Санитарные: 66556
Общие: 88206[1]

2A, 4A, 9A потеряли за 11.11-30.11.43:

Убито: 3150
Санитарные: 12013
Пленные/пропало без вести: 2125
Общие: 17288[2]

Гомельско-Речицкая операция — наступательная операция войск Белорусского фронта в ходе Второй мировой войны, проведённая 10 ноября — 30 ноября 1943 года. В результате операции советские войска прорвали оборону противника в полосе шириной 100 километров, продвинулись вглубь на 130 километров, создав угрозу южному флангу группы армий «Центр» и затруднили её взаимодействие с группой армий «Юг». Утром 26 ноября 1943 года после ожесточённых ночных боёв был освобождён город Гомель.





Ход операции

Наступление в направлении главного удара было начато 10 ноября вблизи Лоева, 11 ноября для усиления удара к наступлению были подключены танковый и кавалерийский корпуса. Советские войска вели бои за расширение плацдарма на правом берегу Днепра. 13 ноября были освобождены н.п. Холмеч, Дворец, Краснополье и Артуки; 15 ноября освобождены Демехи, чем от противника была отрезаны железнодорожный и шоссейный пути сообщения Гомель — Калинковичи. 16 ноября в руки советских войск перешли деревня и железнодорожная станция Бабичи. 17 ноября советским войскам удалось занять Ребусу и Озерщину. Завязались бои на окраинах Речицы.

Советские танкисты первыми прорвались к центру города с севера, их поддерживали подразделения 194-й стрелковой дивизии. С юго-востока двигался 42-й стрелковый корпус Красной армии.

17 ноября 1943 года старшина 3-го батальона 954-го полка А. Морозов вывесил на здании Речицкого педагогического училища красный флаг.

Был ликвидирован очаг сопротивления противника в районе железнодорожного вокзала. В течение двух суток немцы пытались вернуть под свой контроль железнодорожную станцию, но это им не позволили сделать бойцы 2-го стрелкового батальона 954-го стрелкового полка.

Немецкие войска отступили на юго-восточную окраину города, попытавшись закрепиться в промышленной зоне города и удержать железнодорожный мост через Днепр, связывавший их с гомельской группировкой. Однако красноармейцам удалось успешно отразить контратаки врага, спасти от уничтожения заминированные объекты, а затем, преодолев ожесточенное сопротивление гитлеровцев, 21 ноября удалось захватить и сам мост.

В ночь на 18 ноября войска 65-й армии Батова перерезали железнодорожную ветку Калинковичи-Гомель. Две стрелковые дивизии и две танковые бригады корпуса Панова направились в тыл немцам, что заставило их поспешно отступать из Речицы. Последний очаг сопротивления в районе железнодорожного вокзала удалось быстро погасить. К 4 часам утра город был полностью освобождён.

Войскам, участвовавшим в освобождении Речицы, приказом ВГК была объявлена благодарность и вечером 18 ноября в Москве дан салют 12 артиллерийскими залпами из 124 орудий. Это был первый салют за освобождение городов на территории Белорусской ССР в годы Великой Отечественной войны.

Развивая успех, 48-я армия частью сил форсировала Березину при её впадении в Днепр и закрепилась на плацдарме южнее Жлобина. Преследуя врага войска 61-й армии Белова приближались к Мозырю. Оборона противника была прорвана войсками левого крыла Белорусского фронта на протяжении 120 километров. Немецкие войска предприняли попытку контратаковать. Ночью с 18 на 19 ноября немцы, используя 20 танков Т-IV, Т-V («пантеры») и Т-VI («тигры»), поддерживаемых 192-й пехотной дивизией, ворвались в село Короватичи, опрокинув оборону советской 172-й стрелковой дивизии. Немецкие танки дошли до центра села, где завязали бой с 41-й артбригадой РГК. 160-й танковый полк, занимавший исходные позиции между Красной Дубровой и Короватичами, в 10 часов 30 минут 19 ноября по сигналу залпа полка РС, находившегося в Тишковке, в составе 22 машин Т-34 и Т-70 через урочище Апсанщина ворвался в расположение врага двумя эшелонами. Немцы, остановленные в Короватичах мощным противотанковым огнём артиллеристов и силами стрелковой дивизии, повернули вспять и лоб в лоб сошлись с советскими танкистами.

Двое суток продолжался кровопролитный бой в Короватичах, который перешел в рукопашную схватку. Обе стороны понесли тяжёлые потери в технике и живой силе. Однако контрудар противника успеха не возымел и был отбит.

21 ноября был освобождён Горваль, советские войска вышли в тыл группировке немецких войск, оборонявшейся в Гомеле. 22 ноября войска 11 и 63 армии прорвали оборону противника в районе Костюковки и вышли к железной дороге Гомель-Жлобин и шоссе Гомель-Могилёв. В то же время войска 50-й и 3-й армий перешли в наступление севернее Жлобина, освободили Пропойск (ныне — Славгород), Корму, Журавичи и 25 ноября вышли к Днепру в районе Нового Быхова, охватив Гомель с севера.

Таким образом, к вечеру 25 ноября войска Белорусского фронта с трёх сторон подошли к Гомелю. Угроза окружения вынудила гитлеровцев в ночь на 26 ноября начать отвод своих войск из междуречья Сожа и Днепра. Отходившие части немцев попытались направиться к Речице, чтобы соединиться с остатками речицкой группировки, но были встречены войсками 48-й армии.

Утром 26 ноября 1943 года в Гомель вошли части 217 стрелковой дивизии (командир — полковник Н. Масонов) и 96 стрелковой дивизии (полковник Ф. Булатов). Одновременно с юго-восточного направления в город вступили части 7 стрелковой дивизии (полковник Д. Воробьёв) и 102 стрелковой дивизии (генерал-майор А. М. Андреев).

Рано утром ефрейтор Михаил Васильев установил флаг освобождения на здании городской электростанции, а литсотрудник армейской газеты «Знамя Советов» 11-й армии лейтенант Григорий Кирилюк — на пожарной каланче. К 30 ноября советские войска вышли на рубеж Потаповка-Гамза-Прудок, Чаусы, западнее Петуховки, южнее Нового Быхова, восточнее Рогачева и Мозыря, южнее Ельска.

Москва салютовала 20-ю артиллерийскими залпами из 224-х орудий доблестным войскам Белорусского фронта, освободившим первый областной центр Беларуси, важнейший узел железных дорог и мощный опорный пункт противника на Полесском направлении.

Успешному проведению операции в значительной степени способствовали партизаны Белоруссии, которые наносили удары по отступающим эшелонам противника, разрушали железнодорожные пути, вели разведку.

За отличие в боях при освобождении Гомеля и Речицы 23 воинских соединения и части получили почетное наименование «Гомельские» и 22 «Речицкие».

Результаты операции

В результате Гомельской-Речицкий операции войска Белорусского фронта продвинулись на 130 км, создав угрозу окружения южного фланга группы армий «Центр» и нарушив её сообщение с группой армий «Юг». Освободили крупный областной центр город Гомель и обширные территории Белоруссии, а также способствовали успеху 1 Украинского фронта в продвижении на киевском направлении. Скованный войсками Белорусского фронта, противник не смог перебросить на киевское направление ни одной дивизии. Благодаря этому после трех неудачных попыток с южного плацдарма 1 Украинским фронтом освободить Киев, 6 ноября 1943 года столица УССР все таки будет освобождена ударом с северного плацдарма. Развивая успех, позднее, 12 ноября 1943 года, 1 Украинский фронт освободит и Житомир, тем не менее оный несколько позже был потерян в результате контрнаступления врага, после чего К. К. Рокоссовский в качестве представителя СВГ отбудет к Н. Ф. Ватутину в штаб 1 Украинского фронта [3] .

Тем временем войска Белорусского фронта вели бои местного значения, улучшая своё исходное положение и готовясь к броску через Днепр [3] !

Напишите отзыв о статье "Гомельско-Речицкая наступательная операция"

Ссылки

  1. Гриф секретности снят: Потери Вооруженных Сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах: Стат. исслед./ Г. Ф. Кривошеев, В. М. Андроников, П. Д. Буриков. — М.: Воениздат, 1993. С. 370. ISBN 5-203-01400-0
  2. Human Losses in World War II [ww2stats.com/cas_ger_okh_dec43.html Heeresarzt 10-Day Casualty Reports per Army/Army Group, 1943 (BA/MA RW 6/556, 6/558)]
  3. 1 2 [militera.lib.ru/memo/russian/rokossovsky/index.html Солдатский долг], Рокоссовский К.К., мемуары
  • [www.gorod.gomel.by/page.aspx?module=text&page_id=179&section_id=226 Статья об освобождении Гомеля]
  • [www.youtube.com/watch?v=mgJyQNAtE-Y Видеофильм "Битва за Гомель" (Союзкиножурнал №73-74, французский перевод)]

Источники

  • Гомельско-Речицкая операция 1943 // [archive.is/NCQLc Великая Отечественная война 1941—1945. Энциклопедия] / под ред. М. М. Козлова. — М.: Советская энциклопедия, 1985. — С. 212—213. — 500 000 экз.
  • [военная-энциклопедия.рф/советская-военная-энциклопедия/Г/Гомельско-Речицкая-операция-1943 Гомельско-Речицкая операция 1943] // Вавилон — «Гражданская война в Северной Америке» / [под общ. ред. Н. В. Огаркова]. — М. : Военное изд-во М-ва обороны СССР, 1979. — (Советская военная энциклопедия : [в 8 т.] ; 1976—1980, т. 2).</span>
  • История Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941 — 1945. В 6-ти т., Т. 4, — М: Воениздат, 1961.
  • [militera.lib.ru/memo/russian/rokossovsky/17.html Рокоссовский К. К. Солдатский долг. На Белорусской земле.]

Отрывок, характеризующий Гомельско-Речицкая наступательная операция


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.